Великая инквизиция и Великая эпоха Возрождения Инквизиция формально началась в XII в. на фоне многочисленных Крестовых походов. И, в общем-то, можно сказать, что было две волны инквизиции. Вершиной первой волны можно назвать Четвертый крестовый поход, закончившийся

В XII в. католическая церковь столкнулась с ростом оппозиционных религиозных движений в Западной Европе, прежде всего с альбигойством (катары). Для борьбы с ними папство возложило на епископов обязанность выявлять и судить «еретиков», а затем передавать их для наказания светским властям («епископская инквизиция»); этот порядок была зафиксирован в декретах Второго (1139) и Третьего (1212) Латеранских соборов, буллах Луция III (1184) и Иннокентия III (1199). Впервые эти постановления были применены во время Альбигойских войн (1209–1229). В 1220 их признал германский император Фридрих II, в 1226 – французский король Людовик VIII. С 1226–1227 высшей мерой наказания за «преступления против веры» в Германии и Италии стало сожжение на костре.

Однако «епископская инквизиция» оказалась мало эффективной: епископы находились в зависимости от светской власти, а подчиненная им территория была невелика, что позволяло «еретику» легко укрыться в соседнем диоцезе. Поэтому в 1231 Григорий IX, отнеся дела о ереси к сфере канонического права, создал для их расследования постоянный орган церковной юстиции – инквизицию. Первоначально направленная против катаров и вальденсов, она вскоре обратилась против других «еретических» сект – бегинов, фратичелли, спиритуалов, а затем и против «колдунов», «ведьм» и богохульников.

В 1231 инквизиция была введена в Арагоне, в 1233 – во Франции, в 1235 – в Центральной, в 1237 – в Северной и Южной Италии.

Инквизиционная система.

Инквизиторы рекрутировались из членов монашеских орденов, прежде всего доминиканцев , и подчинялись непосредственно папе. В начале 14 в. Климент V установил для них возрастной ценз в сорок лет. Первоначально каждый трибунал возглавлялся двумя судьями с равными правами, а с начала 14 в. – только одним судьей. С 14 в. при них состояли юристы-консультанты (квалификаторы), определявшие «еретичность» высказываний обвиняемых. Кроме них, в число служащих трибунала входили нотариус, заверявший показания, понятые, присутствовавшие при допросах, прокурор, врач, следивший за состоянием здоровья обвиняемого во время пытки, и палач. Инквизиторы получали годовое жалование или часть конфискованного у «еретиков» имущества (в Италии одну треть). В своей деятельности они руководствовались как папскими постановлениями, так и специальными пособиями: в ранний период наибольшей популярностью пользовалась Практика инквизиции Бернара Ги (1324), в позднее средневековье – Молот ведьм Я.Шпренгера и Г.Инститориса (1487).

Существовало два типа инквизиционной процедуры – общее и индивидуальное расследование: в первом случае опрашивалось все население данной местности, во втором – через кюре делался вызов определенному человеку. Если вызванный не являлся, его подвергали отлучению. Явившийся давал клятву чистосердечно рассказать все, что ему известно о «ереси». Сам ход разбирательства хранился в глубокой тайне. Широко использовались пытки, разрешенные к применению Иннокентием IV (1252). Их жестокость вызывала порой осуждение даже у светских властей, например, у Филиппа IV Красивого (1297). Обвиняемому не сообщались имена свидетелей; ими могли стать даже отлученные от церкви, воры, убийцы и клятвопреступники, показания которых никогда не принимались в светских судах. Он был лишен возможности иметь адвоката. Единственным шансом для приговоренного была апелляция к Св. Престолу, хотя формально и запрещенная буллой 1231. Человек, некогда осужденный инквизицией, в любой момент мог быть вновь привлечен к судебной ответственности. Даже смерть не прекращала процедуру расследования: в случае признания виновным уже умершего его прах извлекали из могилы и сжигали.

Система наказаний была установлена буллой 1213, декретами Третьего Латеранского собора и буллой 1231. Осужденные инквизицией передавались гражданским властям и подвергались светским наказаниям. «Еретику», «раскаявшемуся» уже в ходе процесса, полагалось пожизненное заключение, которое инквизиционный трибунал имел право сокращать; такой вид наказания являлся новшеством для пенитенциарной системы средневекового Запада. Узники содержались в тесных камерах с отверстием в потолке, питались лишь хлебом и водой, иногда заковывались в кандалы и цепи. В позднее средневековье тюремное заключение порой заменялось каторжными работами на галерах или в работных домах. Упорствующий «еретик» или вновь «впавший в ересь» приговаривался к сожжению на костре. Осуждение нередко влекло за собой конфискацию имущества в пользу светских властей, которые возмещали расходы инквизиционного трибунала; отсюда особый интерес инквизиции к состоятельным людям.

Для тех же, кто являлся с повинной в инквизиционный трибунал в течение «срока милосердия» (15–30 дней, считая от момента прибытия судей в ту или иную местность), отводившегося для сбора информации (доносы, самооговоры и пр.) о преступлениях против веры, применялись церковные наказания. К ним относились интердикт (запрет на отправление богослужения в данной местности), отлучение от церкви и разные виды епитимьи – строгий пост, длительные молитвы, бичевание во время мессы и религиозных процессий, паломничество, пожертвования на богоугодные дела; успевший покаяться ходил в особой «покаянной» рубахе (санбенито).

Инквизиция с 13 в. до нашего времени.

13 век оказался периодом апогея инквизиции. Эпицентром ее активности во Франции стал Лангедок, где с необычайной жестокостью преследовались катары и вальденсы; в 1244 после взятия последнего оплота альбигойцев Монсегюра было отправлено на костер 200 чел. В Центральной и Северной Франции в 1230-х с особым размахом действовал Робер Лебугр; в 1235 в Мон-Сен-Эме он устроил сожжение 183 чел. (в 1239 осужден папой на пожизненное заключение). В 1245 Ватикан даровал инквизиторам право «взаимного прощения прегрешений» и освободил их от обязанности повиноваться руководству своих орденов.

Инквизиция нередко наталкивалась на сопротивление местного населения: в 1233 был убит первый инквизитор Германии Конрад Марбургского (это привело к почти полному прекращению деятельности трибуналов в германских землях), в 1242 – члены трибунала в Тулузе, в 1252 – инквизитор Северной Италии Пьер Веронский; в 1240 против инквизиторов восстали жители Каркассона и Нарбонна.

В середине 13 в., опасаясь растущего могущества инквизиции, ставшей вотчиной доминиканцев, папство попыталось поставить ее деятельность под более строгий контроль. В 1248 Иннокентий IV подчинил инквизиторов епископу Ажанскому, а в 1254 передал трибуналы в Средней Италии и Савойе в руки францисканцев, оставив за доминиканцами только Лигурию и Ломбардию. Но при Александре IV (1254–1261) доминиканцы взяли реванш; во второй половине 13 в. они фактически перестали считаться с папскими легатами и превратили инквизицию в самостоятельную организацию. Пост генерала-инквизитора, через которого папы осуществляли надзор за ее деятельностью, по многу лет оставался вакантным.

Многочисленные жалобы на произвол трибуналов заставили Климента V реформировать инквизицию. По его инициативе Вьеннский собор 1312 обязал инквизиторов согласовывать судебную процедуру (особенно применение пыток) и приговоры с местными епископами. В 1321 Иоанн XXII еще более ограничил их полномочия. Инквизиция постепенно приходила в упадок: судьи периодически отзывались, их приговоры часто кассировались. В 1458 жители Лиона даже арестовали председателя трибунала. В ряде стран (Венеция, Франция, Польша) инквизиция оказалась под контролем государства. Филипп IV Красивый в 1307–1314 использовал ее как инструмент для разгрома богатого и влиятельного ордена тамплиеров ; с ее помощью германский император Сигизмунд расправился в 1415 с Яном Гусом, а англичане в 1431 с Жанной д"Арк. Функции инквизиции передавались в руки светских судов, как ординарных, так и экстраординарных: во Франции, например, во второй половине 16 в. дела о «ереси» рассматривались и парламентами (судами), и специально созданными для этого «огненными палатами» (chambres ardentes).

В конце XV в. инквизиция пережила свое второе рождение. В 1478 при Фердинанде Арагонском и Изабелле Кастильской она была учреждена в Испании и в течение трех с половиной столетий являлась орудием королевского абсолютизма. Испанская инквизиция, созданная Т.Торквемадой , прославилась особой жестокостью; главным ее объектом стали недавно обращенные в христианство иудеи (мараны) и мусульмане (мориски), многие из которых тайно продолжали исповедовать прежнюю религию. По официальным данным, в 1481–1808 в Испании на аутодафе (публичная казнь «еретиков») погибло почти 32 тыс. человек; 291,5 тыс. подверглись другим наказаниям (пожизненное заключение, каторга, конфискация имущества, позорный столб). Введение инквизиции в Испанских Нидерландах стало одной из причин Нидерландской революции 1566–1609. С 1519 этот институт действовал в испанских колониях Центральной и Южной Америки.

В конце 15 в. инквизиция приобрела особое значение и в Германии; здесь, помимо «ересей», она активно боролась с «ведовством» («охота на ведьм»). Однако в 1520-х в немецких княжествах, где победила Реформация, с этим институтом было покончено навсегда. В 1536 инквизиция была учреждена в Португалии, где развернулось преследование «новых христиан» (иудеев, принявших католицизм). В 1561 португальская корона ввела ее в своих индийских владениях; там она занялась искоренением местного «лжеучения», соединявшего черты христианства и индуизма.

Успехи Реформации побудили папство трансформировать инквизиционную систему в сторону большей централизации. В 1542 Павел III учредил постоянную Священную конгрегацию римской и вселенской инквизиции (Священная канцелярия) для надзора за деятельностью трибуналов на местах, хотя реально ее юрисдикция распространялась только на Италию (кроме Венеции). Канцелярия возглавлялась самим папой и состояла сначала из пяти, а затем из десяти кардиналов-инквизиторов; при ней функционировал консультативный совет из специалистов по каноническому праву. Она также осуществляла папскую цензуру, с 1559 издавая Индекс запрещенных книг . Самыми знаменитыми жертвами папской инквизиции были Джордано Бруно и Галилео Галилей.

Начиная с века Просвещения инквизиция стала терять свои позиции. В Португалии ее права были значительно урезаны: С. де Помбал, первый министр короля Жозе I (1750–1777), в 1771 лишил ее права цензуры и ликвидировал аутодафе, в 1774 запретил применение пыток. В 1808 Наполеон I полностью упразднил инквизицию в захваченных им Италии, Испании и Португалии. В 1813 Кадисские кортесы (парламент) отменили ее и в испанских колониях. Однако после падения Наполеоновской империи в 1814 она была восстановлена как в Южной Европе, так и в Латинской Америке. В 1816 папа Пий VII запретил применение пыток. После революции 1820 институт инквизиции окончательно прекратил свое существование в Португалии; в 1821 он него отказались и латиноамериканские страны, освободившиеся от испанского владычества. Последним казненным по приговору инквизиционного суда стал испанский учитель К. Риполь (Валенсия; 1826). В 1834 инквизиция была ликвидирована в Испании. В 1835 папа Григорий XVI официально отменил все местные инквизиционные трибуналы, но сохранил Священную канцелярию, чья деятельность с этого времени ограничилась отлучениями от церкви и изданием Индекса .

Ко времени Второго Ватиканского собора 1962–1965 Священная канцелярия оставалась лишь одиозным пережитком прошлого. В 1966 папа Павел VI фактически упразднил ее, преобразовав в Конгрегацию вероучения с чисто цензурными функциями; Индекс был отменен.

Знаменательным актом стала переоценка Иоанном Павлом II (1978–2005) исторической роли инквизиции. По его инициативе в 1992 был реабилитирован Галилей , в 1993 – Коперник , в 1998 открыты архивы Священной канцелярии. В марте 2000 от имени церкви Иоанн Павел II принес покаяние за «грехи нетерпимости» и преступления инквизиции.

Иван Кривушин

В средневековые времена Римско-католическая церковь обладала огромной властью и жестоко наказывала инакомыслие. Кто не чтил Бога и церковь, автоматически приравнивался к поклонникам дьявола, их называли еретиками. Функцию наказания ереси выполняла инквизиция, лишая всех еретиков прав, имущества, активов, отбирая предметы собственности в католическую казну. Более шести веков на большей части Европы инквизиция была своего рода системой существования правовой базы.

Само слово инквизиция означает «расспрос, дознание, расследование», поэтому так стали называть духовные суды Римско-католической церкви над инакомыслящими. Того, кто имел антихристианское мировоззрение, ждали грабежи, поджоги, пытки, предательства и тюрьмы святой инквизиции. Существовали даже руководства для инквизиторов с самыми изощрёнными практиками:

• как задавать обвиняемому компрометирующие вопросы;
• как обманом заманить или запугать;
• методы конфискации собственности;
• пытки, мучения и другие непогрешимые методы получения правды.

В 1252 году Папа Иннокентий IV официально санкционировал создание ужасающих застенок. Обвиняемых помещали на несколько месяцев в тюрьмы, расположенные под землёй, откуда не слышались даже крики. Держали узников зачастую в средневековых клетках в темноте и без вентиляции. Палачи инквизиции пытали, медленно расчленяя тело, совершая вывихи конечностей. Большинство под горькими пытками в ужасающих застенках инквизиции были сломлены и отрекались от своих взглядов, многие сходили с ума или кончали самоубийством. От страха доносы инквизиторам могли делать не только друзья и знакомые, а и близкие родственники - родители, дети, братья и сёстры. Для получения признаний не гнушались использовать свидетелями даже детей. Обвиняемых в колдовстве объявляли ведьмами и оборотнями и сжигали их заживо на костре. Сочувствие им тоже интерпретировалось как ересь.

Пытки с использованием дыбы

Целью пыток инквизиции были не быстрые казни, а обращение инакомыслящих в свою веру, этим объясняются жестокость и изощрённость долгих пыток. Палачи поднимали пострадавшего на верёвке, перекинутой через стропила, к потолку со связанными сзади руками, а к ногам привязывали железные гири весом около 45 кг. Опускали и поднимали верёвку, пока виновный не признавался или терял сознание. В большинстве случаев при энергичном встряхивании пострадавший получал вывих. Если еретик не отрекался и выносил пытки инквизиции, его вели на эшафот, привязывали к деревянному кресту, прибивали руки и ноги гвоздями и оставляли медленно умирать. Если долго не умирал, то палач мог удушить или сжечь заживо.

Фотография сохранившейся комнаты пыток в Нюрнберге

Папская инквизиция (1233 год)

В конце 12-го столетия в Южной Франции быстро распространялись еретические взгляды. Папа Иннокентий III в недовольных районах усиливает тяжесть репрессивных мер. Полномочия папских легатов увеличивают, чтобы привлечь в свою сеть несогласных епископов. В каждой провинции нарушения канонов Латеранского собора строго наказывались. Любой князь, не очистивший свои земли от ереси, был отлучён от церкви. В 1229 году в Тулузе приняли ряд канонов, делающих инквизицию постоянным учреждением. Любой, кто позволял еретикам оставаться в своей стране, или хотя бы защищал их, потерял свою землю, личную собственность, своих вассалов и служебное положение. Инквизиторами, виновными в самых трагических эпизодах террора, сжигавшими на костре, уничтожавшими и живых и мёртвых, были абсолютные диктаторы:

• Гийом Арно;
• Петр Селла;
• Бернар Ко;
• Жан де Сен-Пьер;
• Николай Аббевилле;
• Фульк де Сент-Джорджес.

В то же время у многих доминиканцев и францисканцев, раскрывающих гнёзда «поклонников дьявола» появился девиз: « Я с удовольствием сожгу сто невинных, если среди них окажется хотя бы один виноватый». В их число вошли такие инквизиторы, как Петр Верона в Италии, Роберт Булгара в северо-восточной Франции и Бернардус Гуидонис в Тулузе. Так Гуидонис за 15 лет осудил около 900 еретиков, которым вынесли 89 смертных приговоров. Их имущество было конфисковано, наследники лишены наследства, на них были наложены штрафы.

Испанская инквизиция (1478-1834 гг)

Проведение Реформы в 1478 году в Испании сделало её инквизицию самой известной и смертоносной, так как она была самая высокоорганизованная и более поддерживающая смертную казнь, чем папская инквизиция. Первые инквизиторы в районах Севильи, назначенные в 1480 году королём Фердинандом и королевой Изабеллой искали самых богатых еретиков, чтобы их имущество поделить поровну между католическим престолом и доминиканцами. Католическое испанское правительство лично оплачивало расходы инквизиции, получая чистую прибыль от имущества обвиняемого. Главный инквизитор Испании Томас считал, что наказание еретиков единственный способ добиться политического и религиозного единства в Испании. Тех, кто отказывался принять католичество, вели к столбу и заживо сжигали. Эту церемонию назвали «акт веры». Осуждённых за ересь ожидали огромные публичные сжигания.

Романская инквизиция (1542-1700 гг)

Католическая церковь в начале 1500 и 1600 годов переживала реформирование. Она состояла из двух смежных движений:

1. Движение протестантизма, начатое Мартином Лютером в 1517 году, как защитная реакция против Реформации;
2. Католическая реформа в качестве защиты католиков от протестантизма.

В 1542 году папа Павел III утвердил инквизицию высшей апелляционной инстанцией в борьбе с ересью. Церковь опубликовала список запрещённых книг. Нельзя было учиться читать и писать без разрешения светских оборотней. Целью цензуры было искоренение протестантских влияний в Европе. Из религиозных конфликтов вспыхивали войны, католические правительства пытались остановить распространение протестантизма. Это привело к гражданской войне во Франции с 1562 года до 1598, к восстанию в Нидерландах в 1565 и 1648 годах. Также на религиозной почве начались военные действия между Испанией и Англией с 1585 по 1604 годы, а позже началась «Тридцатилетняя война» в Германии.

Виктор Гюго оценивал число жертв инквизиции в пять миллионов.

Средневековые пытки инквизиции

Римско-католическая церковь разрешала использовать наиболее экстравагантные и развратные методы пыток, избиения, сжигания.

Например, в соборе инквизиции в Нюрнберге существовали такие пытки инквизиции как:

• Рак: лодыжки и запястья обвиняемого привязывали и растягивали в противоположных направлениях, выворачивая суставы;
• Меч: подвесной гигантский маятник с острым лезвием на конце постепенно опускался, раскачиваясь, приближаясь к глазам, и, в конце концов, разрезал обвиняемого всё глубже и глубже;
• Сковорода: закованные в деревянные кандалы ноги обвиняемого опускали над раскалённой сковородой с салом, сначала от брызг они покрывались волдырями, а потом зажаривались;
• Воронка: воду (иногда кипящую) или уксус заливали через воронку, вставленную в горло обвиняемого, вплоть до разрыва желудка;
• Вилка: две заострённые вилки с двух сторон впивались в плоть;
• Колёса: органы ломали колёсами с гигантскими шипами;
• Потрошитель: женщинам, осуждённым в ереси, прелюбодеянии, колдовстве отрывали грудь от их туловища;
• Висячие клетки: жертва голая, в подвешенной клетке, медленно чахла от голода и жажды и умирала от теплового удара летом или от мороза зимой;
• Крушитель головы: винтом зажимали оковы вокруг лба или основания черепа и сдавливали, пока глаза не начинали вылезать из орбит, а в мозг попадали кости сломанного черепа;
• Сожжение на костре: жертву привязывали к столбу и заживо сжигали;
• Дыба: на верёвке, перекинутой через стропила, подвешивали за руки, связанные сзади и встряхивали жертву до вывиха конечностей;
• Гильотина: самое быстрое и милосердное исполнение казни - тяжёлый нож падал и обезглавливал осуждённого.

Инструменты для пыток используемые Инквизицией

Охота на ведьм. Как определить ведьму?

С отступничеством связывали колдовство. Из тех, кого преследовали за колдовство, от 80 до 90 процентов были женщины. Часто их могли просто открыто оклеветать в колдовстве. Женщин сравнивали с ошибкой Бога, с мешком навоза и вообще считали виновными во всех грехах. Всех ведьм ждала одна участь - сжигание на костре. Одним из способов определения ведьмы был такой: ей связывали руки и ноги и бросали с моста в воду. Если она выплывала, объявляли ведьмой, если тонула, признавали невиновной. Признаками ведьмы считали любые бородавки, веснушки и родимые пятна на теле женщин. Если женщина выдерживала жестокие мучения и не умирала от пыток, её отправляли на костёр. Судья по уголовным делам в Лотарингии Николаус Ремигий за 15 лет осудил на смерть 900 человек по обвинению в колдовстве. Только за один год он убил 16 ведьм. Архиепископ Трира сжёг 118 женщин. В 1518 году в Валькамонике сожгли 70 ведьм. Всего инквизиция сожгла, по крайней мере, 30 000 ведьм.

Учредили испанскую инквизицию . С 1483 года её трибунал возглавил Томас Торквемада , который стал одним из авторов знаменитого кодекса .

Конгрегация священной канцелярии была учреждена в 1542 году , заменив собой «Великую римскую инквизицию», папа Павел III подчинил ей все локальные инквизиции и дал право действовать во всем мире, а в 1617 году ей были переданы также функции упразднённой конгрегации индекса. Священная конгрегация превратилась в высшую богословскую инстанцию, заключения которой по вопросам веры и канонических действий были обязательны для всей католической церкви.

Цели и средства

Основной задачей инквизиции являлось определение, является ли обвиняемый виновным в ереси .

IX. В первые времена инквизиции не существовало прокурора, обязанного обвинять подозреваемых лиц; эта формальность судопроизводства выполнялась словесно инквизитором после заслушания свидетелей; сознание обвиняемого служило обвинением и ответом. Если обвиняемый признавал себя виновным в одной ереси, напрасно уверял он, что он не виновен по отношению к другим; ему не разрешалось защищаться, потому что преступление, за которое он был предан суду, было уже доказано. Его спрашивали только, расположен ли он сделать отречение от ереси, в которой признавал себя виновным. Если он соглашался, то его примиряли с Церковью, накладывая на него каноническую епитимью одновременно с каким-нибудь другим наказанием. В противном случае он объявлялся упорным еретиком, и его предавали в руки светской власти с копией приговора.

Смертная казнь, как и конфискация, была мерою, которую в теории Инквизиция не применяла. Её дело было употребить все усилия, чтобы вернуть еретика в лоно Церкви; если он упорствовал или если его обращение было притворным, ей нечего было с ним более делать. Как не католик, он не подлежал юрисдикции Церкви, которую он отвергал, и Церковь была вынуждена объявить его еретиком и лишить своего покровительства. Первоначально приговор был только простым осуждением за ересь и сопровождался отлучением от Церкви или объявлением, что виновный не считается более подсудным суду Церкви; иногда добавлялось, что он передаётся светскому суду, что он отпущен на волю - ужасное выражение, обозначавшее, что окончилось уже прямое вмешательство Церкви в его судьбу. С течением времени приговоры стали пространнее; часто уже начинает встречаться замечание, поясняющее, что Церковь ничего не может более сделать, чтобы загладить прегрешения виновного, и передача его в руки светской власти сопровождается следующими знаменательными словами: debita animadversione puniendum, то есть «да будет наказан по заслугам». Лицемерное обращение, в котором Инквизиция заклинала светские власти пощадить жизнь и тело отпавшего, не встречается в старинных приговорах и никогда не формулировалось точно.

Инквизитор Пегна не задумывается признать, что это воззвание к милосердию было пустою формальностью, и объясняет, что к нему прибегали только с той целью, чтобы не казалось, что инквизиторы согласны на пролитие крови, так как это было бы нарушением канонических правил. Но в то же время Церковь зорко следила за тем, чтобы её резолюция не толковалась превратно. Она поучала, что не может быть и речи о каком-либо снисхождении, если еретик не раскается и не засвидетельствует своей искренности выдачей всех своих единомышленников. Неумолимая логика св. Фомы Аквината ясно установила, что светская власть не могла не предавать еретиков смерти, и что только вследствие своей безграничной любви Церковь могла два раза обращаться к еретикам со словами убеждения раньше, чем предать их в руки светской власти на заслуженное наказание. Сами инквизиторы нисколько не скрывали этого и постоянно учили, что осужденный ими еретик должен быть предан смерти; это видно, между прочим, из того, что они воздерживались произносить свой приговор над ним в пределах церковной ограды, которую осквернило бы осуждение на смертную казнь, а произносили его на площади, где происходило последнее действие аутодафе. Один из их докторов XIII века, цитируемый в XIV веке Бернаром Ги, так аргументирует это: «Цель Инквизиции - уничтожение ереси; ересь же не может быть уничтожена без уничтожения еретиков; а еретиков нельзя уничтожить, если не будут уничтожены также защитники и сторонники ереси, а это может быть достигнуто двумя способами: обращением их в истинную католическую веру или обращением их плоти в пепел, после того, как они будут выданы в руки светской власти».

Основные исторические этапы

Доминиканский период

Слово «Инквизиция», в техническом смысле, употреблено впервые на Турском соборе 1163 года , а на Тулузском соборе в 1229 г., апостольский легат «mandavit inquisitionem fieri contra haereticos suspectatos de haeretica pravitate».

В Германии инквизиция первоначально направлена была против племени стедингов, отстаивавших свою независимость от бременского архиепископа, Здесь она встретила всеобщий протест. Первым инквизитором Германии был Конрад Марбургский ; в 1233 году он был убит во время народного восстания, а в следующем году той же участи подверглись и два главные его помощника. По этому поводу в Вормской летописи говорится: «таким образом, при Божьей помощи, Германия освободилась от гнусного и неслыханного суда». Позже папа Урбан V , опираясь на поддержку императора Карла IV , снова назначил в Германию двух доминиканцев, в качестве инквизиторов; однако, и после этого инквизиция не получила здесь развития. Последние следы её были уничтожены реформацией. Инквизиция проникла даже в Англию, для борьбы против учения Уиклифа и его последователей; но здесь значение её было ничтожно.

Из славянских государств только в Польше существовала инквизиция, и то очень недолго. Вообще, учреждение это пустило более или менее глубокие корни только в Испании, Португалии и Италии, где католицизм оказывал глубокое влияние на умы и характер населения.

Испанская инквизиция

Испанская инквизиция, возникшая в XIII веке как отголосок современных событий в южной Франции , возрождается с новой силой в конце XV века , получает новую организацию и приобретает огромное политическое значение. Испания представляла наиболее благоприятные условия для развития инквизиции. Многовековая борьба с маврами способствовала развитию в народе религиозного фанатизма , которым с успехом воспользовались водворившиеся здесь доминиканцы . Нехристиан, именно евреев и мавров, было много в местностях, отвоеванных от мавров христианскими королями Пиренейского полуострова. Мавры и усвоившие их образованность евреи являлись наиболее просвещенными, производительными и зажиточными элементами населения. Богатство их внушало зависть народу и представляло соблазн для правительства. Уже в конце XIV века масса евреев и мавров силою вынуждены были принять христианство (см. Марраны и Мориски), но многие и после того продолжали тайно исповедовать религию отцов.

Систематическое преследование этих подозрительных христиан инквизицией начинается со времени соединения Кастилии и Арагона в одну монархию, при Изабелле Кастильской и Фердинанде Католике , реорганизовавших инквизиционную систему. Мотивом реорганизации являлся не столько религиозный фанатизм , сколько желание воспользоваться инквизицией для упрочения государственного единства Испании и увеличения государственных доходов путём конфискации имущества осужденных. Душою новой инквизиции в Испании был духовник Изабеллы доминиканец Торквемада . В 1478 году была получена булла от Сикста IV , разрешавшая «католическим королям » установление новой инквизиции, а в 1480 году был учрежден в Севилье первый трибунал её; деятельность свою он открыл в начале следующего года, а к концу его уже мог похвалиться преданием казни 298 еретиков . Результатом этого была всеобщая паника и целый ряд жалоб на действия трибунала , обращенных к папе, главным образом, со стороны епископов. В ответ на эти жалобы Сикст IV в 1483 году предписал инквизиторам придерживаться той же строгости по отношению к еретикам, а рассмотрение апелляций на действия инквизиции поручил севильскому архиепископу Иньиго Манрикесу . Несколько месяцев спустя он назначил великим ген. инквизитором Кастилии и Арагона Торквемаду, который и завершил дело преобразования испанской инквизиции.

Инквизиционный трибунал сперва состоял из председателя, 2 юристов-ассесоров и 3 королевских советников. Эта организация скоро оказалась недостаточной и взамен её создана была целая система инквизиционных учреждений: Центральный инквизиционный совет (Consejo de la suprema (исп.) , так называемая «Супрема ») и 4 местных трибунала, число которых потом было увеличено до 10 . Имущества, конфискованные у еретиков, составляли фонд, из которого черпались средства для содержания инквизиционных трибуналов и который, вместе с тем, служил источником обогащения папской и королевской казны. В 1484 году Торквемада назначил в Севилье общий съезд всех членов испанских инквизиционных трибуналов, и здесь был выработан кодекс (сперва 28 постановлений; 11 были добавлены позднее), регулировавший инквизиционный процесс.

С тех пор дело очищения Испании от еретиков и нехристиан стало быстро продвигаться вперед, особенно после 1492 года , когда Торквемаде удалось добиться у католических королей изгнания из Испании всех евреев. По одной из версий, результаты деятельности испанской инквизиции при Торквемаде, в период от 1481 года до 1498 года, выражаются следующими цифрами: около 8.800 человек было сожжено на костре; 90.000 человек подверглось конфискации имущества и церковным наказаниям; кроме того, были сожжены изображения, в виде чучел или портретов, 6.500 человек, спасшихся от казни посредством бегства или смерти. Существуют, однако, и другие данные, согласно которым Торквемада причастен к сожжению около 2.000 человек и, следовательно, цифры жертв инквизиции преувеличиваются.

В Кастилии инквизиция пользовалась популярностью среди фанатичной толпы, с удовольствием собиравшейся на аутодафе, а Торквемада до самой смерти встречал всеобщий почёт. Преемники Торквемады, Диего-Деса и особенно Хименес, архиепископ толедский и духовник Изабеллы, закончили дело религиозного объединения Испании.

Несколько лет спустя после завоевания Гранады, мавры подверглись гонениям за веру, несмотря на обеспечение за ними религиозной свободы условиями капитуляционного договора 1492 года . В 1502 году им было предписано либо креститься, либо оставить Испанию. Часть мавров покинула родину, большинство крестилось; однако, крестившиеся мавры (мориски) не избавились от преследований и, наконец, были изгнаны из Испании Филиппом III, в 1609 году . Изгнание евреев, мавров и морисков, составлявших более 3 миллионов населения, и притом самого образованного, трудолюбивого и богатого, повлекло за собою неисчислимые потери для испанского земледелия, промышленности и торговли, что не помешало Испании стать самой богатой страной, создать могучий флот и колонизировать большие просторы в Новом свете.

Хименес уничтожил последние остатки епископской оппозиции. Испанская инквизиция проникла в Нидерланды и Португалию и послужила образцом для итальянских и французских инквизиторов. В Нидерландах она была установлена Карлом V в 1522 году и была причиной отпадения северных Нидерландов от Испании при Филиппе II . В Португалии инквизиция введена была в 1536 году и отсюда распространилась на португальские колонии в Ост-Индии, где центром её был Гоа .

Инквизиция как организация в Российской империи

В 1711 году были в России царским указом введены фискалы , целью которых было наблюдать и докладывать императору о всем, что происходит на местах, в том числе и за духовенством. В 1721 году царем Петром I был учрежден Святейший Синод , для которого был написан Духовный Регламент . Одним из пунктов Духовного Регламента было учреждение должности «протоинквизитора», которым был назначен строитель московского Данилова монастыря иеромонах Пафнутий. В каждую епархию назначались «провинциал-инквизиторы», которым подчинялись «инквизиторы», находившиеся в городах и уездах. 23 декабря 1721 г. Святейший синод составил для них особую инструкцию, напечатанную в «Полном Собрании Законов Российской империи» (VI, N 3870) .

Инквизиторы фактически являлись фискалами, только объектом их внимания было непосредственно духовенство и всё, что связано с его деятельностью. Обязанностью инквизиторов было наблюдение за тем, как духовенство выполняет правила Духовного Регламента; отдает ли оно достойную честь Святейшему Синоду; не происходит ли симония ; достойны ли люди, поставляемые в архимандриты и игумены; выполняет ли духовенство Святые правила . Помимо этого, инквизиторы должны были наблюдать, взимаются ли налоги с раскольников ; если среди старообрядцев появлялся учитель, то такого немедленно под караулом инквизиторы должны были отправлять в Синод. Инквизиторы были обязаны наблюдать за соблюдением государственных законов как среди духовенства, так и среди монастырских крестьян. Обо всех нарушениях инквизиторы должны были докладывать протоинквизитору, а тот был обязан докладывать в Святейший Синод .

Духовная инквизиция существовала недолго и была уничтожена при Екатерине I .

Другие страны

По образцу испанской инквизиционной системы в 1542 году в Риме была учреждена «конгрегация святой инквизиции», власть которой была безусловно признана в герцогствах Миланском и Тосканском; в Неаполитанском королевстве и Венецианской республике её действия подлежали правительственному контролю. Во Франции Генрих II пытался учредить инквизицию по тому же образцу, а Франциск II в 1559 году перенес функции инквизиционного суда на парламент, где для этого образовано было особое отделение, так наз. chambres ardentes (огненная палата).

Действия инквизиционного трибунала облекались строгой таинственностью. Действовала система шпионства и доносов. Как только обвиненный или заподозренный привлекался к суду инквизицией, начинался предварительный допрос, результаты которого представлялись трибуналу. Если последний находил дело подлежащим своей юрисдикции, - что обыкновенно и случалось, - то доносчики и свидетели снова допрашивались и их показания, вместе со всеми уликами, передавались на рассмотрение доминиканских богословов, так называемых квалификаторов святой инквизиции.

Если квалификаторы высказывались против обвиняемого, его тотчас же отводили в секретную тюрьму, после чего между узником и внешним миром прекращались всякие сношения. Затем следовали 3 первые аудиенции, во время которых инквизиторы, не объявляя подсудимому пунктов обвинения, старались путём вопросов запутать его в ответах и хитростью исторгнуть у него сознание в возводимых на него преступлениях. В случае сознания, он ставился в разряд «раскаивающихся» и мог рассчитывать на снисхождение суда; в случае упорного отрицания вины, обвиняемого, по требованию прокурора, вводили в камеру пыток. После пытки измученную жертву снова вводили в аудиенц-залу и только теперь знакомили её с пунктами обвинения, на которые требовали ответа. Обвиняемого спрашивали, желает ли он защищаться или нет, и, в случае утвердительного ответа, предлагали ему выбрать себе защитника из списка лиц, составленного его же обвинителями. Понятно, что защита при таких условиях была не более как грубым издевательством над жертвой трибунала. По окончании процесса, продолжавшегося нередко несколько месяцев, снова приглашались квалификаторы и давали своё окончательное мнение по данному делу, почти всегда - не в пользу подсудимого.

Затем следовал приговор, на который можно было апеллировать к верховному инквизиционному трибуналу или к папе. Однако успех апелляций был маловероятен. «Супрема », как правило, не отменяла приговоров инквизиционных судов, а для успеха апелляции в Риме необходимо было заступничество богатых друзей, так как осужденный, чье имущество было конфисковано, значительными денежными суммами уже не располагал. Если приговор отменялся, узника освобождали, но без всякого вознаграждения за испытанные муки, унижения и убытки; в противном случае его ожидали санбенито и ауто-да-фе .

Перед инквизицией трепетали даже государи. Её преследований не могли избежать даже такие лица, как испанский архиепископ Карранса, кардинал Чезаре Борджиа и др.

Особенно гибельным становится влияние инквизиции на интеллектуальное развитие Европы в XVI веке, когда ей, вместе с иезуитским орденом удалось овладеть цензурой книг. В XVII век число её жертв значительно уменьшается. XVIII-й в. с его идеями религиозной веротерпимости был временем дальнейшего упадка и наконец полной отмены инквизиции во многих государствах Европы: пытки совершенно устраняются из инквизиционного процесса в Испании, а число смертных казней сокращается до 2 - 3, и даже меньше, в год. В Испании инквизиция была уничтожена указом Жозефа Бонапарта 4 декабря 1808 года . По статистическим данным, собранным в труде Лорьенте, оказывается, что подвергшихся преследованию со стороны испанской инквизиции с 1481 до 1809 года было 341 021 человек; из них 31 912 были сожжены лично, 17 659 - in effigie , 291 460 подверглись тюремному заключению и другим наказаниям. В Португалии инквизиция сильно была ограничена в министерство Помбаля , а при Иоанне VI (1818 - 26) совсем уничтожена. Во Франции она уничтожена в 1772 году, в Тоскане и Парме - в 1769 году, в Сицилии - в 1782 году, в Риме - в 1809 году. В 1814 году инквизиция была восстановлена в Испании Фердинандом Vll; вторично уничтоженная кортесами в 1820 году, она снова на некоторое время возрождается, пока, наконец, в 1834 году не упраздняется навсегда; имущество её обращено на погашение государственного долга. В Сардинии инквизиция просуществовала до 1840 г., в Тоскане - до 1852 г.; в Риме инквизиция восстановлена Пием VII в 1814 г. (просуществовала до 1908 г.)

Основные исторические даты

Жертвы инквизиции. Критика

В своей книге «Рассказы о колдовстве и магии» (1852) Томас Райт, член-корреспондент Национального Института Франции [ ] , утверждает:

Из множеств людей, погибших за колдовство на кострах Германии в течение первой половины семнадцатого века, было много таких, чье преступление заключалось в их приверженности к религии Лютера <…> и мелкие князья были не против ухватиться за любую возможность пополнить свои сундуки… наиболее преследуемыми являлись лица, обладающие значительными состояниями… В Бамберге так же как и в Вюрцбурге епископ являлся суверенным князем в своих владениях. Князь-епископ , Иоанн Георг II, который правил Бамбергом… после нескольких безуспешных попыток выкорчевать Лютеранство , прославил своё правление серией кровавых ведьминых процессов, которые опозорили летописи этого города… Мы можем получить некоторое представление о деяниях его достойного агента (Фредерик Фернер, епископ Бамберга) по утверждениям наиболее достоверных источников о том, что между 1625 и 1630 гг. состоялось не менее 900 процессов в двух судах Бамберга и Цейля; и в статье, опубликованной властями в Бамберге в 1659 г, сообщается, что количество лиц, которых епископ Иоанн Георг предал сожжению на костре за колдовство, достигло 600.

Томас Райт, «Рассказы о колдовстве и магии» [ ]

Также Томас Райт приводит список (документ) жертв двадцати девяти сожжений. В этом списке люди, исповедующие лютеранство , обозначались как «чужие». В итоге жертвами этих сожжений были:

• «Чужих» мужчин и женщин, то есть протестантов - 28.
• Горожан, состоятельных людей - 100.
• Мальчиков, девочек и малых детей - 34.

Среди ведьм были маленькие девочки от семи до десяти лет, и двадцать семь из них были приговорены и сожжены. Количество привлекаемых к суду с этим страшным судопроизводством было настолько велико, что судьи мало вникали в суть дела, и стало обычным явлением, что даже не давали себе труда записывать имена обвиняемых, а обозначали их, как обвиняемый №; 1, 2, 3 и т. д.

Томас Райт, «Рассказы о колдовстве и магии»

Инквизиция в культуре

См. также

Напишите отзыв о статье "Святая инквизиция"

Литература

• В. Величкина. Очерки истории инквизиции (1906).
• Н. Н. Гусев. Рассказы об инквизиции (1906).
• Н. Я. Кадмин . Философия убийства (1913; переизд., 2005).
• А. Лебедев. Тайны инквизиции (1912).
• Н. Осокин. История Альбигойцев и их времени (1869-1872).
• Пискорский В. К. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• М. Н. Покровский. Средневековые ереси и инквизиция (в Книге для чтения по истории средних веков под ред. П. Г. Виноградова, вып. 2, 1897).
• М. И. Семевский. Слово и дело. Тайный сыск Петра I (1884; переизд., 1991, 2001).
• Я. Канторович. Средневековые процессы о ведьмах (1899)

• Н. В. Будур. Инквизиция: гении и злодеи (2006).
• М. Я. Выгодский. Галилей и инквизиция (1934).
• С. В. Гордеев. История религий: главные религии мира, древние церемонии, религиозные войны, христианская библия, ведьмы и инквизиция (2005).
• И. Р. Григулевич. (1970; 1976; 1985; переизд., 2002); Папство. Век XX (1981; переизд., 2003).
• М. И. Заборов . Папство и крестовые походы (1960).
• И. А. Крывелев . Костром и пыткой против науки и ученых (1933; переизд., 1934).
• А. Е. Кудрявцев . Испания в средние века (1937).
• С. Г. Лозинский. История инквизиции в Испании (1914; переизд., 1994); История папства (1934; переизд., 1961, 1986); Святая инквизиция (1927); Роковая книга средневековья.
• Л. П. Новохацкая. Охота на «ведьм». Из истории церковной инквизиции (1990).
• З. И. Плавскин. Испанская инквизиция: палачи и жертвы (2000).
• В. С. Рожицын . Джордано Бруно и инквизиция (1955).
• Тюрьмы и наказания. Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни (1996).
• М. И. Шахнович. Гойа против папства и инквизиции (1955).
• М. М. Шейнман. Огнём и кровью во имя бога (1924); Папство (1959); От Пия IX до Иоанна XXIII (1966).

• Х.-А. Льоренте . Критическая история испанской инквизиции. В 2-х тт. (1817). .
• Р. Альтамира-и-Кревеа. История Испании. В 2-х тт. (1951).
• А. Арну. История инквизиции (1926; переизд., 1994).
• М. В. Барро. Торквемада (1893).
• Бейджент М., Ли Р.
• Бич и Молот. Охота на ведьм в XVI-XVIII веках. Сборник (2005).
• Л. Галлуа. История инквизиции. В 2-х тт. (1845; переизд., 1873).
• Е. Гергей. История папства (1996).
• Б. Данэм. Герои и еретики (1984).
• Ш. В. Ланглуа. Инквизиция по новейшим исследованиям (1903; переизд., 2001).
• Г. Ч. Ли. История инквизиции в средние века. В 2-х тт. (1911-1912; переизд., 1994, 1996, 1999, 2001, 2002).
• Х. А. Льоренте. Критическая история испанской инквизиции. В 2-х тт. (1936; переизд., 1999).
• А. Манхэттен. Государство Ватикан. Как управляется католическая церковь. - М. 1950, в сб. История Ватикана. Власть и римская курия. - М., 2002. - ISBN 5-93662-012-3 .
• А. Л. Мейкок. История инквизиции (2002).
• В. Я. Парнах . Испанские и португальские поэты - жертвы инквизиции (1934).
• Дж. Плэйди. Испанская инквизиция (2002).
• Дж. Б. Рассел. Колдовство и ведьмы в средние века (2001).
• Р. Х. Роббинс. Энциклопедия колдовства и демонологии (2001).
• А. Рюкуа. Средневековая Испания. Толедо. Христиане, евреи и мусульмане. Право и правосудие. Индустрия войны. Военные ордена. Святая Инквизиция (2006).
• Р. Сабатини. Торквемада и испанская инквизиция (1999).
• Х. Херманн. Савонарола. Еретик из Сан-Марко (1982).
• В. Холт. Испанская инквизиция (2002).
• А. Шефер. Святые палачи (1924).
• Я. Шпренгер, Г. Инститорис (Крамер). Молот ведьм (Malleus Maleficarum, или Hexenhammer) (1932; переизд., 1990, 1991, 1992, 2001, 2005, 2006).
• К.Джинс. Инквизитор (2006)

Примечания

Ссылки

• Томас Мэдден. - Книга одного из западных исследователей.
• Е. О. Калугина.
• - статья из Электронной еврейской энциклопедии
• Ф. М. Достоевский .
• Н. А. Бердяев .

Отрывок, характеризующий Святая инквизиция

В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.

Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d"en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.

К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu"ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu"on ne peut apaiser qu"avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J"avais d"autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d"autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d"une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.

Инквизиция (от лат. inquisitio - расследование, розыск), в католической церкви особый церковный суд по делам о еретиках, существовавший в 13-19 вв. Ещё в 1184 папа Луций III и император Фридрих 1 Барбаросса установили строгий порядок розыска епископами еретиков, расследования их дел епископскими судами. Светские власти обязывались приводить в исполнение выносимые ими смертные приговоры. Впервые об инквизиции как об учреждении говорилось на созванном папой Иннокентием III 4-м Латеранском соборе (1215), установившем особый процесс для преследования еретиков (per inquisitionem), достаточным основанием для которого объявлялись порочащие слухи. С 1231 по 1235 папа Григорий IX рядом постановлений передал функции по преследованию ересей, ранее исполнявшиеся епископами, специальным уполномоченным - инквизиторам (первоначально назначавшимся из числа доминиканцев, а затем и францисканцев). В ряде европейских государств (Германии, Франции и др.) были учреждены инквизиционные трибуналы, которым поручалось расследование дел об еретиках, вынесение и исполнение приговоров. Так было оформлено учреждение инквизиции. Члены инквизиционных трибуналов обладали личной неприкосновенностью и неподсудностью местным светским и церковным властям, находились в непосредственной зависимости от папы. Из-за тайного и произвольного хода судопроизводства обвиняемые инквизицией были лишены всяких гарантий. Широкое применение жестоких пыток, поощрение и вознаграждение доносчиков, материальная заинтересованность самой инквизиции и папства, получавших огромные средства благодаря конфискации имущества осуждённых, сделали инквизицию бичом католических стран. Приговорённых к смерти обычно передавали в руки светской власти для сожжения на костре (см. Аутодафе). В 16 в. И. стала одним из основных орудий контрреформации. В 1542 в Риме был учрежден верховный инквизиционный трибунал. Жертвами инквизиции стали многие выдающиеся учёные, мыслители (Дж. Бруно, Дж. Ванини и др.). Особенно свирепствовала инквизиция в Испании (где с конца 15 в. она была тесно связана с королевской властью). Только за 18 лет деятельности главного испанского инквизитора Торквемады (15 в.) было сожжено заживо более 10 тыс. чел.

Пытки инквизиции были самыми разнообразными. Жестокость и изобретательность инквизиторов поражают воображение. Кое-какие средневековые орудия пыток сохранились и до наших времен, но чаще всего даже музейные экспонаты восстановлены по описаниям. Представляем вашему вниманию описание некоторых известных орудий пыток.

«Кресло допроса» применялось в Центральной Европе. В Нюрнберге и Фегенсбурге до 1846 года регулярно проводились предварительные следствия с его использованием. Обнаженного узника усаживали на кресло в такой позе, что при малейшем движении в его кожу вонзались шипы. Палачи зачастую усиливали муки агонизирующей жертвы, разводя костер под сиденьем. Железное кресло быстро нагревалось, вызывая сильные ожоги. Во время допроса жертве могли протыкать конечности, применяя щипцы или другие орудия пытки. Подобные кресла имели различные формы и размеры, но все они были оборудованы шипами и средствами обездвиживания жертвы.

Дыба-ложе

Это одно из наиболее распространенных орудий пытки, встречающихся в исторических описаниях. Дыбу применяли на всей территории Европы. Обычно это орудие представляло собой большой стол на ножках или без них, на который заставляли лечь осужденного, а его ноги и руки фиксировали при помощи деревянных плашек. Обездвиженную таким образом, жертву «растягивали», причиняя ей невыносимую боль, часто до тех пор, пока мускулы не разрывались. Вращающийся барабан для натягивания цепей использовался не во всех вариантах дыбы, а только в самых хитроумных «модернизированных» моделях. Палач мог взрезать мускулы жертвы, чтобы ускорить окончательный разрыв тканей. Тело жертвы вытягивалось более чем на 30 см, прежде чем разорваться. Иногда жертву крепко привязывали к дыбе, чтобы легче использовать другие методы истязания, такие как щипцы для зажимания сосков и других чувствительных частей тела, прижигания каленым железом и др.

Это, несомненно, наиболее распространенная пытка, и она вначале часто использовалась в судопроизводстве, поскольку считалась легким вариантом пытки. Руки обвиняемого связывались за спиной, а другой конец веревки перебрасывали через кольцо лебедки. Жертву либо оставляли в такой позиции, либо сильно и непрерывно дергали за веревку. Нередко к нотам жертвы привязывали дополнительный груз, а тело рвали щипцами, такими как, например, «ведьмин паук», чтобы сделать пытку менее мягкой. Судьи думали, что ведьмы знают множество способов колдовства, которые позволяют им спокойно переносить пытки, поэтому не всегда удается добиться признания. Мы можем сослаться на серию процессов в Мюнхене в начале XVII века в отношении одиннадцати людей. Шестерых из них непрестанно пытали при помощи железного сапога, одна из женщин подверглась расчленению груди, следующих пятерых колесовали, и одного посадили на кол. Они, в свою очередь, донесли еще на двадцать одного человека, которых незамедлительно допросили в Тетенванге. Среди новых обвиненных была одна очень уважаемая семья. Отец умер в тюрьме, мать, после того, как ее подвергли испытанию на дыбе одиннадцать раз, призналась во всем, в чем ее обвинили. Дочь, Агнесса, двадцати одного года, стоически перенесла испытание на дыбе с дополнительным весом, но не признавала своей вины, и только говорила о том, что она прощает своих палачей и обвинителей. Лишь через несколько дней непрекращающихся испытаний в камере пыток, ей сказали о полном признании ее матери. После попытки суицида она призналась во всех ужасных преступлениях, включая сожительство с Дьяволом с восьмилетнего возраста, в пожирании сердец тридцати человек, участии в шабашах, в том, что вызывала бурю и отрекалась от Господа. Мать и дочь были приговорены к сожжению на костре.

Использование термина «аист» приписывают Римскому Суду святейшей инквизиции в период со второй половины XVI в. до приблизительно 1650 года. То же название этому орудию пытки было дано Л.А. Муратори в его книге «Итальянские летописи» (1749). Происхождение еще более странного названия «Дочь дворника» неизвестно, но оно дано по аналогии с названием идентичного приспособления в лондонском Тауэре. Каково бы ни было происхождение названия, это орудие является великолепным примером огромного разнообразия систем принуждения, которые применялись во времена Инквизиции.

Позиция жертвы была тщательно продумана. Уже через несколько минут такое положение тела приводило к сильнейшему мышечному спазму в области живота и ануса. Далее спазм начинал распространяться в район груди, шеи, рук и ног, становясь все более мучительным, особенно в месте начального возникновения спазма. По прошествии некоторого времени привязанный к «Аисту» переходил от простого переживания мучений к состоянию полного безумия. Часто, в то время как жертва мучилась в этой ужасной позиции, ее дополнительно пытали каленым железом и другими способами. Железные путы врезалось в плоть жертвы и становилось причиной гангрены, а иногда и смерти.

«Стул инквизиции», известный под названием «стул ведьмы», высоко ценился как хорошее средство против молчаливых женщин, обвиненных в колдовстве. Этот распространенный инструмент особенно широко использовался австрийской инквизицией. Стулья были различных размеров и форм, все оснащенные шипами, с наручниками, блоками для фиксации жертвы и, чаще всего, с железными сидениями, которые в случае необходимости можно было раскалить. Мы нашли свидетельства применения данного орудия для медленного умерщвления. В 1693 году в австрийском городе Гутенберг судья Вольф фон Лампертиш вел процесс по обвинению в колдовстве Марии Вукинец, 57 лет. Она была посажена на стул ведьмы на одиннадцать дней и ночей, одновременно палачи прижигали ей ноги раскаленным железом (inslеtрlаster). Мария Вукинец умерла под пытками, сойдя с ума от боли, но не сознавшись в преступлении.

По словам изобретателя, Ипполито Марсили, введение «Бдения» явилось переломным моментом в истории пыток. Современная система получения признания не предполагает нанесения телесных повреждений. В ней нет сломанных позвонков, вывернутых лодыжек, или раздробленных суставов; единственная субстанция, которая страдает - это нервы жертвы. Идея пытки состояла в том, чтобы держать жертву в бодрствующем состоянии так долго, как только возможно, это была своеобразная пытка бессонницей. Но «Бдение», которое первоначально не рассматривалась как жестокая пытка, принимало различные, иногда крайне жестокие формы.

Жертву поднимали на верхушку пирамиды и затем постепенно опускали. Верхушка пирамиды должна была проникать в область ануса, яичек или кобчика, а если пытали женщину - то вагины. Боль была настолько сильной, что зачастую обвиняемый терял сознание. Если это случалось, процедура откладывалась, пока жертва не очнется. В Германии «пытка бдением» называлась «охрана колыбели».

Эта пытка очень похожа на «пытку бдением». Отличие в том, что основным элементом устройства является заостренный угол клиновидной формы, выполненный из металла или твердых пород дерева. Допрашиваемого подвешивали над острым углом, так чтобы этот угол упирался в промежность. Разновидностью использования «осла» является привязывание груза к ногам допрашиваемого, связанного и зафиксированного на остром углу.

Упрощенным видом «Испанского осла» можно считать натянутую жесткую веревку или металлический трос, называемый «Кобылой», чаще такой вид орудия применяется к женщинам. Протянутую между ног веревку задирают как можно выше и растирают до крови половые органы. Вид пыток с веревкой довольно эффективен, поскольку применяется к наиболее чувствительным частям тела.

Жаровня

В прошлом не существовало ассоциации «Международная амнистия», никто не вмешивался в дела правосудия и не защищал тех, кто попал в его лапы. Палачи были вольны выбирать любое, с их точки зрения подходящее средство для получения признаний. Часто они использовали и жаровню. Жертву привязывали к решетке и затем «поджаривали» до тех пор, пока не получали искреннее раскаяние и признание, что приводило к обнаружению новых преступников. И цикл продолжался.

Для того чтобы наилучшим образом выполнить процедуру этой пытки обвиняемого располагали на одной из разновидностей дыбы или на специальном большом столе с поднимающейся средней частью. После того, как руки и ноги жертвы были привязаны к краям стола, палач приступал к работе одним из нескольких способов. Один из этих методов заключался в том, что жертву заставляли при помощи воронки проглотить большое количество воды, затем били по надутому и выгнутому животу. Другая форма предусматривала помещение в горло жертвы тряпичной трубки, по которой медленно вливали воду, что приводило к раздуванию и удушению жертвы. Если этого было недостаточно, трубку вытаскивали, вызывая внутренние повреждения, а затем вставляли опять, и процесс повторялся. Иногда применяли пытку холодной водой. В этом случае обвиняемый часами лежал на столе обнаженный под струей ледяной воды. Интересно заметить, что эта разновидность мучения рассматривалась как легкая, и признания, полученные таким способом, суд принимал как добровольные и данные подсудимым без применения пыток.

Идея механизировать пытки родилась в Германии и ничего не поделаешь с тем, что Нюрнбергская дева имеет такое происхождение. Она получила свое имя из-за внешнего сходства с баварской девушкой, а также, потому что ее прототип был создан и впервые использован в подземелье секретного суда в Нюрнберге. Обвиненного помещали в саркофаг, где тело несчастного протыкалось острыми шипами, расположенные так, что ни один из жизненно важных органов не был задет, и агония длилась довольно долго. Первый случай судебного разбирательства с использованием «Девы» датирован 1515 годом. Он был детально описан Густавом Фрейтагом в его книге «bilder aus der deutschen vergangenheit». Наказание постигло виновного в подлоге, который промучился внутри саркофага три дня.

Колесование

Приговорённому к колесованию железным ломом или колесом ломали все крупные кости тела, затем его привязывали к большому колесу, и устанавливали колесо на шест. Приговорённый оказывался лицом вверх, смотря на небо, и умирал так от шока и обезвоживания, часто довольно долго. Страдания умирающего усугубляли клевавшие его птицы. Иногда вместо колеса использовали просто деревянную раму или крест из брёвен.

Для колесования также применялись вертикально установленные колеса.

Колесование очень популярная система, как пыток, так и казни. Оно применялась только при обвинении в колдовстве. Обычно процедура была разделена на две фазы, обе достаточно болезненные. Первая состояла в переломах большей части костей и суставов при помощи маленького колеса, называемого колесом дробления и снабженного снаружи множеством шипов. Вторая была разработана на случай казни. Предполагалось, что жертва, разбитая и искалеченная таким способом, буквально подобно веревке проскользнет между спицами колеса на длинный шест, где и останется ожидать смерти. Популярная разновидность этой казни совмещала колесование и сожжение на костре - в таком случае смерть наступала быстро. Процедура была описана в материалах одного из судебных разбирательств в Тироле. В 1614 году бродяга по имени Вольфганг Зельвейзер из Гаштейна, признанный виновным в сношениях с дьяволом и насылании бури, был приговорен судом Лейнца одновременно к колесованию и сожжению на костре.

Пресс для конечностей или «Коленодробилка»

Разнообразные приспособления для дробления и ломания суставов, как коленных, так и локтевых. Многочисленные стальные зубья, проникая внутрь тела, наносили страшные колотые раны, из-за которых жертва истекала кровью.

«Испанский сапог» был своеобразным проявлением «инженерного гения», так как судебные власти во времена Средневековья заботились, чтобы лучшие мастера создавали все более совершенные приспособления, позволявшие ослабить волю заключенного и быстрее и легче добиться признания. Металлический «Испанский сапог», снабженный системой винтов, постепенно сжимал голень жертвы вплоть до перелома костей.

«Железный башмак» - близкий родственник «испанского сапога». В этом случае палач «работал» не с голенью, а со стопой допрашиваемого. Слишком усердное применение устройства обычно заканчивалось переломом костей предплюсны, плюсны и пальцев.

Это средневековое устройство, надо отметить, высоко ценилось, особенно на территории северной Германии. Его функция была довольно проста: подбородок жертвы помещали на деревянную или железную опору, а крышка устройства навинчивалась на голову жертвы. Сначала раздавленными оказывались зубы и челюсти, затем, поскольку давление нарастало, ткани мозга начинали вытекать из черепа. По прошествии времени, этот инструмент утратил свое значение как орудие убийства и приобрел широкое распространение как орудие пытки. Несмотря на то, что и крышка устройства, и нижняя опора выложены мягким материалом, который не оставляет никаких следов на жертве, приспособление приводит заключенного в состояние «готовности к сотрудничеству» уже после нескольких поворотов винта.

Позорный столб был широко распространенным способом наказания во все времена и при всяком социальном строе. Осужденного помещали у позорного столба на определенное время, от нескольких часов до нескольких дней. Выпадающая на период наказания плохая погода усугубляла положение жертвы и увеличивала муки, что, вероятно, рассматривалось как «божественное возмездие». Позорный столб, с одной стороны, можно было считать сравнительно мягким способом наказания, при котором виновные просто выставлялись в публичном месте на всеобщее осмеяние. С другой стороны, прикованные к позорному столбу были совершенно беззащитны перед «судом народа»: кто угодно мог оскорбить их словом или действием, плюнуть в них или бросить камень - тикое обращение, причиной которого могло быть народное возмущение или личная вражда, подчас приводило к увечьям или даже смерти осужденного.

Этот инструмент был создан как позорный столб в форме стула, и саркастически назван «Троном». Жертва помещалась вниз головой, а ее ноги укреплялись при помощи деревянных блоков. Подобная пытка пользовалась популярностью среди судей, желающих следовать букве закона. На самом деле, законодательство, регулировавшее применение пыток, позволяло использовать Трон только один раз в течение допроса. Но большинство судей обходило это правило, просто называя следующую сессию продолжением все той же первой. Использование «Трона» позволяло объявлять это одной сессией, даже если она длилась 10 дней. Поскольку использование «Трона» не оставляло неустранимых следов на теле жертвы, то оно очень подходило для длительного использования. Нужно отметить, что одновременно с этой пыткой заключенных пытали также водой и каленым железом.

Она могла быть деревянной или железной, для одной или для двух женщин. Это было орудие мягкой пытки, обладающее скорее психологическим и символическим значением. Нет документальных свидетельств о том, что использование этого устройства приводило к физическим увечьям. Применялось оно, в основном, к виновным в клевете или оскорблении личности, руки и шея жертвы закреплялись в небольших отверстиях, так что наказанная оказывалась в молитвенной позе. Можно себе представить страдания жертвы от нарушения кровообращения и боли в локтях, когда устройство надевалось на долгий срок, иногда на несколько дней.

Жестокий инструмент, используемый для фиксации преступника в крестообразном положении. Заслуживает доверия утверждение, что Крест был изобретен в Австрии в XVI -XVII веках. Это следует из книги «Правосудие в старые времена» из собрания Музея правосудия в Роттенбурге-на-Таубере (Германия). Очень похожая модель, которая находилась в башне замка в Зальцбурге (Австрия), упомянута в одном из наиболее подробных описаний.

Смертника сажали на стул с руками, связанными за спиной, железный ошейник жестко фиксировал положение головы. В процессе казни палач закручивал винт, и железный клин медленно входил в череп осужденного, приводя к его смерти.

Шейная ловушка - кольцо с гвоздями на внутренней стороне и с приспособлением, напоминающим капкан, на внешней стороне. Любого заключенного, который пытался спрятаться в толпе, можно было без труда остановить при помощи данного приспособления. После поимки за шею он уже не мог освободиться, и его заставляли следовать за надсмотрщиком без опасения, что он окажет сопротивление.

Этот инструмент действительно напоминал двустороннюю стальную вилку с четырьмя острыми шипами, вонзающимися в тело под подбородком и в районе грудины. Она плотно крепилась кожаным ремнем к шее преступника. Эта разновидность вилки использовалась в судебных разбирательствах по обвинению в ереси и колдовстве. Глубоко проникая в плоть, она причиняла боль при любой попытке пошевелить головой и позволяла говорить жертве только неразборчивым, еле слышным голосом. Иногда на вилке можно было прочесть латинскую надпись «Я отрекаюсь».

Инструмент использовался для того, чтобы прекратить пронзительные крики жертвы, докучавшие инквизиторам и мешавшие их разговору друг с другом. Железная трубка внутри кольца плотно засовывалась в горло жертвы, а ошейник запирался болтом на затылке. Отверстие позволяло воздуху проходить, но при желании его можно было заткнуть пальцем и вызвать удушье. Это приспособление часто применялось по отношению к приговоренным к сожжению на костре, особенно на большой публичной церемонии, называемой Аутодафе, когда еретики сжигались десятками. Железный кляп позволял избежать ситуации, когда осужденные заглушают духовную музыку своими воплями. Джордано Бруно, виновный в излишней прогрессивности, был сожжен в Риме на площади Кампо дей Фьори в 1600 году с железным кляпом во рту. Кляп был снабжен двумя шипами, один из которых, пронзив язык, вышел под подбородком, а второй раздробил небо.

Про нее нечего сказать, кроме того, что она вызывала смерть еще худшую, нежели смерть на костре. Орудие управлялось двумя людьми, которые распиливали осужденного, подвешенного вниз головой с ногами, привязанными к двум опорам. Уже сама позиция, вызывающая приток крови к головному мозгу, заставляла жертву переживать неслыханные муки в течение долгого времени. Этот инструмент использовался как наказание за различные преступления, но особенно охотно его применяли в отношении гомосексуалистов и ведьм. Нам представляется, что это средство широко употребляли французские судьи в отношении ведьм, которые забеременели от «дьявола ночных кошмаров» или даже от самого Сатаны.

Познакомится с этим предметом имели шанс женщины, согрешившие абортом или прелюбодеянем. Раскалив добела его острые зубцы, палач разрывал на куски грудь жертвы. В некоторых районах Франции и Германии вплоть до 19 века этот инструмент называли «Тарантулом» или «Испанским пауком».

Это устройство вводили в рот, анальное отверстие или влагалище, и при закручивании винта сегменты «груши» максимально раскрывались. В результате этой пытки внутренние органы серьезно повреждались, часто приводя к смерти. В раскрытом состоянии острые концы сегментов впивались в стенку прямой кишки, в глотку или шейку матки. Эта пытка предназначалась для гомосексуалистов, богохульников и женщин, сделавших аборты или согрешивших с Дьяволом.

Клетки

Даже если пространство между прутьями было достаточным, чтобы втолкнуть туда жертву, у нее не было никакого шанса оттуда выбраться, поскольку клетку подвешивали очень высоко. Часто размер отверстия на дне клетки было таковым, что жертва легко могла выпасть из нее и разбиться. Предощущение такого конца усугубляло страдания. Иногда грешника в этой клетке, подвешенной к длинной жерди, опускали под воду. В жару грешника могли повесить в ней на солнцепеке столько дней, сколько мог вытерпеть без капли воды для питья. Известны случаи, когда заключенные, лишенные еды и питья, умирали в таких клетках от голода и их высохшие останки наводили ужас на товарищей по несчастью.