Апокрифы определения. Апокрифы

Десятки самоубийств онкобольных в России с новой силой поднимают не только проблему обезболивания, но и проблему смысла жизни. Смысла жизни, даже если осталось совсем немного. Или если осталось еще неизвестно сколько. Правмир беседует с Фредерикой де Грааф, психологом и рефлексотерапевтом Первого московского хосписа.

- Фредерика, вы помните, когда впервые встретились со смертью?
- Мне было одиннадцать лет, когда умерла моя тетка, разбившись на мотоцикле. Это было такое первое в жизни осознанное понимание, что вот был человек, а теперь его нет: смерть - есть, смерть - это часть жизни.

На похороны нас с сестрой не взяли. До сих пор помню, как это обидно, - быть исключенными из того, что происходит в семье.

Я всегда считала, что хорошо, если дети могут присутствовать на похоронах, если сами выражают такое желание, потому что они одно целое с семьей.

Второй раз я столкнулась со смертью, когда уже была студенткой в Голландии, в университете в Гронингене. Наступили летние каникулы, и мы с подругой говорили, что встретимся осенью во время нового учебного года. До сих пор помню это наше расставание на улице. А через три недели пришло сообщение, что она умерла в Италии от острого лейкоза.

Это было для меня большим шоком. Подругу я знала хорошо, а с родителями не была знакома. Я решила позвонить им и навестить, так как им, наверное, было очень тяжело. Долго не решалась позвонить в дверь: не знала, что сказать и как быть. Все равно позвонила. Тогда боль мамы подруги стала важнее, чем моя неуверенность относительно того, что сказать и что делать. Вообще, по-моему, помогает поставить на первое место того, кто страдает. Он - в центре, а о себе в этот момент думать не стоит.

Родители подруги очень обрадовались, что пришел человек, который ее знал, показывали ее комнату, рассказывали о ней… Я тогда поняла, как это важно - не обходить тех, кто переживает горе. Мне часто говорят родственники, которые потеряли близкого человека: «Увидят знакомые на улице - и тут же они переходят на другую сторону».

Переходят, я думаю, потому, что боятся, чувствуют себя неловко и не знают, о чем говорить. Но важнее всего просто быть рядом, по-человечески пожать руку, обнять, предложить выпить чашку кофе, чаю, помогать чем-то практическим. Все это для того, чтобы люди почувствовали - они не изгнанники в мире.

Больше, чем дать таблетки

Почему вы решили работать с людьми, которых нельзя вылечить?
- Я стала работать с теми людьми, которые стоят перед смертью, когда увидела, что в крупных больницах Англии врачи боятся тех, для кого уже ничего нельзя сделать. Эти больные часто получали мало внимания, мало душевного тепла. Я подумала, что можно намного больше делать для людей, чем просто давать им таблетки. Это был первый толчок, чтобы обдумать вопрос: что еще можно делать и вообще - можно ли что-то делать? Тогда много лет я работала в очень разных хосписах в Англии. Уж потом решила учиться на рефлексотерапевта. После четырехлетней учебы стала сама преподавать, и у меня была своя клиника.

Так через много лет я стала рефлексотерапевтом и могла нетрадиционным методом облегчать страдания больным.

Когда я переехала в Россию, владыка Антоний Сурожский благословил меня работать именно здесь, в Первом московском хосписе. Причем он редко вот так благословлял, он любил, чтобы человек самостоятельно принимал решение. Но тогда он несколько раз спросил: «Будешь там работать?»

И вот через Веру Васильевну Миллионщикову, основательницу Первого московского хосписа, которая услышала мое выступление на конференции и заинтересовалась, я попала в этот хоспис, и начала работать волонтером как рефлексотерапевт и психолог.

- Насколько с тех пор изменилось ваше восприятие смерти?
- Конечно, с опытом многое в восприятие меняется. Часто становится ясно, что больному осталось мало жить. И тогда ты можешь говорить об этом родственникам, что хорошо бы остаться, если они хотят быть с любимым человеком в момент его смерти.

Исходя из моего опыта могу сказать, что это очень важно, чтобы человек не умер один, особенно без своих близких, родных.

Или когда пациент, уставший от болезни, спрашивает: «Я больше не могу, хочу покончить с собой, долго еще это будет длиться?» Иногда по симптомам можно увидеть, что ему остается жить еще недолго. И тогда можно сказать: «Осталось мало времени, потерпите еще чуть-чуть». Часто это помогает человеку, потому что неопределенность срока очень трудно переносить.

Привыкнуть к тому, что люди умирают, - нельзя. Очень важно научиться внутренне быть спокойным, мирным около умирающего. Если человек суетится, тогда это прямо передается человеку, который уходит.

А важно уметь пребывать с ним в полном покое, в тишине. В той тишине, о которой говорил владыка Антоний: «Люди так нуждаются в тишине. Больше всего - в тишине и спокойствии». Если человек сам боится и не принимает факт смерти как часть жизни, тогда он не может просто пребывать с умирающим.

Можно просто посидеть, побыть с умирающим. Если рядом с умирающим - человек верующий, он может внутренне молиться, попросить Христа, чтобы Он был здесь, рядом.

Когда есть суета - это влияет на больного отрицательно. Часто суетятся жены около уходящих мужей. Это тревожит, пациенту становится хуже, у него порой даже физические симптомы ухудшаются.

Так что важно уделять время и внимание родственникам именно потому, что им часто тяжелее, чем больному. Ведь им очень трудно. Во-первых, они вдруг, может быть, в первый раз осознают, что тоже умрут. И здесь не только боль разлуки с любимым человеком, а еще и сознание: «А я-то тоже умру».

Кроме их разных страхов часто ярко выражено ощущение беспомощности. Они не знают, что делать для человека, не знают, чего ожидать.

Про доверие

Бывает, что вы внутренне привязываетесь к пациенту, и потому переживать его уход - тяжелее?
- Думаю, что до какой-то степени внутренне привязываешься ко всем пациентам, с которыми работаешь. Потому что если пациент для тебя - просто еще один человек, который умирает, - тогда забудь про работу, ты все равно не сможешь быть хорошим специалистом. Если нет доверия со стороны пациента, он никогда не раскроется.

Много лет назад у нас лежала молодая женщина, и ее слова мне до сих пор вспоминаются с болью. Она мне говорила: «Да, здесь хорошо. Но иногда мне кажется: все делается механически». Если механически, тогда человек просто невидим. И его состояние не доходит до сердец тех, кто заботится о нем.

Если ты привязываешься к человеку, когда он уходит, тебе не может быть не больно. Мне много помогает молитва. Помню, однажды я спросила владыку Антония: «Как ты можешь ежедневно по пятнадцать часов в сутки встречать людей, приносящих свое горе? Как ты переносишь все это?» Он ответил: «Может быть, тебе кажется, что это просто «дешевка», но большую часть ноши я передаю Христу».

Тогда мне это было не очень понятно. А сейчас я опытно узнала, как через молитву, особенно в храме на литургии, когда молишься за каждого - умирающего, больного, ушедшего, я могу всех в большей степени передать Христу. И это большая помощь. Потому что душа болит - это неизбежно.

Смерть в Англии и Голландии

Отличается отношение к смерти в странах Европы и в России?
- Моя сестра, врач-психиатр, умирала от рака в Голландии. Насчет ее диагноза и прогноза мы ничего не скрывали, все было открыто, никакой фальши не стояло ни между нами, ни между ее друзьями, между нашей семьей. Все знали, что ей дано жить всего три месяца.

Сестра боролась, очень мужественно смотрела на все, что происходит, включая и то, что происходит в ее душе. Она поняла, что душа и тело - одно целое, поэтому каждый день решила уходить в свою комнату и несколько часов молиться или заниматься медитацией, не знаю, как это назвать. Она работала над своей душой. То, о чем Владыка говорил: «Что происходит в нашей душе, работа над собой - это в наших руках, наша ответственность. А тело наше можно передать в руки врачей».

Голландцы, мне кажется, - люди очень трезвые. Они мужественны и не прячутся, чтобы не видеть боли. В Англии немного по-другому, люди больше боятся чувств, реальности.

Меня радует тот факт, что и в Австрии, и в Греции, и в Англии, и здесь, в России, большой интерес к теме смерти. Люди хотят обсуждать, что делать, как готовиться, чего ожидать? Значит, люди стали задумываться, что жизнь - не только про материю, что жизнь может стать намного глубже и радостнее, если дать в ней место смерти.

Только если мы даем смерти место в нашей личной жизни, мы можем жить безбоязненно, не бояться риска. Многие психологи, философы считают, что страх смерти стоит за очень многими неврозами. Этот страх просто переносится на что-то другое. И это так видно в работе с умирающими и их родственниками.

Думаю, что если сейчас разные группы в обществах разных стран будут обращаться к этой теме лицом к лицу, тогда многое может измениться в людях.

Страх смерти особенно силен в России, и, я думаю, из-за этого нередко большая жестокость к тем, кто стоит на пороге смерти. К нам попадают дети, которых выписали из больницы со словами: «Вы все равно скоро умрете, мы вас выписываем, а куда - это не наше дело».

Я не могу представить себе, чтобы это происходило на Западе. Если ты не можешь даже по отношению к умирающим детям быть милосердным, - это, по-моему, конец всего. Страх закрывает все. Человек замыкается и готов оправдать собственную грубость или жестокость, и так далее.

Поэтому важно, чтобы мы обращались к теме смерти, рассматривая ее как часть жизни. Но владыка Антоний говорил: «Не надо готовить к смерти, необходимо готовить к Жизни». Готовить к смерти мы не можем, потому что мы не знаем, что такое умереть: мы еще живы.

- А как это - готовить и готовиться?
- Нужно принимать факт своей собственной смерти, а во-вторых, важно, чтобы человек опытно узнал, что есть Вечная Жизнь, то есть Христос, Он-то воскрес, и мы с Ним. Но я смотрю на наших больных здесь, в хосписе и, по-моему, девяносто пять процентов людей не думают о том, что они идут на встречу со Христом, со Спасителем, Который нас любит.

Они иногда верят, что наверняка встретят своих близких, которые уже там. Но что жизнь продолжается, что смерть - лишь врата Вечной Жизни, почти никто не верит по-настоящему. Все это очень печально, зачем тогда на Пасху мы провозглашаем: «Христос Воскрес! Воистину Воскрес»? Какое влияние это имеет на нашу повседневную жизнь?

Люди задают вопросы: «Почему мы болеем?»; «Я был всегда хорошим человеком, почему со мной это происходит?» Это говорит о том, что спрашивающий подобное, во-первых, не думал о том, что мы все умрем. А во-вторых, еще опытом не знает о Вечной Жизни во Христе. Это печально. И конечно, когда нет веры в Вечную Жизнь, тогда бывает страшно умереть. Только, по словам владыки Антония, если есть вера в Вечную Жизнь, тогда страхи могут уменьшаться.

Трудно сказать «боюсь»

Как разговаривать о смерти с умирающими?
- Разговаривая с человеком, который находится на пороге смерти, мы можем только делиться тем, что сами знаем. Но нужно постараться понять, какие страхи есть у человека; прежде всего, конечно, надо облегчить физические симптомы.

Если человеку трудно признать, что ему страшно, и он поэтому замыкается, можно говорить в третьем лице: «У меня был такой опыт, давно. Умирал один человек…» И тогда он может смотреть со стороны как в зеркало. Может быть, потом он скажет: «А я тоже боюсь». Очень часто, особенно мужчине, трудно произнести: «Я боюсь».

Вот почему важно быть для больного неравнодушным человеком, не просто врачом, медсестрой, священником, который официально приходит к умирающему. Важно познакомится, узнать, что человек любит, кем он работал, какая обстановка дома, и так далее. Потом уже можно уловить, что что-то не так, по выражению глаз или по нервному движению рук, или по осанке, или по тону голоса. И стараться, чтобы он сам мог заговорить об этом. Но это возможно, только когда есть доверие.

И так становится страшно, когда видишь в обычных больницах: человек - это не человек, это просто кусок мяса или номер. Очень важно признать в нем личность и относится к нему именно с трепетом и уважением, так как он лучше понимает, чем я: он уже стоит на грани смерти. И мы можем научиться чему-то именно от него.

Можно, например, спросить: «Вы знаете, я ничего не понимаю. Если хотите, поделитесь со мной, что это значит - стоять перед болью, перед страданием. Вы так мужественно все переживаете, если хотите, поделитесь со мной, для того, чтобы я глубже вас понимала. И ваш опыт, может быть, другим будет в помощь».

Тогда у больного появляется возможность самому отдавать что-то. Это очень важно, у него появляется задача, какой-то смысл, а значит, он уже не бессмысленно страдает.

Когда у человека есть смысл, он все переносит гораздо легче. Я вижу тех мам, которые иногда несколько лет пребывают с детьми в обычных больницах, и когда детей переводят к нам в хоспис, уставшие мамы не отходят от них. Они день и ночь в течение многих месяцев постоянно с ними рядом, почти не спят, мало едят, на улицу не выходят. Главное - чтобы хоть на чуть-чуть легче стало ребенку. И это жертвенная любовь, которая сегодня так редко встречается.

Если человек может сам найти смысл в своем страдании, тогда он способен выдержать до конца. У нас лежал мужчина сорока лет - рак позвоночника, отнялись ноги. Его жена после работы приезжала и ночевала в хосписе.

Однажды он мне говорит: «Фредерика, я хочу покончить с собой». Я отвечаю: «Это не решение проблемы». Больше не сказала ничего, просто ушла. А через несколько дней он мне сказал: «Фредерика, я больше не хочу покончить с собой». Я спрашиваю: «Что случилось?» В ответ слышу: «Бог мне показал, что у меня есть задача: я буду путеводителем для всех тех, кто после меня придет в Вечность». Этого было достаточно, чтобы выдержать все и умереть своей смертью.

«Мама, я видел святого Данилу»

Нужно ли с умирающими детьми говорить о смерти?
- Я думаю, что дети обычно знают, что умирают. Если попросят, тогда об этом с ними нужно говорить открыто. У нас был пятилетний мальчик, который сказал: «Я не боюсь смерти. Я видел Данилу Московского. Он был такой красивый, молодой и сказал, чтобы я не боялся, он ждет меня!»

Такое с детьми происходит часто, они говорят, что не боятся, потому что им явился кто-то.

Например, у нас лежал шестилетний мальчик с опухолью мозга, который находился в коме. Мы с его мамой сидели рядом с ним. И вдруг он открывает свои глаза, уже не коматозные, и явно смотрит наверх. И, очевидно, общается с кем-то: шевелятся губы. Долго, где-то полчаса он с кем-то общался. Я потом вышла, чтобы дать возможность маме быть с ним наедине. Через час его не стало.

Его мама, невоцерковленный человек, знала Бога по-своему. Она мне потом рассказала: «Когда вы ушли, я ему сказала: «Если ты сейчас у Боженьки, возьми Его за руку, и я тебя отпускаю». Какая вера и сила любви была у мамы, что она могла это искренне сказать!

Мы были вместе, когда мальчик испустил последний вздох. И мама еле слышно сказала: «Спасибо Тебе, Господи!»

Верю в помощь

Вы сами боитесь смерти?
- Боюсь ли я смерти? Трудно сказать. Но я думаю, что смерть имеет место в моей жизни. У меня много людей близких уже умерли. Они живы для меня, и не потому, что я мистик. Я не мистик. Просто ощущаю, что они рядом: нет зияющей пустоты. С годами ты понимаешь, что жизнь после смерти есть, и любовь ко Христу углубляется. Поэтому туда, к Нему, в каком-то смысле даже хочется. Точнее именно не туда, но к Нему. Это то, что я могу сейчас сказать. Не знаю что будет, когда я буду стоять перед смертью. Трудно, потому что будут боли, может быть, будет нападение темных сил. Но я верю, что помощь всегда есть. По крайней мере, здесь, в жизни, я ощущаю очень большую помощь от Святых, от Божией Матери.

Бывает достойный уход из жизни и недостойный?
- Недостойный и достойный - в этом слышится какое-то осуждение, слово осуждения. Можно сказать: с болью, с трудом человек окончательно уходил. И может быть, света было мало, когда он умер. Это бывает, но редко.

Часто я вижу, что сначала есть борьба тела и души, и потом нередко наступает какая-то нездешняя тишина: явно борьба прошла.

А бывает человек настолько вырастает! У нас лежала женщина-педиатр. Она мне говорит: «Я хочу умереть». Но по диагностике, по пульсу я вижу, что впереди у нее еще довольно много времени впереди. Об этом я ей сказала, и это ей совсем не понравилось. Она была типичным примером, как я называю, жертвы: жалость к себе переливала на своих родственников, манипулировала ими: это не люблю, это не так…

У нас с ней были хорошие отношения, доверие. И я ей говорю: «У вас есть выбор. Вы можете, как лебедь взлететь или - сложить свои крылья». Она поняла, о чем идет речь, и впервые улыбнулась. Перестала считать дни и манипулировать своими близкими.

Через какое-то время она переехала домой, а через два месяца окончательно перевелась к нам. Тогда она стояла близко к смерти, и я ей говорю: «Помните, о чем мы говорили при нашей первой встрече?» Отвечает: «Да». «Ну, - говорю ей, - это сейчас близко».

Она так блаженно улыбнулась, закрыла глаза, сложила руки и ждала своей смерти. И умерла, находясь уже на такой внутренней высоте! Хотя были боли, физически ей было тяжело.

Это пример, как она перешла от состояния жертвы в состояние личного роста. Она чему-то научилась, потому что не просто так нам даны болезнь или умирание. Отец Иоанн (Крестьянкин) говорил: «Это последний экзамен».

Самое важное, чему можно научиться, думая о нашей личной смерти, - это найти свое отношение к тому, что происходит. Если человек на пороге смерти, у него есть выбор: не быть жертвой, а подумать: «Что я могу еще дать людям сейчас? Что я, умирающий, еще могу дать жизни?» Вместо раздумий: «Что еще я могу взять у жизни?»

Например, научиться быть благодарным. Человеку, привыкшему к деланию, трудно научиться «быть» и не делать, часто поэтому он чувствует себя обузой. А это состояние отчаяния, что недопустимо. Можно и нужно с ним говорить об этом. И по словам владыки Антония, именно своей беспомощностью он дает своим близким, ухаживающим за ним, редкую возможность научиться жертвенной любви.

Человек, который считает себя «обузой» может научиться стать тишиной, очагом радости, благодарности. Показывать людям, что он научился быть и не делать. Но это так трудно дается!

У нас лежит молодой мужчина, двадцати девяти лет. Он только что, по-моему, опытом узнал немного про Бога. Я его спросила: «Ты боишься смерти?» Он ответил: «Нет». Тогда я спросила еще: «А знаешь ли ты опытом о Вечной Жизни?» Он ответил: «Нет. Но мне достаточно слов Евангелия, когда Господь говорит: «Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова. Бог не есть Бог мёртвых, но живых» (Мф. 22:23)».

То есть одной фразы для этого человека достаточно, чтобы не бояться, ждать своей смерти. Он не хочет умереть, у него есть жена, и они хотят жить. Но он не ропщет, он лежит, как блаженный. Это большой урок для всех. Даже неверующие люди тянутся к нему, хотят быть рядом. Это высокий пример.

ФРЕДЕРИКА, ИЛИ ПРОВЕРКА БОЛЬЮ НА ЖИЗНЬ

«…не считаю, что то, что я делаю, - это миссия. Не люблю таких слов. Я делаю то, что у меня под носом. Я поставлена здесь, чтобы что-то делать», - просто сказала Фредерика де Грааф, пресекая мои попытки выразить восхищение перед ней, человеком, который оставил свою благополучную жизнь на Западе и приехал в Россию ухаживать за умирающими больными.

- Считаете ли вы себя счастливым человеком?
- (Не раздумывая) Да, потому что я с Богом, потому что у меня есть молитва и возможность молиться за больных. Еще потому что работа мне по душе: быть с больными, лечить их — это так много дает. Много нужно отдавать, но многому можно и научиться, особенно когда бываешь в кризисных ситуациях. Я ощущаю богатство жизни, нелегкой, но счастливой.

- Почему в Россию?
- Это долгая история. Когда я жила в Англии, к нам приезжали дети с тяжелыми болезнями сердца. Их принимали в крупных больницах Лондона. Отец Михаил Фортунатов (он работал в приходе владыки Антония) попросил, чтобы я поработала там в качестве переводчика. Я видела мам с детьми, которые приезжали к нам, видела как им трудно, ведь это было время после перестройки. С Англией у России был договор, что детей будут бесплатно оперировать, но их родители сами должны собрать деньги на дорогу. Сейчас я еще лучше понимаю, как это трудно, так как нужно не только найти деньги, но и миновать трудности с чиновниками.

Работая переводчиком, я встречала множество мам с детьми, находившимися в очень тяжелом состоянии. Многие из них умерли во время операции или после операции. Однажды приехал мальчик Денис, ему было 9 лет, у него был стеноз, он едва ходил, у него болели шея, колени. Врачи сказали, что не будут оперировать Дениса, потому что он все равно умрет через месяц. «Мы дадим вам коляску и поезжайте домой», - сказали они. Мне показалось это таким жестоким по отношению к людям, которые с таким трудом приехали сюда, им, фактически, не оставили никакой надежды.

К тому моменту я только окончила университет восточной медицины и иглотерапии и предложила им помочь. Я не думала, что могу сделать многое, но хотела их поддержать. Я лечила Дениса несколько недель, и, к моему удивлению, ему стало лучше. Он стал легче ходить, стеноз уменьшился. Родители мальчика сказали мне: «Когда-нибудь в России мы к вам приедем».

После этого два раза в год я как доброволец принимала его и других детей в России. С этого и началась моя работа здесь. Я видела, какая нужда была в этой стране. Тогда я подумала о том, чтобы обосноваться здесь и время от времени приезжать в Англию, чтобы там зарабатывать на жизнь. И вот так постепенно я решила переехать, это произошло не сразу.

Я понимала, что переехать в Россию - это нелегкая задача, но, в конце концов, владыка Антоний благословил меня. Он сказал: «Поезжай, ты там нужна». Так я и переехала, это случилось в 2001 году.

- Первые впечатления от России…?
- По-разному себя ощущаешь, когда приезжаешь на месяц или когда переезжаешь сюда навсегда. Первые пять лет мне было очень трудно переносить грубость и хамство. Тяжело, когда с этим сталкиваешься ежедневно в трамваях, автобусах, ощущаешь недоброжелательство и разобщенность между людьми. Это трудно и до сих пор, но сейчас я немного привыкаю. Я понимаю, что или ты становишься как все или находишь в себе силы, чтобы не реагировать на это. Или надо уезжать, так как, если я стану как все, мой приезд будет напрасным.

Вторая основная проблема - с чиновниками. Получить визу, вид на жительство, гражданство в России сложно так, что слов нет. Если не платить взятки, то будет очень тяжело. Я категорично отношусь к этому: во-первых, денег нет, а, во-вторых, это против моих правил. Однако у меня получилось, так как когда уже совсем некуда было деваться, Господь послал мне человека, который помог. Это удивительно, так как когда я приезжала вначале, я здесь почти никого не знала, а все мои немногие знакомые совсем не были высокопоставленными людьми. Тем не менее, помощь приходила.

- Вам удалось уже получить российское гражданство?
- Пока нет, есть вид на жительство. Его нужно продлевать каждые пять лет. При этом каждый год нужно приходить и подтверждать, что у меня есть средства к существованию, что я не живу за счет государства. Это омерзительная процедура. Мне бы очень хотелось получить гражданство, и над этим я работаю сейчас.

- Я думала, что получит гражданство трудно только на Западе…
- На западе легче, чем здесь. Здесь коррупция. И неимоверная.

Говорят, что русские не очень приятны в повседневном общении, но у них широкая душа и могут помочь в трудную минуту. Вы согласны с этим?
- Трудно сказать, потому что я в Москве. В Москве широкую душу не видно. Иногда я спрашиваю у своих пациентов, а где широкая русская душа? «Ее уже нету», - отвечают они. Может быть, она есть в глубинке, но там пьянство. Москва и Россия - совершенно разные вещи.

И здесь слишком много конформизма. Люди хотят быть как все. Внутренней свободы здесь меньше, чем хотелось бы.

- Что вы считаете внутренней свободой?
- Чтобы самостоятельно думать и стоять за себя, даже если это в разрез с общественным мнением.

- То есть вы хотите сказать, что за рубежом этого больше?
- Да, потому что и история совсем другая. Приведу вам пример, немного смешной. Как-то раз я была в магазине и случайно задела плечом манекен. Сразу же ко мне сбежались продавщицы и все показывали на меня пальцем и говорили: «Это она, это она!» Я ощутила, что вежливость вокруг очень плохо скрывает готовую прорваться недоброжелательность и желание найти виноватого.

- А что вам нравится в русских?
- То, что есть в России хорошего, - это не от людей… Когда после перестройки я приезжала сюда, было ощутимо, что где-то ключом бьется свет, но это очень глубоко внутри. Я чувствовала: возможность того, что человек будет жить с Богом, здесь намного больше, чем на западе. Здесь люди внешне могут казаться неверующими, но где-то в глубине вера еще осталась. В религиозной жизни России очень много поверхностного, ритуалов, но за всем этим стоит свет. Я думаю, это свет святых, так как здесь много мощей. В России очень ярко ощущается присутствие Божией Матери. Я чувствую, что она и святые здесь, рядом. Это то, что я не ощущаю в такой мере на Западе. Поэтому, мне кажется, что здесь большие возможности, но пока этого не видно.

На западе большая пустыня в религиозном смысле. Когда я здесь с больными и человек умирает, я чувствую, что вполне возможно говорить про Бога, если человек сам этого захочет. Я не проповедую, но если вижу страх в глазах, то человек, как правило, охотно говорит о том, чего он боится, о вечности. Мне кажется, на Западе это намного труднее.

Иногда кажется, что и здесь люди далеки от Бога, однако они быстрее идут к нему, чем на западе. Я считаю, что это что-то великое. В России даже далекие от религии люди признают: «Что-то есть», а на западе просто говорят: «Не верю».

- Почему?
- Не знаю. Может быть, дело в том, что здесь не на кого уповать, не к кому обратиться. Все ложь, очень сильная коррупция. Человек чувствует себя без защиты, жизнь непростая здесь, и, возможно, это заставляет войти вглубь. И возможность такая есть, она, наверное, заложена в русском характере, не знаю. Однако здесь людям заметно легче в этом смысле.

- Какие основные черты русского характера вы могли бы выделить?
- Я думаю, что русские люди более эмоциональны, чем на западе. Это иногда хорошо, но иногда мешает. Здесь много страха, который сохраняется после эпохи коммунизма. С другой стороны, в людях есть что-то детское, нередко это спрятано.
Когда человек стоит перед смертью, у него такие красивые глаза, такая детская простота…

- Почему вы решили учить русский?
- Сама не знаю, думаю, это промысел Божий. Когда я начала учить русский, Бога еще я не знала. Я проходила курс русского языка при помощи телепередачи и училась тогда на филологическом факультете. Это было совершенно без конкретной цели, но сейчас я думаю, то это Господь так устроил, потому что без этого я не узнала бы о православии, не приехала в Россию и никогда бы здесь не работала.

- Какие еще языки вы знаете?
- Английский, французский, немецкий, голландский

- «Каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка», — сказал знаменитый лингвист фон Гумбольдт. Как вы ощущаете себя, вступив в круг русского языка?
- Сейчас свободно, хорошо. Очень интересно это ощущалось, когда владыка Антоний еще был жив. Наш приход был разнообразным, приходили люди со всего мира. Видно было, как владыка менялся, когда говорил с людьми по-русски и по-английски, словно становился немного другим человеком. Когда мне в течение 15 лет не давали визу, но у меня была возможность встречаться с русскими и говорить по-русски, и тогда как будто что-то открылось в душе. Учить русский было очень трудно, но сердце к нему лежит. В нем много нюансов, я понимаю, что всего не освоила.

- Откладывает ли структура русского языка отпечаток на то, как вы мыслите?
- Я думаю, что да, ведь каждое слово, произнесенное нами, оставляет отпечаток. Здесь я чувствую себя дома, хотя мне трудно, но я дома.

- Кто ваш любимый писатель?
- Очень люблю Достоевского. Он тоже вел меня ко Христу. В университете в Гронигене я читала «Братьев Карамазовых» и очень рассердилась на Достоевского. Он открыл мне новый мир, а потом куда? (Это было еще до встречи с владыкой Антонием). Он раскрыл что-то в душе глубоко-глубоко, а потом ответа нет. Куда дальше? Достоевский был первым, который дал мне почувствовать, а не только умом понять, что за этой жизнью есть другая. Я тогда еще рассердилась на студентов, потому что никто не хотел обсуждать, о чем он говорит. Все анализировали структуру предложений, и никто не смотрел на их смысл.

Я его очень люблю, но сейчас очень редко читаю, потому что потом так глубоко погружаюсь в жизнь его героев, что потом не могу работать.

- Как вы пришли к вере?
- Когда я еще училась в Гронигене, в университете, на севере Голландии, владыка Антоний пришел к нам, чтобы побеседовать со студентами. Тогда он был Экзархом Западной Европы и приехал к нам из Англии. В Гронигене был небольшой православный приход, члены прихода, конечно же, тоже пришли на лекцию. Владыка читал лекцию по поводу молитвы и медитации. Я до сих пор помню его слова о том, что если человек думает, что владеет чем-то, он становится пленником этого: он держит в руке свои часы, но руки уже не имеет. Это было в первый раз, когда я видела человека в черном, одетого как священника, и мне стало страшно. Потом он объявил, что в субботу и воскресение будет говение для православного прихода в Гронигене. Я приехала домой и, думаю, Духом Святым, уже знала, что буду там. Я ощущала как будто свет внутри.

Хотела попросить свою знакомую, наполовину русскую, наполовину голландку, чтобы она взяла меня с собой на говение. Утром я проснулась и собиралась выпить чашку чая, но что-то меня остановило, и я вышла из дома. Если бы я задержалась из-за чая, то моя знакомая уже бы ушла, но нам удалось встретиться. Тогда я поняла, как важны в жизни мелочи.

Мы пришли на приход, и мне было очень интересно узнать побольше о владыке Антонии. Его личность меня интриговала. Я чувствовала в этом человеке необыкновенную правдивость, ощущала, что Христос для него важный и реальный. Я спросила, будет ли говение в Англии. Он сказал, что будет через месяц и дал мне адрес в Лондоне.

Тогда я была студенткой совсем не богатой, но нашла деньги: мне заказали перевод с русского на голландский. Этих денег едва хватило на поездку на старом пароходике из Голландии в Лондон. Так я впервые попала в Лондон, и с этого начались мои поездки туда.

- Принадлежали ли вы до этого к какой-то церкви?
- Нет, я находилась в поиске, но меня не крестили. Это очень положительно, потому что у меня не было никакого «багажа». У меня всегда вызывал отвращение сентиментальный подход к вере протестантов, а в православии я увидела трезвость. Католицизм мне также не близок.

- Совпадают ли ваши детские представления о жизни и с тем, что вы имеете сейчас?
- Я всегда хотела стать врачом. Я помню как-то читала рассказ о врачах, которые работали здесь в Крыму. Меня это так впечатлило! Это было очень много лет назад, но я до сих пор помню запах этой книги. И, думаю, она попала мне в руки неслучайно.

Моя мама была очень артистическим человеком, любила природу, цветы, красоту. Думаю, что любовь к красоте она передала мне. Она делала все в совершенстве. От отца также я научилась тому, что все, что ты делаешь, надо делать хорошо. Мой отец был строгим, не баловал нас, и это очень помогает сейчас. Жалости было мало, поэтому и сейчас жалеть себя я не допускаю. Жалость к себе мешает жить, поэтому я благодарна родителям за строгость. Отец был одарен в отношении изучения иностранных языков, это унаследовала и я.

- Какова ваша основная должность в 1-м московском хосписе?
- Рефлексотерапевт и психолог. Но я лечу пальцами, без иголок и ставлю диагноз по пульсу. Иногда бывает, что человек в тяжелом состоянии, или это совсем маленький ребенок, который не может говорить, поэтому меня научили ставить диагноз по пульсу. Это как рентген через пальцы: можно понять, где болит.

Я очень люблю свою профессию. Много можно облегчить человеку, когда он стоит перед уходом. Я также делаю массаж, у меня есть диплом массажаиста. Работаю и как психолог. Также стараюсь молиться за людей, с которым работаю, дома и в храме. Я работаю и с родственниками, это тоже важно, ведь их энергетика переливается на больных.

- Каково было ваше самое сильное первое впечатление от работы в хосписе?
- Это было, когда я увидела впервые рак у человека. Это была женщина. Я своими глазами видела распад, разложение человеческого тела. Это было очень сильное впечатление. Еще не могу забыть человека из хосписа в Лондоне, у которого был рак лица. Разрушение тела - это ужасно.

- Есть ли вещи, которых вы никогда не смогли бы простить окружающим?
- Это трудный вопрос. Не прощать нельзя, потому что это погибель. Но есть вещи, которые мне сложно в людях принимать, и тогда я работаю над собой. Я не терплю, когда человека используют, когда один не видит в другом человека. Мне кажется, это предательство, и вот это мне очень трудно принимать.

Тяжело мириться с такими случаями, как тот, о котором мне рассказала одна мама. Ее сын лежал в детской больнице с опухолью мозга и очень сильными болями. Три дня он кричал от боли, а к нему никто не подходил. Только когда его отец принес 30 000 рублей, к нему подошли врачи. Вот это для меня просто невместимо. Тут дело не в прощении, а в ужасе. Как можно зарабатывать деньги на страдании другого? Для меня хуже этого нет. Вот этого на западе невозможно представить. Такое ожесточение сердец! Такая алчность!

- Не бывает ли у вас состояния, что опускаются руки?
- Конечно, очень сложно возвращаться на работу после отпуска.
Я вижу 5-6 человек, которых лечу, знакомлюсь с ними и чувствую усталость. Потом привыкаешь, но после 3 месяцев ежедневной работы ощущаешь, что надо уехать. К счастью, у меня есть возможность уехать, чтобы почитать, погулять на свежем воздухе. Бывает, что усталость наваливается и после месяца. Я чувствую, что ничего не могу, что мне нечего дать… Тогда я говорю: «Господи, ты делай, я не могу сейчас. И Он делает».
Владыка дал такую молитву: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, ногами, руками и делай, как хочешь, веди меня к тому, кто нуждается во мне больше всего».

Бывает, хочешь домой, а ко мне походит кто-нибудь и говорит: «Вот еще этого посмотри» или «еще это сделай». И это как проверка, будешь делать или нет. Уже с улыбкой на это смотрю.

- Чему вы учитесь у ваших больных?
- Мне приходится сталкиваться с разными людьми. Они запоминаются с отрицательной и положительной стороны. Некоторые родители боятся говорить о смерти и твердят ребенку: «Ничего, все будет хорошо, мы скоро поедем на дачу», хотя все понимают, что ребенок умирает. От этого возникает ложь и фальшь в отношениях.

Я же, наоборот, стараюсь говорить с больными. Не люблю навязывать свои проповеди - нужно всегда стараться понять, хочет ли человек говорить о смерти. Но играть никогда не надо. Нужно научиться не защищаться против боли, против горя, которые есть у каждого человека, чтобы смотреть в лицо приближающимся событиям. Нужна правдивость и мужество. Я учусь здесь забывать о себе. Самость, которая в нас есть мешает нам жить. Здесь, когда видишь людей на пороге смерти, у тебя раскрывается сердце.

Нередко говорят, что наши подростки такие-сякие, однако здесь я вижу, как они мужественно и безропотно принимают свою участь. Они думают о смерти, но больше всего переживают о том, как это перенесут родители. Их забота о родителях - это нечто великое, так как они могут жить чем-то, что вне себя. Когда человек болеет, он может стать выше своей болезни. Он понимает, что жить и умереть - это ответственность.

В моей практике было два различных примера. Первый - это мама, которая своей дочери не давала говорить о том, что она умирает. Боли этой 16-летней девушки были невыносимыми. Мы не могли ее обезболивать. Меня попросили, чтобы я зашла и поговорила с ней. Мама дала сказать мне лишь несколько слов, а девочка закричала: «Не хочу там быть, не хочу умереть!» Но этого было достаточно, чтобы она открыла свои эмоции и смогла заснуть. Тогда мы смогли ее обезболить. Для нее было очень важно, что хотя бы один человек услышал то, что она переживала одна в глубине души. Потом мама снова не давала говорить о смерти и повторяла, что все будет хорошо.

Положительный пример - это мама, которая лежала здесь с 15-летней дочерью, скрипачкой. Девочка играла на скрипке так, как взрослый человек, насколько мощный у нее был звук. Она была очень собранной, немного замкнутой. Мы с ее мамой были согласны в том, что необходимо говорить о смерти. Она умела это делать. Она просто ложилась с дочерью в кровать, они беседовали. В их отношениях ощущалась редкостная правдивость и единство, что бывает совсем нечасто. Очень важно, чтобы не было фальши. Девочка говорила: «Бабушка уже меня ждет. Она мне являлась». В 16 лет принять это труднее, чем в 19. В 19 лет юноши и девушки говорят об смерти по-простому.

- То есть вы считаете, что для человека лучше, если он знает, что умирает, и должен принять это спокойно?
- Он ничего не должен. Все воспринимают свое положение по-разному, однако надо посмотреть в глаза человеку и почувствовать, готов ли он об этом говорить. Если да, то надо дать ему возможность высказаться.

Очень много защит у окружающих: родственников, медперсонала. Они говорят: «Все будет хорошо», «Какая прекрасная погода», «Давайте покушаем, все будет лучше». Но человек прекрасно понимает, что лучше не будет. Так ближние мешают человеку раскрыться, заговорить. Он понимает, что они сами боятся, и никогда не будет поднимать тяжелую тему. Но когда находится человек, готовый выслушать больного, который не остерегается темы смерти, умирающему, конечно же, легче.

- Как вы могли бы определить основную проблему, с которой сталкиваетесь в работе?
- Отсутствие веры, незнание, что вечность есть. Это бывает, когда у человека не было внутреннего опыта о том, что Господь есть. И тогда страшно умереть. Человек понимает, что Церковь верит, но он-то еще не знает, что т а м. Это бывает с православными людьми, которые причащаются, но не верят по-настоящему, что вечная жизнь есть, и мало кто готовится ко встрече со Христом.

За 10 лет здесь я встретила лишь двух людей, которые, действительно, стремились встретиться с Ним. Я думаю, что очень печально и трудно умирать, когда есть страх. Он уменьшается, только когда ты знаешь, что идешь в вечную жизнь. Но это возможно, когда ты не только умом, но и опытом знаешь, что Христос жив. Я всегда недоумеваю, зачем же мы восклицаем на Пасху: «Христос воскресе!», когда это не имеет реального отношения к нашей жизни. Тогда это все впустую. Я думаю, это есть сама большая проблема. Из-за этого страхи, боль физическая и душевная.

Очень большая работа нам предстоит, чтобы люди, действительно, начали жить со Христом, не только быть на службах и вычитывать (терпеть не могу этого слова!) правило. Трагично, наверное, из-за советского режима, что люди не знают, что жизнь после смерти - это реальность, и большинство из них хотят вернуться к тому, что есть, и утонуть в своей болезни.

Также большая проблема, когда близкие не могут отпустить больного, они словно держат его своими лапами, когтями. Они хотят, чтобы он еще один день хотя бы побыл с ними. Ничего, что он мучается, но хоть бы с нами был, а не чтобы он ушел туда, где свет, радость и любовь.

- Но, может быть, люди боятся, что они попадут не туда, где радость, а туда, где плохо?
- К сожалению, здесь очень часто говорят о карающем Боге.

Я однажды у владыки Антония спросила: «А почему вы никогда не говорите про ад, про то, что будет плохо?» И он просто посмотрел на меня и сказал: «Ты знаешь, такого Бога я не знаю».

Он не сказал, что это неправда, но он знает только Бога Любви. Я думаю, что от страха не будет ничего хорошего. А от любви - очень много, можно все перетерпеть. Если человек знает, что идет ко Христу, он может перетерпеть очень много, потому что он знает, куда идет.

« Когда я начинаю работу, говорю: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, будь моими руками».

« Чем больше мы растем в молитвенном общении со Христом, тем меньше страха. В группах добровольцев я часто даю такое задание - представьте, что врач вам говорит: «Вам осталось жить три месяца». Что бы вы пережили? Если честно, прочувствовать - не умом, а сердцем? Осознать реакции своей души… Так вы приближаетесь к тому, что переживает больной. Психологически нужно быть довольно мужественным, чтобы не защищаться от чужой боли, от чужой муки. Надо быть профессиональным и вместе с этим открытым. Сострадание - это не сидеть вместе в яме и плакать. Быть рядом и принимать этого человека в свое сердце. Это - творческое сострадание. Это не значит умирать вместе с больным. Это не значит даже - пережить его горе как свое. Этого мы не можем. Его горе - это его собственное горе. Это его жизнь, которую он прожил. Это мы не можем вообразить, что мы можем это пережить. Но мы можем болеть сердцем за этого человека. Мы можем стоять перед Господом и говорить: «Господи, будь с ним! Помоги этому человеку. Смотри, как больно ему! Помоги, Господи!».

«…Человеческое тепло — это очень много. Больной человек снова становится ребенком. Ты видишь, что он такой беззащитный, слабый, испуганный… Так естественно - погладить его по голове. Только это надо делать от сердца, а не автоматически».

«…Мы становимся бодрыми и многословными, когда не знаем, что сказать. А важнее - научиться молчанию».

«...Владыка говорил, что когда дотрагиваешься до больного, он понимает, важен ли он для тебя. Через наше тело коммуникация очень глубокая. Человек никогда не откроет свою душу тому, кто небрежно относится к его телу. Прежде чем говорить с человеком, посмотрите - удобно ли он лежит, поправьте подушку… Если мы не умеем этого делать, он никогда не будет откровенен».

«…Ничего хуже нет, чем фальшь в последние недели, в последние дни на земле. Когда близкие отводят глаза и говорят: „Все хорошо, скоро поедем на дачу”. Если есть хоть какая-то возможность, будьте честными со своими любимыми. Человек, от которого скрывают правду, обречен на одиночество. Он видит вашу муку. Он стоит перед лицом смерти один. И не может ни с кем поговорить о своих страхах. Он все внутри переживает, и поэтому болеет больше».

«…Бывает, что уходишь от больного, и у тебя голова болит. Владыка говорил: „Ну, ты же хотел помочь! Если хотите что-то отдать, заплатите за это”. Да, будешь уставший. Вот в ушах шумит — это плата за помощь. Важно научиться не жалеть себя. Это так трудно!»

«… Господь дает нам талант, и надо докопаться до того, чего именно хочет душа. То, чего она действительно хочет, - это уже от Бога. Идти по голосу сердца».

«НЕ ПОДАВЛЯЙТЕ БОЛИ РАЗЛУКИ»

Часто люди считают, что тело - это просто оболочка. Это не только оболочка. Тело - это средство, которое дает нам возможность жить друг для друга и для Бога. Через тело мы принимаем тело и кровь Христову, через тело мы выражаем свою любовь, не только физическим образом, но через выражение глаз, через наши жесты, через голос, через прикосновения. Тело - оно наравне с душой. Когда человек умер, надо с очень большим уважением относиться к его телу. К сожалению, здесь, в России, в морге с телами обращаются не очень почтительно! Часто люди начинают из суеверия бояться своих близких, как только они умерли.

Но тело умершего - это не какой-то другой человек, это же и есть наша Аня, наша Ирина, наш Володя, который только что умер. И нужно очень бережно относиться к нему, - это не труп, это тело нашего любимого человека, которого мы знали и уважали всю жизнь.

Я думаю, важно не подавлять боль разлуки, не избегать ее. Часто тем, кто переживает горе смерти и потери близкого, дают сразу же успокоительные капли. Но это первый момент, когда он очень остро и глубоко может принять и пережить боль, и это ему необходимо. Наоборот, если подавить, притупить эту первичную боль, тогда потом уже не будет такого глубокого переживания. После этого начинаются хлопоты, связанные с похоронами и поминками. Поэтому так важно не лишить родственников этой остроты горя сразу же после смерти близкого, когда можно переживать эту боль особенно сильно. Нужно дать выход эмоциям, возможность поплакать и даже покричать, и предоставить им выбор посидеть как можно дольше с тем, который только что умер. Ведь это единственный момент, когда еще есть время быть рядом и время, чтобы начать процесс переживания горя.

Только в том случае, если есть сердечная патология, тогда имеет смысл принять успокаивающее. Но в принципе я за то, чтобы остро пережить боль, потому что это тоже часть жизни. Только то, что пережито, можно потом сбросить. Только пережив все горе, можно выйти из него. Наоборот, если все переживания подавлены, то горе найдет скорее всего найдет себе выход в теле, то есть человек потом будет болеть.

Переживание горя - это часть жизни, и мы ответственны за то, как мы относимся к горю. Опять таки, мы можем стать «жертвой судьбы» или выбрать путь свободы и расти, пережив горе, выйти из него личностью, обогащенной этим опытом.

Осмысление страдания, осмысление смерти очень важны для нас. Если нет осмысления, если нет смысла в страдании, тогда будет депрессия у родственников, у близких. Есть определенная задача, когда человек лишается близкого. Владыка советует всматриваться в жизнь человека, который умер, и изучать, что в его жизни было достойно, светло, велико, увидеть величие человека, и чтобы мир не оскудел после его смерти, воплотить именно эти качества в своей собственной жизни. Цель в том, чтобы мир не стал более бедным от того, что человек умер. Задача тех, кто потерял близкого человека и из-за этого потерял смысл жизни, может заключаться в том, чтобы продолжать в этом же русле. Кроме того, это имеет очень хороший «побочный эффект», потому что если мы будем жить тем светлым, как этот человек жил, мы будем едины с ним или с ней. Это продолжение нашей связи с ушедшим.

И другая задача состоит в роли молитвы. По словам Владыки Антония Сурожского, молитва - это единственный путь к соединению с усопшим, ведь усопший живет сейчас в Боге, и чем глубже мы будем жить молитвой и общением с Богом, тем глубже мы будем с человеком, который умер. Но только молитвы недостаточно. Еще один способ (задача), чтобы быть единым со своим близким умершим, состоит в том, что молитва должна воплотиться в самую жизнь. А именно: надо поступать таким же образом, как поступил бы ушедший в самых светлых проявлениях его жизни. И таким образом умножается любовь и свет в мире, что еще глубже может соединять нас с ним во Христе. Если мы так будем приносить плоды во имя ушедшего, тогда можно сказать Христу - «Не приписывай это мне, эти плоды принадлежат усопшему».

Именно эти задачи можно давать родственникам или близким в их горе, чтобы они не безутешно замыкались на своем горе, на своих эмоциях и на своей разлуке. Конечно, надо горевать, конечно, надо плакать, но задача - не отчаиваться окончательно. А сделать все, чтобы связь с усопшим углублялась.

И поэтому Владыка Антоний Сурожский говорит: «Не смей говорить, что мы ЛЮБИЛИ друг друга. Мы ЛЮБИМ друг друга. Потому что у Бога все живы. Господь - это не Бог умерших, а Бог живых». Поэтому можно обращаться к ушедшим, как мы обращаемся к святым, и говорить с ними - ведь они живы, они все слышат и все видят.

Но часто, из-за того, что мы замыкаемся на своем горе, или на своей жизни, мы становимся плотяными, а плоть, как известно, не пропускает свет, и мы не ощущаем их близость. А, может быть, нам не полезно это ощущать, потому что Господь ожидает от нас подвига, чтобы углубляться в молитвы. Именно в молитве встречаться, внутри сердца, души, а не ждать чудес вне нас. Я думаю, что наша задача заключается в стремлении к тому, чтобы встреча с человеком, который ушел к Богу, состоялась в глубине души.

Недавно, дня два тому назад, у нас в хосписе умирала бабушка. Я ее не знала, но увидела, что она умирает. Я с ней посидела немного, и потом мы позвонили ее дочке, чтобы она приехала, для того чтобы быть рядом с ней (умереть же одному страшно!). За это время приехал ее внук, подросток лет восемнадцати, и видно, что ему очень неловко, и, конечно, страшно. Мы с ним говорили о том, что он может сейчас дать бабушке самое ценное, - то есть держать ее за руку, и просто побыть рядом, поговорить с ней, ведь она была еще в сознании. И он не смог это сделать. Я говорила: «Ну, если вы сейчас этого не будете делать, тогда всю жизнь вы будете бояться. Утешьте ее, побудьте с ней, и я буду рядом с вами, только не уходите». Он не смог. И его мама тоже не смогла. Медсестры мне говорили, что они оба сидели далеко, у поста дежурной, когда бабушка умирала, оставаясь одна, без своих родных. Они суетливо заботились о бумажках, которые надо было выписать. Это редкий случай, когда человек так боится, что ничего не может дать своему близкому, даже когда тот стоит перед самой смертью.

В заключение я хочу сказать, что мы должны взять на себя ответственность за наше отношение к жизни, к болезни и к смерти. Если мы не выработали собственное отношение к смерти, мы из-за страхов никогда не будем в состоянии жить всей глубиной жизни и никогда не сможем помочь другим.

Необходимо осмыслить факт того, что жизнь и смерть - одно целое. И когда найден их смысл, тогда можно мужественно смотреть в лицо всякому страданию, связанному с умиранием.

Но у человека есть выбор: он может идти по пути жертвы, то есть пассивности, и тем самым он попадет в экзистенциальный вакуум. Либо выбрать путь личного роста, где он берет на себя ответственность за свое отношение к жизни и к смерти, и внутренне свободно подходит к своей кончине.

Из книги Фредерики де Грааф, доктора Первого московского хосписа

"Разлуки не будет" - бесстрашная книга бесстрашного человека. Она не про мужество перед лицом страдания и разлуки, причиняемых болезнью и смертью, не про наигранный оптимизм, но про милость и про любовь, которая сильнее страха. Книга не призывает "держаться": это пустое словцо для умирающего человека и для любящих его - проверено на собственнном опыте. У опыта, записанного в этой книге, другие основания, гораздо более глубокие, нежели стоицизм. Можно опереться на личный врачебный и сердечный опыт Фредерики де Грааф, на сотни наблюдений и приведенных ею примеров, чтобы попытаться перестать бояться как смерти, так и жизни.

Человек может быть связан, несвободен в том, что с ним происходит (неодолимая сила обстоятельств), но он остается свободным в своем отношении к тому, что с ним происходит. Часто страдание изменить никак нельзя, но возможно изменить отношение к нему.

Следует сказать, что Фредерика де Грааф - верующий человек, и исходит из той простой христианской истины, что у Бога все живы. Много лет назад она приехала в Россию по благословению митрополита Антония Сурожского и посвятила свою жизнь умирающим людям. В главном ее книга следует духовному опыту владыки Антония, который также был по светскому образованию врач. Мать владыки Антония умирала от рака у него на руках. Его книга "Жизнь. Болезнь. Смерть" - драгоценное руководство для всех нас, кому однажды придется умирать.

Кроме того книга Фредерики де Грааф - это ликбез. В ней содержатся важнейшие сведения по уходу за беспомощными и о наступлении терминальной стадии, которую важно уметь определить, чтобы не усугублять и без того тяжелое состояние уходящего от нас человека. Эта практическая информация делает книгу еще и незаменимым пособием. С любезного разрешения издательства "Никея" мы публикуем фрагменты, посвященные заботам не только о душе, но и о теле.

Фредерика де Грааф. Разлуки не будет. Как пережить смерть и страдания близких. Издательский дом Никея. Москва, 2016

Фредерика де Грааф. Из личного архива

Определение состояния больного по его телу

Когда болеющий человек находится без сознания или в полузабытьи и мы не можем узнать у него напрямую, беспокоит его что-либо или нет, именно по выражению его тела мы можем определить его состояние. Если пациент мается, не может найти себе места, у этого могут быть как физические, так и душевные причины. Физические причины: запоры, переполненный мочевой пузырь (часто перед самой смертью не хватает сил самостоятельно выпустить мочу), боли, высокое давление и сопутствующие ему головные боли (особенно часто это наблюдается при опухоли мозга).

Душевные причины: человек чувствует себя оставленным близкими; у него тяжело на душе (например, из-за непрощенных обид).

По телу можно определить, сколько приблизительно времени остается до смерти. Симптомы приближения конца: заострение крыльев носа, изменение цвета вокруг губ (появление белизны), посинение пальцев и коленей, нарушение дыхания (апноэ), изменение сердцебиения (аритмия, асистолия) и др. Из-за того, что сердце и легкие работают менее активно, кожа может стать более холодной, а также могут появиться хрипы в легких (отек легких).

Когда человек стоит прямо перед смертью (особенно часто это наблюдается у детей и подростков), незадолго до смерти воцаряется какая-то особенная тишина, иногда даже бывает ощутим особый молочный запах, как у новорожденных детей.

Нередко по выражению глаз больного, даже если он в коме, видно, что он общается с кем- то невидимым из другого мира. Глаза меняются: из тусклых становятся яркими, сияющими и, судя по движению глаз, они следят за кем-то, смотря ввысь, в потолок или перед собой в изголовье кровати. Это довольно часто бывает у детей и подростков, но наблюдается и у взрослых, независимо от того, верующие они или нет.

Почти все больные, с которыми я встречалась — совсем неверующие, верующие лишь «на четвертинку» и настоящие, глубоко верующие — все они, то ли с удивлением, то ли сумилением, то ли с радостью и совсем без страха, видели перед самой смертью реальность невидимого мира. Лично меня эти наблюдения вдохновляют и дают глубокую надежду на милость Божию и наше спасение.

Бывает, что в глазах пациента перед смертью появляется какая-то неземная красота. Это всегда говорит мне о том, что конец близок.

Эрику было 60 лет. У него была опухоль мозга, он перенес инсульт. По словам жены, Эрик был очень общительным человеком. Но после инсульта он мог с трудом сказать лишь несколько слов, и это его очень угнетало. Ноги у него отказали, ходить он не мог. В один из вечеров я зашла к Эрику в палату и вдруг увидела ту неземную красоту в его глазах, которая была мне знакома как признак приближающейся смерти, перехода. По глазам Эрика было понятно, что он кого-то видит из того мира. Его жена, которая сидела рядом с ним, сказала: «Как странно! Как будто он не в своем уме». Я промолчала и подумала, может быть, завтра-послезавтра он умрет. Так и слу-чилось. Через два дня он перешел в тот мир, с которым уже начал общаться.

Удивительно наблюдать, что после смерти человека его облик часто меняется: все следы боли и морщины страданий потихоньку исчезают, лицо светлеет (почему-то это особенно бросается в глаза у подростков). Невольно вспоминаешь слова из отпевания, что человек перешел в область, «где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания». Человек перешел в ту Жизнь, где мы еще не можем быть.

Доверие через обращение к телу пациента

Напомним, что пациент всегда ощущает то, как мы прикасаемся к его телу. Это может быть сделано резко, грубовато, механически или же нежно, с благоговением и трепетом. В зависимости от этого болеющий человек либо рас- полагается доверием к нам, либо замыкается в себе.

Если бы мы поставили себя на место больного, представили себе, как он смотрит на нас снизу вверх, лежа на своей кровати, а мы «торчим» высоко над ним, рассматривая, иногда весьма бесцеремонно, его раны, мы вели бы себя по-другому: куда более чутко и более нежно.

Тем, как мы сидим или стоим, мы передаем наше отношение к больному. Желательно, например, во время врачебного обхода, не стоять над пациентом, а сесть рядом. И, если это возможно, выбрать положение на уровне глаз больного или даже ниже. Так мы без слов говорим о том, что уважаем его и считаем в чем-то выше нас (ведь мы не знаем, что значит так серьезно болеть и стоять перед смертью).

Стоит подчеркнуть, что родственникам, которые долго ухаживают за своими болеющими близкими, следует (без всякого чувства вины) на короткое время передавать медперсоналу заботу о пациенте и отлучаться, чтобы набраться сил. По мнению некоторых, родственник, отдающий близкого человека в больницу или хоспис, совершает чуть ли не предательство. Те, кто так судит, недостаточно хорошо понимают, что далеко не всегда возможно хорошо ухаживать за больным в домашних обстоятельствах. Больной может много весить, его может быть трудно регулярно поворачивать, чтобы не появились пролежни. Бывает необходимо обезболивание,

которое дома очень трудно обеспечить. Кроме того, у человека, не имеющего профессионального опыта, уход за тяжелобольным неизбежно вызывает чувство неуверенности, страха, и эти тревоги естественно передаются самому больному и ухудшают его состояние.

Когда человек находится в хосписе, страхи в большей степени отпадают. Освобождается время, для того чтобы спокойно быть рядом с любимым человеком и просто говорить с ним о том, что для него важно.

Часто родственникам кажется, что они ничего не могут дать больному, когда он уже при смерти. Но стоит помнить, что присутствие близких крайне важно, только оно дает пациенту возможность расслабиться и чувствовать себя защищенным. Я много раз наблюдала случаи, когда больной, уже стоявший перед смертью, вдруг «оживал», когда приходили близкие — он розовел, его дыхание становилось более ровным, и смерть на какое-то время отступала.

Очень важно уметь «быть» рядом, а не все время что-то «делать», поскольку «делание» часто свидетельствует о страхе, тревоге со стороны родственников. Просто сидеть рядом и прямо смотреть в лицо тому, что происходит, намного сложнее, чем суетиться и прятаться за делами.

Дело не в том, чтобы отрицать существование страхов (в той или иной степени они неизбежны), а в том, чтобы наши страхи и тревоги не овладевали нами полностью и не влияли на больного.

Тело — не оболочка

Важно подчеркнуть, что тело не оболочка, хотя так часто говорят. Поэтому необходимо с уважением и трепетом относиться к телу человека, которого мы любили в течение всей жизни. Особенно ярко выражено уважение к телу в право- славном чине отпевания, ведь для православных верующих тело имеет такое же значение, как и душа. «Тело — не одежда, и мы не просто сбрасываем его. Это тело столь же реально, как реален весь человек, как реальна душа. Только в единстве тела и души мы являемся полным человеком. Эту мысль выражает неожиданным, может быть, да же поразительным образом св. Исаак Сирин, который, говоря о теле, пишет, что вечная судьба человека не может определиться раньше воскресения тела, потому что телу наравне с душой надлежит выбрать и определить вечную участь человека; смысл этого высказывания таинственный для нас, потому что мы не в состоянии представить, как это возможно. И однако — да: я — это мое тело, равно как и моя душа. И человека можно рас- сматривать только в целостности»

Это было в Англии, в одной крупной больнице. Я сидела в больничном коридоре с Ники — мамой пятилетней девочки, которой в этот самый момент делали операцию на сердце. Мы уже очень долго и с нетерпением ждали вестей перед дверью в операционную, когда вышел врач и с болью сообщил: «К сожалению, ваша дочь умерла». Ники сразу же упала на пол, долго кричала и билась, всем своим телом выражая ту неописуемую душевную боль, свое горе и отчаяние, невыра- зимые никакими словами, — единственным выходом для них было тело: его движения и крик. Я была очень благодарна врачу за то, что он не останавливал ее. Очевидно, он понял, что только так, через тело, начинается острое, необходимое и абсолютно естественное переживание горя. Он понял, что именно тело играет сейчас важную роль в переживании горя и не прибегал к транквилизаторам или к пустым утеши- тельным словам, считая, что это процесс, который необходимо пережить, а не подавить. Он также понял, что перед лицом такого страдания можно только благоговейно молчать.

Еще один пример, уже из жизни Московского хосписа.

Пятилетний мальчик Кирилл лежал у нас с диагнозом «опухоль мозга». Рядом с ним постоянно находилась его мама Катя. Когда Кирилл умер, Катя долго кричала на весь хоспис. Она отказывалась от всякого утешения, от слов и объятий медсестер, от успокоительных препаратов. Она давала нам понять: «Оставьте меня в покое, не трогайте меня, я одна в своем горе!» Она опустилась на пол и начала качаться вперед-назад. Это длилось долго — почти полчаса. Мы с медсестрой молча присутствовали рядом, готовые помочь, если это понадобится и если она этого захочет. Когда медсестра ушла, мы с Катей остались наедине. Постепенно она перестала раскачиваться, слезы высохли. Через некоторое время, Катя посмотрела мне в глаза и сказала: «Как странно, сейчас нет слез и очень тихо внутри». Ей было необходимо выразить свою боль через тело, чтобы мужественно, до дна, прожить всю глубину горя.

Что делать, если больной не в силах говорить?

На самом деле, важнее ответить на вопрос: «чего не делать?». Очень часто в присутствии больного, который находится без сознания, близкие спрашивают: «Сколько это будет продолжаться?» То есть: «Когда же он, наконец, умрет?» Или начинают обсуждать похороны и прочее. Представьте, что бы вы чувствовали, если бы сами вот так лежали, все слышали, но не могли даже подать знака! Напомню: человек в коме до самого конца все слышит и все понимает, хотя и не может реагировать.

Когда люди в присутствии человека, находящегося в коме, вслух строят планы, это свидетельствует о том, что они живут в будущем. Необходимо учиться жить в настоящем, отсекая всякие прогнозы и не строя планов. Единственная реальность — это человек, который сейчас перед нами. Если осознать, насколько мысли и внутренние переживания близких влияют на больных, станет ясно, какая большая ответственность лежит на нас. Безусловно, пациентам передается все, хотя не всегда это очевидно.

Часто родственники думают, что нет смысла быть рядом, если больной никак на них не реагирует. В действительности присутствие близкого человека до самого конца очень много дает умирающему, в каком бы состоянии он ни находился. Если нет возможности общаться словами, всегда можно передать свою ласку и заботу через прикосновение.

Мой опыт говорит о том, что умирать в одиночестве— это очень тяжелое испытание. Если родные не просто сидят у постели, а обнимают больного человека своей любовью, согревают своим сердцем, — это может даже улучшить его физическое состояние. Бывало, что смерть на какое-то время отступала, когда рядом с умирающим оказывался кто-то из близких.

Само собой разумеется, что физический уход для человека в коме важен так же, как для человека в сознании. Он не только все слышит, но и все чувствует. Тело нуждается в бережном обращении, ему должно быть комфортно. Человек в коме чувствует боль так же, как другие люди, и по выражению лица можно определить, болит у него что-то или нет. Очень важно ежедневно измерять давление, особенно у больных с опухолью мозга. При подъеме артериального или внутричерепного давления может сильно болеть голова. Конечно, следует следить за мочеиспусканием, проверять состояние мочевого пузыря (если не поставлен катетер). Надо наблюдать за положением тела больного. Как лежит его голова, не запрокинута ли? Удобная ли у него подушка? Не надо ли смочить глаза и губы? Мы лучше поймем, чем помочь, если поставим себя на место болеющего. Можно задать себе вопрос: «Чего бы я хотел, если бы лежал в этой кровати?» Болеющий человек не какой-то другой, он не отличается от нас, он такой же, как мы.

В хосписе лежал шестнадцатилетний подросток с трахеостомой. Месяцами он не мог говорить и только глазами давал знать, что ему нужно. Я почувствовала, что с ним надо поговорить о том, что у него на душе. «Тебе, наверное, тяжело. Ты не можешь нам сказать, когда мы делаем что-то не так, не можешь крикнуть: „Идите вон, вы мне надоели“», — сказала я молодому человеку. Он посмотрел на меня и морганием глаз дал понять, что действительно так и есть.

Когда человек теряет способность говорить, например, из-за инсульта, из-за опухоли мозга или из-за трахеостомы — те, кто находится рядом, часто начинают относиться к нему, как к ребенку (это в лучшем случае), а то и вовсе избегают общения с ним или общаются механически. И тут я опять советую спросить себя: «А чего бы я хотел на его месте?»

От смерти к жизни. Как преодолеть страх смерти Данилова Анна Александровна

Фредерика де Грааф

Фредерика де Грааф