Московская сретенская духовная семинария.

Мое знакомство с отцом Даниилом произошло во время его разговора с нашим инспектором. Даниил сидел на вахте и читал какую-то книгу, которая с трудом могла быть освоена кем-либо из нас. Вероятно, это был некий философ, потому что философию, и антич­ную, и средневековую, он знал прекрасно и любил погру­жаться в нее «с головой». Инспектор стал журить Дании­ла за то, что тот причащается за каждым богослужением. Даниил действительно старался причащаться каждый воскресный день и говорил, что этого требует святооте­ческая традиция, поскольку богослужение совершается для того, чтобы люди причащались, а не присутствова­ли за Литургией как сторонние богомольцы. Тут же за­вязался нешуточный богословский диспут тогда еще со­вершенно «зеленого» студента 1-го класса с уже маститым священником, монахом, игуменом, инспектором семина­рии. Но Даниил отвечал ему на равных, причем отвечал не от собственного благочестия, а именно так, как исто­рически было принято отвечать на подлинных богос­ловских собраниях, где решались сложнейшие вопросы о сущности природы Сына Божия, о синергии, вопросы тринитарные и многие другие. На основании канониче­ских правил, изречений святых отцов, текстов богослу­жений и священнических молитв, которые для нас вооб­ще тогда были неизвестны, Даниил с легкостью доказал, что человек должен причащаться на каждом богослуже­нии. Тогда инспектор сказал, что это не традиционно, это не принято, что перед причастием необходимо по­ститься и совершать правило, на что Даниил совершенно спокойно ответил: «Я все правила совершаю». Инспектор не мог в это поверить, поскольку он не знал внутреннюю сторону жизни Даниила, который ежедневно келейно прочитывал бо­гослужебное последование, успевая прекрасно сдавать зачеты и экзамены по нашим семинарским предметам. До этого дня я знал Даниила только внешне, несмотря на то, что он учился со мной в одном классе. Мне все время хотелось с ним познакомиться, поскольку он был из числа студентов особых, увлекаю­щихся, словно составляющих некий кружок. В круг таких студентов входил Алексей Трунин, который писал ико­ны в древнерусской манере, причем сам растирал краски и левкасил доски. Даниил сам не писал, но понимал ис­кусство глубинно, поскольку его мама - художник. Когда его родители пришли к вере, она научилась писать иконы, написала венчальные иконы и отцу Даниилу. К этим же студентам относился Костя Степанов, который вырезал настолько тонкие миниатюры, что иному художнику не­возможно кистью повторить то, что он творил резцом. Ря­дом с ними был и Андрей Бойцов, который сейчас служит в Италии. Интересно, что Андрей с легкостью освоил несколько языков, пока нес послушание дежурным вах­тером. Буквально за полтора года он изучил латинский и итальянский языки и приступил к изучению еще одно­го. Вот такая интересная группа людей разносторонних, отдающих свою жизнь интересам Церкви и богословской науки, сложилась около Даниила. И мне очень хотелось познакомиться с этими людьми, и познакомиться не про­сто формально, а войти в их круг, поскольку они были для меня примером в церковной жизни.

У Даниила была изумительная работоспособность. Как-то он сказал, что нет ничего сложного в том, чтобы за день прочесть две-три книги. Я удивился, как это мож­но - две-три книги за день? Для него же это было просто и естественно. Он читал настолько быстро, что, кроме чте­ния художественной и богословской литературы, успевал прочитывать и богослужебное последование в те дни, ког­да мы не присутствовали в храме. Это не значит, что он не всегда ходил на службу; когда это было возможно, Да­ниил посещал храм вместе со всеми: он пел в хоре по вос­кресным и праздничным дням, или в «десятке», когда нес послушание чредного певчего на клиросе. Но кроме этого, он ежедневно вечером совершал вечерню и утреню, причем по Уставу, так, как это положено, с библейскими песнями. Для нас это все было откровением, поскольку в храмах ни­где не исполняются библейские песни, за исключением дней Великого поста. Нашим братьям, которые, в отличие от Даниила, входили в Церковь, не имея такого богослу­жебного опыта, требовалось, наверное, несколько месяцев, чтобы освоить науку петь до пометы «на 14» или до поме­ты «на 6». Эта уникальная память, эта способность быстро читать и усваивать давала Даниилу возможность свободно чувствовать себя в богословии, любить и знать его.

Мы все любили богословие, но редко кто мог похва­статься тем, что знал учение святых отцов. А Даниил знал. Именно поэтому его любили многие студенты, и по этой же причине у него возникала масса трудностей с преподава­телями. Естественно, когда студент превосходит педагога

в своих знаниях, это не может не вызывать определенного рода недоумения. Для Даниила лекции превращались в не­кое творческое осознание, в творческую переработку того, что он прочитывал. Иногда, если что-то из слов лектора «резало» его слух, он отрывался от книги, смотрел сквозь очки на педагога, тянул руку и тут же начинал отстаивать точку зрения, которую считал святоотеческой, зачастую приводя преподавателя в замешательство.

Отношение педагогов к отцу Даниилу было неодно­значным: они видели в нем талантливого молодого чело­века, но понять его до конца не могли. С одной стороны, он знал жизнь Православной Церкви советского времени, поскольку его отец в те годы принял священный сан, и ат­мосфера в Церкви того периода - это традиция, в кото­рой он был воспитан. А отличалась она известной терпи­мостью и даже неким либерализмом. И тем не менее он мог смотреть на церковную жизнь иначе, с позиций ревнителя чистоты веры, некоего ригориста. Безо всяких оснований Даниила обвиняли в католичестве, так как он четко сто­ял на так называемой юридической позиции искупления, считая, что это позиция святителя Григория Богослова и отцов-каппадокийцев. И при этом его называли дисси­дентом и неообновленцем, так как он старался вернуться к жизни первохристианской общины, очень часто воспри­нимали и как выскочку, самоучку, начетчика.

Лекции Даниил посещал потому, что это было един­ственное время, которое он мог посвятить чтению книг. Дело в том, что семинарский быт складывался очень инте­ресно: на лекциях обязательно должны были присутство­вать все, и сидеть настолько тихо, чтобы было слышно, как муха летит. В другое же время, помимо лекций, учить­ся было практически невозможно, поскольку семинария жила братством любви, ревности по Богу, общими инте­ресами и юношеским задором. Поэтому-то отец Даниил очень любил лекции, потому что только на них можно было предаться размышлениям и чтению книг. Это было самое начало 90-х годов, тогда только-только стали выпу­скать духовную литературу. Библия еще была редкостью, хотя уже иногда появлялась в продаже. Но собрание нашей академической библиотеки ни с чем не сравнить - оно было просто уникально: в нем хранились редкие книги, начиная с ХVI-ХVII веков, там было множество литерату­ры и на иностранных языках. И конечно, всем этим сокро­вищем постарался воспользоваться студент Даниил Сы­соев. Я как-то спросил его, почему он не слушает лекции, и он совершенно искренне и со смирением ответил: «Все, что нам здесь преподают, я уже знаю». Дело в том, что, ког­да его родители пришли к вере, христиане жили одним братством, и, несмотря на то, что времена были советские, книги, сохраненные в годы лихолетий, читались и выучи­вались почти наизусть (к сожалению, сейчас, при изоби­лии литературы, уже нет такого трепетного отношения к книге). Более того, в конце 80-х годов, когда готовилось празднование 1000-летия Крещения Руси и наметилось некоторое потепление в отношении Церкви, некоторые академические преподаватели выступали с лекциями в Москве. Даниил уже тогда ходил слушать А. И. Осипова и других известных богословов. Он лично их знал, лично уже освоил тот материал, с которым мы только-только зна­комились. Потому слушать лекции ему было неинтересно, а интересно было постигать новое.

Практически все свободное время он занимался пе­реводом «крюков» и «топоров», т. е. древнерусского спосо­ба записи музыки, на итальянскую нотацию. Он считал, что подлинное пение, подлинный настрой, которые были в богослужении в прошлые времена, в ХIV-ХVI столети­ях, сейчас утрачены. И в своем храме, много лет спустя, уже став настоятелем, хор он составил народный, люди там пели, как правило, в одну ноту, безо всякого много­голосья. Возникает удивительное чувство, когда поет весь храм, поет пусть нестройно, пусть нет той красоты партесного пения, той гармонии, к которой привык со­временный человек. Но в таком пении есть гармония че­ловеческих душ. И к этой гармонии он стремился всегда, несмотря на свою внешнюю резкость, поскольку она была только внешней. А внутренне он горел правдой, горел жизнью, горел любовью. Этим переводом нотных записей он заражал и многих других, даже тех, кто вообще не имел музыкального образования. Однако Даниил умел увлечь, такое свойство - что-то любить и передавать любовь другим - сохранилось в нем, наверное, до последнего его дня. Он мог остановить меня в коридоре и сказать: «По­слушай. .. Послушай, как красиво звучит стихира Пасхи!» Давал тон - и начинал распевать мелодику на визан­тийский мотив. Мне, правда, иногда казалось, что он не «строит», но дело было не в этом, важно было именно то, что человек может забыть про все и увидеть красоту, казалось бы, в невидимом.

Даниил очень любил людей и не выносил одиноче­ства. Ему постоянно нужен был друг, товарищ. Один сту­дент, желая погрузиться в богословскую науку, на двери своей кельи написал: «Друзья - похитители времени». А Даниил был совершенно другим человеком, он успевал все. И его живая натура, и его любвеобильная душа требо­вали себе друзей, он не мог ограничиться одним или двумя друзьями, он был открыт всем и каждому. Несмотря на то, что у нас могли быть совершенно разные взгляды на ту или иную проблему и он мог с церковной точки зрения осу­дить мое мнение или мнение любого другого человека, это не означало, что он не любил его. Он искренне любил всех и каждого. Но его взрывной, открытый и, как иногда каза­лось, резкий характер не сразу давал найти с ним контакт, бывало и наоборот, что человек даже несколько отдалялся от него. Но те, кто знал Даниила изнутри, могли сказать, что у него была настоящая любовь к человеку, который, на­пример, чего-то не понимает, а потому страдает и, значит, требует заботы. Прежде всего, богословской заботы. Он очень хотел донести до ближнего то великое сокровище, которое постиг сам, и искренне удивлялся, как это можно не понимать, как это можно не знать, ведь это так красиво! Я вспоминаю наши семинарские годы и вспоминаю состо­яние души Даниила, души творческой, ревностной, живо все воспринимающей и в то же время - очень нежной и ра­нимой. И если с ним происходили, как это обычно бывает в юные годы, какие-нибудь «маленькие трагедии», выры-вающие его из привычной и накатанной колеи, он скорбел и плакал, плакал так, как порой плачет ребенок. Тогда он открывал канон к Пресвятой Богородице, ходил кругами по Лавре и читал его. И кто мог, кто знал его - присоеди­нялся и вместе с ним молился.

В семинарии он проходил послушание уставщика.

Хотя тут ему особенно не везло, поскольку его любовь к ис­товому исполнению богослужения требовала постоянно двоить и троить тропари, чего не по­зволял наш церковный студенческий быт. Студенческие богослужения свя­заны с процессом обучения, с посто­янным режимом. А богослужения, где тропари и стихиры повторялись дваж­ды или трижды, длились невероятно долго, поэтому Даниила через некоторое время постара­лись сместить с этой должности, и на нее поставили че­ловека более лояльного. Даниил очень любил богословие не только как православную философию. Он любил любое проявление Православия в жизни, точнее - любил саму жизнь с Богом, и любой момент ее был для него дорог.

Он жил одновременно и в нашем мире, и в то же время он жил с Богом, Который наполнял всю его жизнь, независимо от того, учился ли он, служил или общался с человеком. Од­нажды я заметил, что он не ходит на завтраки. Я замучил его расспросами, и оказалось, что по средам и пятницам он не принимает пищу до 9-го часа, как говорит Типикон, т. е. до 15 часов дня - до нашего студенческого обеда. И так было на протяжении всей студенческой жизни.

До недавнего времени многие в богословском мире не воспринимали его как серьезного богослова, но это мне­ние опровергают, в частности, события, связанные с вос­становлением единства Русской Православной Церкви и Русской Православной Церкви За Рубежом. Московская Патриархия призвала отца Даниила в качестве консуль­танта, чтобы выяснить, как в исторической перспективе совершались подобные объединения. Для меня, имеюще­го высшее богословское образование, здесь было много вопросов, однако отец Даниил буквально за пять минут рассказал мне, как обстояло дело с подобными проблемами в истории и какие возможные пути их решения он видит сегодня. Причем для этого ему не требовалось загляды­вать в справочники, он извлекал информацию из своего сознания, извлекал эти глубочайшие знания, полученные в семинарии, с такой скоростью, с какой подчас их невоз­можно достать из глубин Интернета.

Закончив семинарию, он, безусловно, хотел остать­ся в Академии, но ему не позволили, так как отец Даниил был уже семейным человеком и принял священный сан, а в то время священнослужителей не хватало катастрофи­чески. Поэтому он был отправлен на приходское служение, так что Академию он заканчивал уже заочно. Мне вспоми­нается самое начало его будущей семейной жизни: когда он познакомился с прекрасной девушкой, то понял, что се­мья невесты его не примет. Были даже «щелчки» со сторо­ны будущего тестя: берегись, обходи наш дом стороной. Но день свадьбы все-таки настал. Венчание новобрачных совершилось в гимназии «Радонеж», где его отец был тогда директором. Со стороны невесты не было никого, ни матери, ни отца - венчание для невесты было тайным от ее родителей. Она поступила, как Авраам, который покинул свое отечество и ушел туда, куда ему повелел Господь. Но с точки зрения канонов это было возможным, посколь­ку девушка уже была совершеннолетней: по церковному праву в случае запрета родителей на брак она могла при­нять это решение самостоятельно. Только через несколько лет родители его жены поняли, что это - жизнь их дочери и поделать ничего невозможно. Главное, чтобы люди были друг с другом, чтобы понимали друг друга.

Любовь к Православию и подлинное его знание не позволяло отцу Даниилу спокойно смотреть на то, как другие не знают Господа. Однажды мы обсуждали с ним планы и перспективы миссии, и отец Даниил ска­зал, что подлинным миссионером может быть только тот, кто видит, что другой человек находится в духовной опас­ности и по своим убеждениям не может наследовать жизнь вечную. Имея нравственные заблуждения или заблужде­ния в вере, он не может приобщиться к Богу, не может быть вместе с Богом, убежденность отца Даниила в том, что че­ловек ненравственный, неискренний, не ищущий истины, не может обрести подлинное счастье своей жизни, давала ему силы для миссионерской проповеди, и он шел на нее не стесняясь, не смущаясь и не страшась опасностей. Отец Даниил не боялся ничего. У него не было ложного стыда или страха перед протестантами, перед мусульманами или даже перед людьми, которые просто проходили мимо. Он мог идти по улице и совершенно запросто остановить идущего человека, заговорить с ним, подсказать ему пути, как преодолеть эту трагедию жизни, личную трагедию незнания Бога.

Отец Даниил всячески помогал тем людям, кото­рые уже потеряли веру, потеряли Бога, потеряли глав­ные устои жизни. Для каждого у него находилось вре­мя, удивительно, что при его колоссальной занятости он ни одному человеку не отказал в слове поддержки, в слове утешения. После окончания семинарии один из наших сокурсников несколько отошел от церковноприходской жизни, к тому же у него пошатнулось здоровье, и вдобавок случилась трагедия в семье. Несмотря ни на что, отец Даниил его не бросил и всячески поддерживал и матери­ально, и морально, постоянно приезжал к нему, пригла­шал к себе в гости и, как только мог, старался помочь ему остаться в Церкви. До последнего времени у них остава­лись очень теплые отношения.

Всегда он был ко всем одинаково ровный и никог­да не испытывал никакой неприязни к человеку. Он мог испытывать только недоумение - как человек может не видеть истину, не понимать традиций святых отцов, не понимать то, что оставлено нам через поколения. Отец Даниил призывал людей к истине, он звал их не к себе в храм, а звал ко Христу. Служил он очень много, несмотря на то, что жизнь его была наполнена лекциями, которые он читал и в храме, и на Крутицком подворье, и в семинарии, и в других местах.

Он неоднократно проводил общественные диспуты и с протестантами, и с представителями ислама, и с предста­вителями других конфессий. На эти диспуты он приходил один или с другими миссионерами, которые не участвова­ли во встрече, а просто учились аргументации, смотрели, как отец Даниил миссионерствует. Выступал он один, ему были не нужны помощники, потому что он считал своим помощником Бога. Отец Даниил удивлял участников дис­пута знанием Священного Писания, обычно протестанты прекрасно знают текст Библии, но отец Даниил не просто цитировал, он воспроизводил наизусть огромные фраг­менты. Я помню, как выглядела его Библия, которую он буквально за пару лет настолько «зачитал», что она просто разваливалась. Мне ее пришлось переплетать, и обложку я сделал с металлическими вставками, чтобы она послу­жила ему еще очень долго. Отец Даниил знал Священное Писание гораздо лучше, чем знают его протестанты, знал, как те или иные места толкуют святые отцы золотой эпо­хи христианства, знал, что об этом писали комментаторы Средневековья. Он мог воспроизвести оригинал на иврите или на греческом, хотя нельзя сказать, что он прекрасно знал иврит или свободно мог читать на древнегреческом языке. Но трудные места Священного Писания он запоми­нал в оригинале, и, самое главное - он знал, как эти места понимали носители этого языка, он мог сравнивать перево­ды: греческий вариант, древнееврейский, сирийский, сла­вянский. Как говорил святитель Игнатий Брянчанинов, «его ум плавал в водах Священного Писания», и это дей­ствительно было уникально. Это поражало протестантов и ставило их в тупик. На предложенные им вопросы они часто не находили ответа, и в то же время не было ни одно­го вопроса, на который не мог бы ответить отец Даниил.

Нечто подобное было и на диспутах с мусульмана­ми. Однажды на такой диспут отец Даниил пригласил своих студентов из семинарии, которые стали свидете­лями того, как он владеет текстом Корана, как ставит во­просы, как сводит трудные места коранических текстов и вскрывает те внутренние противоречия, которые суще­ствуют в Коране. После этого многие люди с недоумени­ем смотрели на своих учителей - имамов, не понимая, как они могут не знать текст Корана так, как знает его православный священник. Отец Даниил не смущал­ся ничем, предлагая мусульманам встретиться еще раз и подготовиться к ответам на те вопросы, на которые им было трудно найти ответ, более того, он заранее предла­гал тему диспута. Чтобы его не смогли обвинить в том, что он плохо знает ислам и неправильно толкует его, он спрашивал разрешения посещать лекции по богословию в исламской среде, а для того, чтобы у мусульман не сло­жилось превратного представления о Православии, он приглашал их на свои собственные беседы, которые про­водил еженедельно в своем храме. Отец Даниил считал: если человек действительно хочет познать истину, ничто ему препятствовать не может, и сам он был готов к лю­бому диалогу подойти непредвзято: «Если кто-нибудь сможет доказать, что мы на пути заблуждения, что мы не­правы, мы готовы отказаться от наших убеждений». Та­кие искренние слова отца Даниила очень подкупали тех людей, с которыми он беседовал.

Одно время я жил недалеко от отца Даниила, поэ­тому у меня была возможность часто общаться с ним, видеть, как он живет, что происходит на его приходе. Сегодня он шел к протестантам, завтра - к мусульма­нам, послезавтра служил молебен для татар на их род­ном языке. Он взял благословение у владыки на пропо­ведь среди татар, и это уникальный случай, от которого было очень много плодов, у него в приходе было много именно татар, тех, кто пришел из ислама. Однажды по­сле одного из диспутов он мне рассказал, что ему угро­жают убийством и в течение месяца обещают привести приговор в исполнение. Я отнесся к этому весьма скепти­чески, поскольку с трудом понимал, как можно убить че­ловека за то, что он не принимает твоего мировоззрения, да и как вообще можно лишить человека жизни? Именно поэтому прозвучавшую угрозу я не воспринял как на­стоящую, хотя отец Даниил не раз говорил мне: «Меня убьют, а ты не забудь, о чем мы с тобой говорили». В одну из последних встреч, когда у нас было достаточно вре­мени, чтобы посидеть и поговорить, он снова произнес, так спокойно и уверенно, как будто бы ему был пророче­ский голос: «Меня зарежут, а ты не забывай моего дела». Я мог бы сказать ему, что нужно думать о жизни, о тех людях, которых Господь тебе вручил, о семье, о трех доч­ках, которые каждый день ждут своего отца домой, но он весь был не такой, как мы. И детишек своих он назвал необычными именами, а для него они были совершенно обычны: Иустина, Дорофея и Ангелина. Почитайте жи­тия этих святых - вам многое станет ясно.

Отец Даниил философски относился к жизни и смерти еще со студенческих лет. Над его кроватью ви­села табличка с надписью: «Все пройдет». И казалось по­рой, что перед нами - один из древних античных фило­софов, который не заботится ни о чем земном, а заботится, прежде всего, о душе. Действительно, это был философ, для него ничего не существовало из материального, внеш­него мира. Его абсолютно не интересовало, что надеть или что съесть, он жил только одной любовью к Богу и к людям. Именно поэтому еще со студенческой скамьи он мечтал о том, чтобы стать мучеником, или говорил, что хорошо уйти в конце жизни в монастырь, чтобы за­кончить жизнь так, как один из великих подвижников. Но мне казалось, что это ребячество, казалось, что все эти слова - просто в духе максимализма Даниила. Какое в XX веке может быть мученичество?

Я назвал его жизнь жизнью философа, но еще это была и жизнь праведника. Он был человек веры, который не хвалился тем, что он делает, а жил так, как его научи­ли святые отцы. Действительно научили, потому что он их любил, по-настоящему любил, поэтому и знал.

Настоятель храма: иерей Алексей Лымарев

Священник Алексей Федорович Лымарев родился 15 апреля 1974 года в г. Москве. 2 июня 1982 года принял Таинство Крещения в храме святителя Николая в Бирюлеве. С 1989 посещал воскресную школу при храме Воскресения Словущего на Ваганькове.

Окончил среднюю общеобразовательную школу №69 г. Москвы. 17 декабря 1994 года принял хиротесию во чтеца. Одновременно с обучением в Московской Духовной Академии проходил церковно-приходское послушание в храме святителя Николая в Толмачах при Государственной Третьяковской галерее. По окончании обучения защитил диплом на тему «Мозаика православных храмов домонгольской Руси».

С 1997 по 1998 г. преподавал предмет «Слово Божие» в воскресной школе при Фонде Единства Православных народов в г. Москве.

5 июля 1999 г. был назначен псаломщиком храма святителя Николая в Толмачах г. Москвы, одновременно по статусу домового храма-музея принят на работу в Государственную Третьяковскую галерею на должность научного сотрудника.

В 1999 г. был направлен на преподавательскую деятельность в Перервинское Духовное Училище (преобразованное в духовную семинарию), где до 2011 г. преподавал христианскую апологетику, основное богословие и гомилетику. С 2000 г. — куратор и преподаватель апологетики в Православном Свято-Тихоновском богословском институте (сейчас — Православный Свято-Тихоновский Гуманитарный университет).

После окончания Московской Духовной Академии продолжил свое образование на факультете дополнительного педагогического образования Московского педагогического государственного университета по курсу «Логика». По окончании курса защитил аттестационную работу на тему «Преподавание лемматических умозаключений в системе духовного образования».

С 2002 г. по настоящее время — преподаватель гомилетики в Московской Сретенской духовной семинарии 3 и 4 курсов.

5 октября 2003 года епископом Алексием (Фроловым) был рукоположен в сан диакона. 2 апреля 2005 года епископ Александр (Агриков) совершил иерейскую хиротонию. Назначен штатным священником храма Святителя Николая Мирликийского в Толмачах.

В течение десяти лет (с 2007 по 2017 г.) занимал должность заместителя декана по воспитательной работе Миссионерского факультета Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета, руководил деятельностью студенческого актива факультета. За многолетний труд на благо Университета награжден медалью святого благоверного князя Владимира.

2011-2017 гг. — член Миссионерской комиссии г. Москвы, ответственный по Москворецкому благочинию за миссионерскую работу.
2012-2017 гг. — ответственный за преподавание Основ Православной культуры на территории Москворецкого благочиния.

В 2016 году назначен ответственным за строительство храма прп. Алексия, человека Божия, в Садовниках.

Указом Святейшего Патриарха Московского и всея Руси от 27 июля 2018 г. назначен настоятелем храма.

пробел

К празднику Пасхи 2018 г. награжден наперсным крестом золотого цвета.

Протоиерей Николай Соколов (настоятель)

Хиротонии: Николай Владимирович Соколов был хиротонисан 07 апреля 1982 года партриархом Пименом в сан диакона. 08 сентября 1988 года еп. Феофан (Галинский) Берлинский совершил иерейскую хиротонию.

Образование: Московская Государственная Консерватория (1975г.), Московская Духовная Академия (1980г.) кандидат богословия, доцент.

Награды: набедренник, камилавка, наперсный крест, сан протоиерея, палица, крест с украшениями, митра. Орден Благоверного князя Даниила Московского II и III степени, орден кн.Владимира II степени, орден преп.Серафима III степени, орден Дружбы, орден свт.Николая III степени (от дома Романовых).

Является настоятелем патриарших подворий в Афинеево – храм Святителя Николая и Плесково – храм преподобного Сергия Радонежского, а также храмов Покрова Пресвятой Богородицы в Плесково, Всех святых в п. Раздоры, Архангела Михаила на ПТК «Радость моя», храма св. великомученика Димитрия Солунского в д. Сосенки, Калужской области, часовни (бывшего храма) св. великомученика Димитрия Солунского в международном детском фонде (г. Москва).

• Декан Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета.
• Преподаватель Священного Писания Ветхого Завета на кафедре библеистики Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета с 1991 г., профессор.
• Заместитель председателя специального Ученого Совета по защите диссертаций
• Сопредседатель секции по искусству Международных Рождественских образовательных чтений с 2001г.
• Член комиссии Межсоборного присутствия по вопросам приходской жизни и приходской практики с 16 декабря 2010 г.
• Член Патриаршего Совета по Культуре.

Хиротонии: Андрей Николаевич Румянцев был хиротонисан 17 февраля 1997 года партриархом Алексием II в сан диакона, а 03 июля 1998 года в сан иерея.

Образование: Москвовское художественное училище имени 1905 года (1992г.), Московская Духовная Семинария (1996г.).

Награды: набедренник, камилавка, наперсный крест, сан протоиерея.

Член искусствоведческой комиссии Московской епархии.

Хиротонии: Алексей Федорович Лымарев был хиротонисан 05 октября 2003 года еп. Алексием (Фроловым) в сан диакона. 02 апреля 2005 года еп. Александр (Агриков) совершил иерейскую хиротонию.

Образование: Московская Духовная Семинария (1995г.), Московская Духовная Академия (1999г.), ФДО Московского Педагогического Государственного Университета (2002г.).

Награды: набедренник, камилавка.

Член миссионерской комиссии Московской епархии.

Иерей Андрей Зуевский

Хиротонии: Андрей Евгеньевич Зуевский был хиротонисан 21 ноября 2002 в сан диакона. 15 января 2004 года рукоположен в сан иерея.

Образование: Московский Авиационный Институт им. С. Орждоникидзе по специальности инженер-технолог по самолетостроению (1991г.), Московская Духовная Семинария (2001г.), Московская Духовная Академия (2005г.).

13 июня 2007 года присуждена ученая степень кандидата богословия за диссертацию на тему: «Экзегеза Нового Завета в творениях Дидима Слепца». В настоящее время, помимо служения, проводит катехизаторские беседы на православном телеканале «Радость моя» и занимается переводами творений Святых Отцов с древнегреческого языка.

Хиротонии: Алексей Владимирович Ряховский был хиротонисан 17 октября 2004 года еп. Александром (Агриковым) в сан диакона.

Образование: Славянский Деловой Институт (2005г.), Православный Свято-Тихоновский Гуманитарный Университет (2006г.).

К празднику Святой Пасхи 2012 г. награжден правом ношения двойного ораря.

– Гомилетика – это собеседование. Часто в дореволюционных учебниках этот предмет назывался «церковное собеседование» или «церковное красноречие». Но название «гомилетика» закрепилось, видимо, в связи с внутренним характером этой дисциплины. Собеседование… Речь идет о том, что мы обращаемся к сердцу человека, к живому слушателю. Проповедь изначально предполагала живой разговор, живую беседу, чего сейчас мы, к сожалению, не можем себе позволить из-за множества людей, находящихся в храме. В то же время проповедь по своему смыслу, содержанию, является только началом беседы. Нередко я замечал – и в своей практике, и в практике других священнослужителей, – что те проблемы и задачи, о которых говорил проповедник с церковной кафедры, выносятся в дальнейшем на обсуждение, в беседы, собеседования во внебогослужебное время. И это очень важно, потому что проповедь не может охватить всего круга проблем, которые на сегодняшний день мы решаем, и тех нравственных задач, которые стоят перед нами. И в то же время у людей остается возможность более подробно и широко для себя осветить тот или иной вопрос на нравственно-практическом уровне, что и является основной задачей проповеди. Вероятно, поэтому сохранилось это греческое название нашей дисциплины – гомилетика.

– А когда вы начали преподавать гомилетику?

– Сретенская семинария, тогда еще Сретенское училище, стала первой моей школой, где я опробовал свои знания, которые приобрел в духовной академии. Именно здесь, в Сретенском училище, я впервые стал преподавать этот предмет. А любовь к нему у меня зародилась с того первого дня, когда мы изучали этот предмет еще в Московской духовной семинарии. Это было более пятнадцати лет назад. Тогда нашими руководителями и наставниками были замечательные педагоги. Но особенно я хотел бы отметить преподавателя гомилетики покойного владыку Сергия (Соколова, епископа Новосибирского и Бердского; † 2000). Его проповедь была неформальной: когда он проповедовал, он говорил с человеком, с каждым человеком. И эта простота подкупала. Уже в то время мне очень хотелось подражать таким людям, но не потому, что они говорили красиво, а потому, что их слова задевали струны души, и в сердце начинала звучать музыка небес.

Я помню, как владыка рассказывал о своей жизни. Он не проповедовал, он рассказывал, – будучи в сане архимандрита преподавателем гомилетики, ставши архиереем и собеседуя с людьми на гостиничном диванчике, в одной из своих пастырских поездок или на небольшой кухоньке епархиального дома, – он рассказывал о своей встрече с Христом. И это было так живо и естественно – быть с Богом, что другой жизни себе уже и не представлял. Владыка, у которого впоследствии Господь благословил мне быть келейником, никогда не призывал к монашеству, даже, наоборот, журил за монашеские настроения тех, кто еще не определился в своем жизненном пути.

Помню, однажды владыка рассказал мне, как Святейший Патриарх Пимен, у которого будущий владыка тогда был келейником, дал ему послушание – принять в дар от имени патриарха икону от одной древней старушки. Оказавшись у нее в доме, он хотел помочь донести этот огромный, по сравнению с ростом древней бабушки, образ Богоматери. Но она не позволила и сказала: «Не я понесу икону, но она сама пойдет». И высоко вознесши в руках этот поистине великий образ, она словно не по земле пошла, и даже не пошла, а, как бы ухватившись, проследовала за ним. И казалось, Сама Богоматерь несла не только икону, но и эту светившуюся от древности и иссохшую от времени бабушку. Владыка уже не говорил, он плакал, рассказывая об этом. И его глаза, которые до этого смотрели на меня, теперь устремили свой взор сквозь меня, сквозь время, и казалось, он сейчас там, рядом с Богоматерью, Которая открыла ему Себя, в том мире, где все временное не имеет значения, где живут радость, любовь и Господь.

Именно эта сердечность, внимание к человеку и подлинный личный аскетизм привели к тому, что вокруг него в первые годы архиерейского служения образовалось несколько монашеских общин, которые сегодня являются известными монастырями сибирской земли. Так вот, этот архиерей по сану и монах по жизни ходил пред Богом и свидетельствовал о нем всем, свидетельствовал просто, ненавязчиво, и его беседа, лишенная напыщенности и богословской изощренности, оказывалась столь глубокой, что испить ее до дна не удается и теперь. Поэтому он был доступен каждому. Помню, в одной из поездок, когда после тяжелого дня, насыщенного и Божественной литургией, и встречей с администрацией, и рассмотрением дел, связанных с сектой, обосновавшейся в границах прихода, после огромнейших переездов – а расстояния в Сибири измеряются сотнями километров, так вот, когда после всего этого к нему приходили самые простые люди с обыденными житейскими вопросами, которые легко мог решить любой приходской батюшка, то владыка садился на приступочке и часами говорил так, как говорил бы со своим близким другом. И вот этот пример для меня как преподавателя гомилетики, как священника является самым ценным из опыта моих предшественников, пастырей-проповедников прошлого. Именно эти качества: вдумчивость, простота и свидетельство (исповедничество) – должны быть основой современной проповеди.

Важно еще и другое. Владыка Сергий как преподаватель гомилетики был студентом и учеником покойного отца Александра Ветелева, автора конспекта по гомилетике для 4-го курса духовной семинарии, которым пользуемся и мы с вами. Это удивительный педагог, обладавший поистине фундаментальными знаниями по философии и истории, автор учебников по апологетике, простой и искренний, непоколебимый в убеждениях и твердый в вере. Он оказал влияние не только на владыку Сергия, но отчасти и на меня. У владыки, тогда еще студента Московских духовных школ Серафима Соколова, было послушание – возить из Москвы в Загорск (ныне, как и до революции, Сергиев Посад) уже престарелого священника, преподавателя гомилетики протоиерея Александра Ветелева. Эти беседы в электричке, в его квартире были той подлинной школой гомилетики, которую редко удается освоить на семинарской скамье.

Мне в 1990-е годы посчастливилось познакомиться с дочерью отца Александра Ольгой Александровной Ветелевой. Я пришел в ее московскую квартиру и оказался… в кабинете отца Александра. Все здесь было как и 20, а теперь уже и 30 лет назад. Даже цветы, за которыми ухаживал батюшка, стояли на своих местах.

В 1960-е годы после посещения священником московской квартиры могла круто измениться жизнь не только людей, пригласивших к себе человека «вне закона», но и самого батюшки. Очень часто за подобные вещи представители светской власти лишали священника регистрации, после чего он не имел права служить ни на одном приходе, его не имел права взять к себе в епархию ни один архиерей. А отец Александр не боялся ничего, он шел в своем поношенном подрясничке и в шляпе, шел туда, где его ждали. И вера была настолько велика, что никому и в голову не могла прийти мысль, что священник, вот так открыто заявляющий о себе, может не иметь покровительства советской власти. А он не имел покровительства власти, он имел покровительство от Бога и крепкую веру. В беседах вот об этом и проходили наши встречи с Ольгой Александровной, после которых она мне давала печатные работы своего отца по истории философии, апологетике и, конечно, те работы, которых я так ждал, – по церковному красноречию.

Так появились во мне интерес и любовь к гомилетике.

Вспоминаю еще один маленький эпизод из моей студенческой жизни. Книги стали только-только появляться… Мы помним, как в советские времена книга была сокровищем, и, чтобы купить небольшое произведение, в том числе и классиков нашей русской литературы, приходилось сдавать макулатуру, выстаивать очереди. А в начале 1990-х книги стали свободно появляться в продаже, причем очень интересные, те, которые всегда хотелось иметь в своей библиотеке. И попалась мне в руки рекламка, где было сказано, что вышел один из томов Цицерона под названием «Три трактата об ораторском искусстве». Тогда это было, наверное, мечтой каждого человека, который любит слово и стремится им овладеть. Я написал прошение, чтобы меня отпустили из семинарии, и специально проделал путь в девять часов и 200 километров для того, чтобы приобрести эту книгу, которая на некоторое время стала моей настольной книгой.

– Отец Алексий, не могли бы вы рассказать, как гомилетика преподавалась в дореволюционных семинариях, школах.

– Дореволюционная школа славилась, прежде всего, своей системой. Очень много времени уделялось классическим предметам. Кроме того, перед тем как приступить к церковному красноречию, студенты изучали ряд дисциплин, которые непосредственно были связаны с искусством построения проповеди. Поэтику, например. Мы знаем, что митрополит Платон (Левшин), святитель Филарет Московский изучали эти предметы. Более того, в семинарии у святителя Димитрия, митрополита Ростовского, студенты также изучали этот предмет, и собирались церковно-литературные вечера, на которых учащиеся выступали вместе с педагогами, зачитывая свои произведения. Так поднимался общий уровень образованности и знания слова.

Сегодня одна из основных проблем для студентов и некоторых проповедников заключается, прежде всего, в том, что они не имеют достаточного опыта в подборе понятий при изменившейся ситуации. Например, применив к слову, употребленному в женском роде, местоимение в мужском, проповедующий приходит в замешательство и прерывает ход своего рассуждения. Для человека, который владеет словом – словом поэтическим, этих проблем не существует. Он умеет подбирать правильный ритм, правильные понятия и, в совершенстве владея художественным словом, произносит проповедь свободно; его речь течет как полноводная река.

Вероятно, каждый в юности пытался что-либо сочинять и хорошо себе представляет, насколько тяжело порой бывает заниматься этим родом деятельности. Именно поэтому студентам дореволюционных школ гомилетика давалась несколько проще, поскольку студенты изначально осваивали материю проповеди – слово. Кроме поэтики и риторики, изучались еще некоторые другие филологические дисциплины, например классические языки. В наше время с языками дело обстоит довольно непросто. Если в семинарии у нас только один язык является профилирующим, то в дореволюционной семинарии основными считались все классические языки: латынь, греческий, древнееврейский, а с последней четверти XIX столетия в некоторых семинариях было введено преподавание и местных инородческих языков. Так, например, в Астраханской – калмыцкого, в Рижской – латышского и эстонского, в Якутской – якутского, в Петербургской – финского, в Александровской миссионерской – осетинского, в Казанской – татарского, черемисского (марийского) и чувашского, в Вятской – черемисского, в Оренбургской – татарского и калмыцкого. К 1914 году вводятся в Казанской епархии – татарский, чувашский, черемисский (марийский) языки, в Оренбургской – татарский и арабский. Все это создавало огромный потенциал для проповедников. Все эти знания давали возможность этимологически исследовать то или иное понятие, текст Священного Писания на оригинале, открывали простор для творческой мысли проповедника.

В связи с этим сам предмет уже не касался общих вопросов языка и обращал внимание исключительно на задачи богослужебной проповеди.

Конечно, может показаться, что дореволюционный уровень овладения предметом недосягаем для наших студентов, но это не так. Многие направления дисциплины в XVIII–XIX веках находились на стадии разработки. Не существовало еще разработанной теории о пастырской импровизации. К изучению святоотеческой проповеди применялся только исторический подход. Прекрасным примером изучения текста в новое время явилась, например, работа В.П. Зубова «Русские проповедники».

– Отец Алексий, а где еще, помимо Сретенской семинарии, вы преподаете?

– Я сейчас преподаю гомилетику (теоретический курс) в Перервинской духовной семинарии (на 3-м курсе). Кроме того, есть предложения и о том, чтобы преподавать этот предмет в расширенном виде для студентов и других учебных заведений: и тех, где проповедь слова Божия является главным направлением, то есть для миссионеров и на богословских курсах, и для тех, для кого гомилетика как церковная проповедь не является профилирующим предметом.

– А как вы строите преподавание?

– Сегодня, к сожалению, приходится темы курса перераспределять с учетом того, каких знаний ребята не могут получить в современной системе семинарского образования. То есть в теоретический курс гомилетики (3-й курс семинарии) вводится часть общего курса владения словом – риторики. Дается она в том объеме, в котором необходима для того, чтобы свободно составлять проповеди в соответствии с психологией восприятия человека, на основании в том числе и классической риторики. На 1-м курсе мы изучаем предмет, который также помогает в нашей дисциплине, – логику, поскольку логическое мышление предполагает структуризацию проповеди и последовательное раскрытие тем и понятий, вводимых проповедником, для выполнения главной – нравственной – задачи, которую он решает на амвоне.

Вторая задача, которую мы решаем на занятиях, – дать возможность практического закрепления материала. Однако выступить студенту не всегда удается. Если в аудитории 20–25 человек и каждому необходимо уделить не менее десяти минут внимания, чтобы прослушать его учебную проповедь, дать комментарий, а иногда и практически отработать некоторые элементы, то это займет не менее трех лекций, таким образом почти месяц уходит на решение практических задач. В связи с этим за первое полугодие мы имеем возможность только один раз дать студенту опробовать свои теоретические знания. Этого очень мало. Поэтому целесообразно было бы выделить на эти занятия отдельные часы, по образцу того, как в регентском классе теоретическую часть слушают на лекционных занятиях, а практические занятия назначаются индивидуально каждому студенту.

– Какую роль играет предмет, преподаваемый вами, в процессе обучения будущих пастырей?

– Вера – от слышания, а слышание – от слова. От проповеди. Проповедь является, пожалуй, самым значимым элементом катехизации и церковного воспитания. Отсюда возникает и понимание значения этого предмета для студента духовной семинарии. Здесь, наверное, следовало бы обратить внимание, прежде всего, на внутренние мотивы миссионерской деятельности наших ребят, которые не только получают знания, но и имеют возможность их опробовать – преподавая в воскресной школе, беседуя после богослужения (я знаю, такая практика существует), в беседе после лекций… Одно время наши студенты участвовали в курсе лекций о Православии в Политехническом музее. Их задача состояла в том, чтобы разъяснить сложные богословские нюансы, которые остались за рамками понимания слушающих во время лекции наших педагогов. Эти беседы проходили в перерывах между лекциями, и задача студентов иногда была сложнее, чем у преподавателей, – разъяснить, расширить знания после исчерпывающей и интереснейшей лекции наших прославленных проповедников. Поэтому необходимость этой дисциплины реально ощущается студентами непосредственно с первых контактов с окружающими людьми.

– А есть ли отличия в преподавании гомилетики и риторики?

– Гомилетика является частной наукой по отношению к риторике. Риторика дает общие основы владения словом. Гомилетика говорит о частностях, именно о том, как это слово реализуется в церковной среде, если быть более точным – как священнику нужно проповедовать в храме, именно во время богослужения. Ведь гомилетика, прежде всего, учит тому, как будущему пастырю, проповеднику произносить слово с церковного амвона. Есть несколько видов церковной проповеди. Это и та проповедь, которая произносится во внебогослужебное время и является по своей сути миссионерской, если обращена к человеку, не являющемуся членом Церкви, и катехизической, которая предполагает воцерковление крещеного, но далекого от опыта церковной жизни христианина. Вершиной же церковного ораторского искусства является богослужебная проповедь. Поэтому гомилетика, с одной стороны, пользуется общими принципами словесности, но в тоже время имеет в своем составе ряд определенных частных аспектов, которые преподаются на протяжении двух, а в академическом курсе – на протяжении четырех лет.

– Какие основные правила произнесения проповеди вы лично используете в своей пастырской, проповеднической практике?

– Правила эти общие, и о них мы говорим со студентами на протяжении двух лет. Но для себя лично я вычленил несколько.

Прежде всего, необходимо прислушиваться к тому, какой резонанс твоя проповедь вызывает у слушающих, как она отзывается в их сердце и какой отклик находит в их сознании. Очень часто бывает, что люди подходят и в недоумении задают какой-то вопрос по поводу непонятных мест проповеди. Иногда бывает, что люди благодарят. Очень часто проповедь остается без всякого отклика в сердцах слушающих. Нередки случаи, особенно в начале проповеднической деятельности (я помню каждый из них как только что происшедший), когда прихожане, имеющие богатый опыт церковной жизни, иногда педагогический стаж, на протяжении десятков лет преподающие в лучших вузах Москвы, подходили и обращали мое внимание на некоторые ошибки. И к этим замечаниям надо всегда относиться с благодарностью, учитывая и перерабатывая их в своей дальнейшей проповеднической деятельности, что, во-первых, позволяет встать на более высокую степень мастерства и, во-вторых, позволяет обрести теснейшие связи со своим приходом, где каждый по силам и талантам, данным ему от Бога, совершает служение любви.

Если проповедь была услышана, то одно или два слова о ней человек всегда скажет. И так бывает всегда, когда ты проповедуешь искренне, когда слова задевают за живое. Иногда в отношении сказанной проповеди могут даже пошутить, особенно если это твои собратья-священники или работающие при храме. И это тоже или своеобразное замечание, или свидетельство того, что проповедь проникла в глубину, разбередила греховные раны человека. Тогда надо проявить больше такта и любви, чтобы проповедь вместо обличительной, стала поучительной.

Но особое внимание следует обращать на те случаи, когда проповедь остается без отклика. Это знак, что проповедь была суха, слово «проскользнуло» через сознание, не вызвав размышления. Вот это беда. И это первый знак того, что надо работать над собой, надо работать над содержанием проповеди.

Вот такие небольшие, но важные уроки, которые я усвоил для себя за несколько лет моего служения в священническом сане.

Кроме того, следует помнить, что приход по своему составу неоднороден. Тут и дети, и взрослые, тут и бабушки, которые пережили блокаду Ленинграда, и «прохожане», которые попали не туда, или люди искусства, приходящие в храм один раз в году на литургию П.И. Чайковского. Рядом с тобой находятся и совсем юные души, у которых верующие родители, но у которых сердце находится не в храме. Поэтому, прежде всего, нужно определить, кому из людей твое слово сейчас более всего необходимо. Это второе правило.

И третье правило, которое является нереализованным пока еще сегодня в полной мере, исполнение которого ожидает своего часа. Оно, прежде всего, касается небольших приходов, где богослужение совершается ежедневно и куда могут прийти люди совершенно нецерковные. Именно это случайное посещение храма необходимо использовать, и оно может стать поистине первым осознанным. Вот для таких-то людей, которые, как видит священник, не знают просто, куда главу преклонить, а куда обратиться своей мыслью, должна произносится проповедь по случаю. Хорошо, конечно, если у нас в храме есть миссионеры, которые обязательно должны таких людей встречать с улыбкой, с любовью, с подлинной радостью и помогать им в тех затруднениях, которые они испытывают. В последнее время замечаю, что в храме очень много таких людей, они впервые приходят к исповеди и обращаются к священнику. Причиной этому бывает часто какое-то горе: либо потеря родных, либо потеря близких. И этим людям нужно слово утешения. Священник, говорящий проповедь с амвона, может и не знать об этом. В таких случаях церковный человек, находящийся на специальном послушании храмового миссионера, окажется всегда кстати. Таким миссионером может быть окончивший как семинарию, так и богословские курсы или воскресную школу. Их слово не будет лишним. Тем более если миссионер живет приходом и любит общину. Он знает храм, его историю, историю района, где расположен храм. Достаточно несколько слов рассказать о храме, о времени его появления, о его святынях, о том, чем мы живем, о том, почему я сам нахожусь в храме, чтобы человек ощутил себя в церковном пространстве не посторонним, своим.

Есть еще одно правило, которое, на мой взгляд, является очень важным. Оно говорит о необходимости внутреннего настроя. Очень часто приходится говорить проповедь без подготовки, когда этого требует послушание священноначалию, то есть старшей братии, или когда рядом с тобой находятся те люди, перед которыми надо говорить экспромтом. И тогда ты начинаешь волноваться, думать: как ты произнесешь проповедь, каков будет отклик на нее? И это волнение мешает говорить открыто, говорить то, что ты знаешь, а знаем мы, слава Богу, пусть и мало, но вполне достаточно, чтобы помочь людям. Поэтому следующее правило можно выразить словами Писания: «Возверзи на Бога печаль твою, и Тот тебя утешит и наставит». Митрополит Антоний Сурожский как-то сказал, что он не считает необходимым готовиться к богослужебной проповеди, поскольку Господь открывает священнику то, что он должен сказать сегодня. Если Господь коснулся сердца проповедника, значит, он коснется и сердец тех людей, которые его слушают. И вот это благовременное слово, которое Господь дает прочувствовать священнику, – это то самое важное, ради чего произносится проповедь. Безусловно, это Божественный призыв. И это стало основным моим правилом, которое я стараюсь реализовывать в своей проповеднической жизни.

– Отец Алексий, не могли бы вы кратко охарактеризовать основные периоды проповедничества в Русской Церкви?

– Об этом много сказано и написано, в том числе и в учебниках. Об этом, между прочим, и очень хорошая книга, которая вышла накануне революционных событий в России. Ее автор – протоиерей Матфей Поторжинский. Книга посвящена и периодам появления и становления русской проповеди. Но я хотел бы обратить внимание на то, что тот период, когда русская проповедь была под влиянием Запада, многими нашими проповедниками, авторами книг по гомилетике расценивается как отрицательный. Я не стал бы так однозначно оценивать эту эпоху. Да, действительно, в это время отечественная проповедь много заимствовала у средневековой схоластики Запада, но это ее сделало более системной и структурной. В это время стало очевидным, какие формы выражения мысли являются нежизненными, леденящими душу человека. При этом тогда же разрешился один из очень важных вопросов – о возможности использования юмора, включения шуток в богослужебную проповедь. Огромная роль в решении этого вопроса принадлежит митрополиту Феофану (Прокоповичу). Вот что было важно.

Русская проповедь в своем развитии достигла той высоты, которую мы можем видеть в проповедничестве святителя Филарета, митрополита Московского, святителя Макария (Невского), современных наших проповедников. Это то, чего во многом не хватает людям, не имеющим классического образования, не знакомыми с традициями истории, не знакомыми с логикой развития мысли и традициями проповедничества.

Каждый период оказал благотворное влияние на нашу науку и на нашу проповедь. Постепенно отсеивалось все лишнее, все плевелы и сор. Любое правило проверяется жизнью. Если люди не слушают, если им не интересно, значит это нежизненно, и это уходит. А то, что жизнь, то всегда остается, оно злободневно, всегда на вооружении.

– Насколько образцы проповеди, выработанные в течение веков, сохраняются в проповедях современных пастырей, проповедников?

– Нередко священники берут проповеди отцов «золотого века» не просто за образец, а целиком передают те их беседы, которые мы с ребятами часто читаем на уроках по гомилетике. Не случайно поэтому они названы классическими образцами. Бывает, что лучше и сказать невозможно. Однако практически всегда приходится перерабатывать проповедь применительно к той или иной ситуации, в которой находится священник, к уровню образованности, степени духовной зрелости людей. Поэтому проповедь всегда получается другой. Безусловно, что беседы святителя Иоанна Златоуста и преподобного аввы Дорофея понятны и самому неискушенному человеку. Но тексты преподобного Иоанна Лествичника или преподобного Никодима Святогорца требуют стилистической переработки. Хотя если мы с вниманием подойдем к изучению «Лествицы», нам откроется вся красота и глубина византийского слога. Конечно, мы не можем ни мыслить, ни говорить так, как говорил и мыслил преподобный Иоанн Лествичник, ибо живем совершенно в другой культурной традиции.

В отношении проповедей отцов «золотого века» важно вот что. Если священник не имеет достаточно времени для приготовления проповеди, то у них он всегда найдет не только образец культуры раннего христианства, но уже готовую проповедь, которую он может произнести. И здесь повториться не грех, потому что вхождение в традицию или передача традиции, пожалуй, самое главное, что есть в проповеди. Научение этой традиции, передача опыта. И здесь-то как раз и реализуется связь Предания, которым, собственно, и живет Церковь.

– А каких наиболее интересных проповедников нашего времени вы могли бы назвать? И в чем особенность их проповедей?

– Не пристало давать оценку деятельности людей, которые выше меня по сану, опыту жизни и служения Церкви. И поэтому я буду говорить не столько о личностях, сколько о стиле проповедников и содержании их проповедей. Каждый, кого мне хотелось бы отметить, выразил особенно удивительно ту или иную сторону методологического подхода к проповеди. И любому проповеднику незазорным будет перенять этот уникальный опыт.

Как на образец стиля церковной проповеди мне хотелось бы, прежде всего, обратить внимание на гомилетическое наследие митрополита Антония Сурожского. Его проповедь очень проста, доступна для понимания. Его стиль укоренен в богослужебной символике и языке русского перевода Библии. Этот очень чистый, а самое главное, лишенный современных вульгаризмов язык, язык, проникнутый благоговейным отношением ко всей церковной культуре. Его богослужебные проповеди коротки и передают опыт той живой встречи священника и Бога, которая происходит именно сейчас. Внебогослужебные беседы, несмотря на простоту речи, поднимают очень серьезные богословские проблемы. В них общедоступно изложены насущные и самые распространенные проблемы. Они могут быть использованы в качестве миссионерского материала, в том числе в печатном виде для раздачи тем людям, которые только что пришли в храм и впервые познакомились и соприкоснулись с традициями Православия. Даже самые трудные понятия владыка Антоний разъясняет в простых примерах, в простых жизненных ситуациях и историях. Поэтому для меня проповеди митрополита Антония Сурожского являются образцом стиля церковной проповеди.

Второй проповедник, который мне очень дорог – и его труды я, скорее, отнес бы к разряду миссионерских проповедей, – это протоиерей Димитрий Смирнов. Все классические примеры проповедничества, с которыми мы соприкасались и в течение жизни, и на семинарских занятиях по гомилетике, реализованы в его беседах. Но отличительной их особенностью является, если можно так выразиться, «светская» иллюстративность, понятная современному светскому человеку. Если мы возьмем проповедь преподобных аввы Дорофея, Иоанна Кронштадтского или же Феодора Студита, проповеди святителя Игнатия (Брянчанинова) и других наших классиков, то мы найдем в них примеры, почерпнутые из опыта церковной жизни: патериков, житийного материала и церковной истории. И все это понятно людям, которые живут внутри церковной ограды. Людям нецерковным, слушающим классические образцы проповеди, порой кажется, что рассказ повествует о каких-то инопланетянах – все это настолько необычно и так сильно разнится от их ежедневного опыта. Отец Димитрий в качестве иллюстративного материала избирает примеры современной жизни, события новостных лент. Это трагедии в армии, и случаи из тюремного служения, конференции, примеры из классических произведений литературы – то, что доступно, знакомо и привычно каждому светскому человеку, который живет именно в подобной культурной среде, вырос на Маяковском и фильмах Роу. Это замечательный пример, как можно быть «всем для всех, чтобы спаси хотя бы некоторых». Такого рода миссионерских проповедей сегодня очень не хватает.

Проповеди епископа Феогноста Сергиево-Посадского поражают меня своим эмоциональным воздействием. Проповеди владыки в основном аскетические, нравственно-экзегетические. Но главное – это то, как он их произносит. Ту экспрессию, которая заключена в его проповедях, редко встретишь у наших проповедника. Студенты, которым я давал послушать его избранные проповеди, иногда просили остановить запись, потому что эмоциональное напряжение было настолько велико, что прослушать подряд две или три проповеди было невозможно. И вот этой-то экспрессией он и будит заснувшую душу. Как говорил Цицерон, проповедь должна обращаться не только к уму, но и к сердцу. Именно это горение мы, к сожалению, не часто переживаем и сами, нечасто встречаем и у наших современников-проповедников.

Современные технологии открывают новые возможности для проповеди, о которых мы не предполагали еще несколько лет назад: всемирная коммуникативная сеть интернет, цифровое телевидение. И если апостолам в их трудах для того, чтобы охватить евангельским благовестием тот или иной регион, требовалось преодолевать тысячи километров и тратить годы жизни, то сегодня достаточно одного телевыступления, чтобы быть услышанным многомиллионной аудиторией. Именно таким перспективным направлениям сегодня уделяется много времени. И уникальным примером подобной проповеди является передача «Слово пастыря». Первый канал телевидения, вещающий на страны и ближнего, и дальнего зарубежья, собирает миллионы зрителей. Мне рассказывали люди, как они, желая приятно провести время у своих телевизоров в выходной день, оказывались пред лицом новой реальности, о которой им возвещала проповедь тогда митрополита Кирилла, а теперь нашего патриарха.

Проповедь Святейшего Патриарха Кирилла не только современна, но и глубоко церковна. Очень часто, пытаясь сделать проповедь доступной светской аудитории, авторы идут на «уступки» слушающим. Не говорят, например, о сложных проблемах или опускают то, что может вызвать недопонимание. Святейший Патриарх основывает свои ответы всегда только на том фундаменте, на котором Церковь строит свое учительное послание миру, как сказал он в одном из своих выступлений. «Когда к жизни Церкви подходят, используя исключительно светские научные критерии оценки, то всякий раз впадают в очень существенную ошибку», – говорил он в другом своем обращении. Но на одно качество его проповедей мне хотелось бы обратить особое внимание – это ясность языка и выверенность формулировок. В передаче «Слово пастыря» за 15 минут раскрывались сложнейшие темы – «О богопознании», «О Святой Троице» и другие, которым в курсе семинарских занятий посвящается несколько академических лекций.

– Отец Алексий, как вы считаете, достаточно ли времени уделяется гомилетике в духовных школах?

– Если говорить о теоретическом курсе – достаточно. Третьему семинарскому курсу вполне достаточно того количества времени, которое отводится на гомилетику. Его хватает, чтобы студент смог произносить очень достойные проповеди. Не хватает времени на практические занятия – я уже говорил об этом. А они необходимы. Эти практические занятия должны проходить таким образом, чтобы студент мог лично общаться с педагогом, и педагог мог каждому студенту посвятить минимум часа четыре чистого времени для того, чтобы развивать те таланты, которыми студент обладает, и обратить внимание на те ошибки, которые могут стать определяющими во всей его последующей проповеднической деятельности. Если говорить о программе 4-го курса семинарии, то часов, выделенных на дисциплину, конечно, катастрофически не хватает. То, что мы успеваем сделать, это даже не изучить, но лишь познакомиться с проповедниками – по одному из каждой эпохи. И у нас получается, что где-то к Великому посту мы подходим только к началу ХХ столетия. Этого очень мало. Таким образом, на современную проповедь у нас остается одна, максимум – две лекции. К тому же, хотелось бы обратить особое внимание студентов еще и на проповедь русского зарубежья, где совершали свои миссионерские служения такие известные проповедники, как протопресвитеры Иоанн Мейендорф, Александр Шмеман, митрополит Антоний Сурожский и многие другие. Эта эпоха проповедничества интересна тем, что вскрывает тот стиль, направление, богословский уровень и социальные задачи, которых бы достигла русская проповедь у нас в России, если бы не революция.

С другой стороны, мы видим проповедь, которую попытались реализовать в странах Западной Европы, и то, насколько она была жизнеспособна, насколько Православие было интересно и жизненно там, в странах западного рационализма. И вот на эти-то важные темы у нас времени практически не остается или его нет вообще, не говоря уже о том, что хотелось бы также дать краткий обзор проповедничества западного: католичества, протестантизма, – для того, чтобы не только иметь сравнительную характеристику, но, прежде всего, чтобы приобрести опыт и посмотреть на те особенности, иногда ошибки, но также и положительный опыт, который поможет нашим студентам стать настоящими проповедниками, готовыми возвещать истину Христову в любых социально-культурных условиях.

– А в чем вообще важность и необходимость теоретических знаний по гомилетике для семинариста?

– Любую область деятельности можно осваивать интуитивно, точно так же, как ребенок учится говорить. Но это будет только первым шагом на пути к подлинному обладанию словом. Без систематических занятий русским языком, историей и теорией литературы нельзя стать настоящим специалистом. То же самое можно сказать и о проповедничестве. Мы можем и на примерах учиться, но гораздо проще и быстрее освоить эту прекрасную науку, познакомившись последовательно не только с классическими образцами, но и с тем, каким образом формировалась наука, каким образом появлялись формы не только проповеди, но и вообще формы речи.

– Какие темы курса гомилетики вы считаете самими сложными для освоения и понимания?

– Самое сложное – адаптация и использование античного риторического канона и форм внешней риторики в современной проповеди. Когда мы читаем образцы византийской проповеди, студенты с трудом могут себе представить, как вообще это можно использовать в нашей практической деятельности.

Дело не только в том, что сейчас мы говорим по-другому. Мы живем по-другому. Люди эпохи преподобного Иоанна Лествичника жили в традиции, где люди могли наслаждаться устной речью. Человек, прочитывая произведение для себя, будучи один на один с собой, никогда не читал «про себя», он всегда читал вслух и радовался красоте слова и гармонии словесных форм. Эта традиция берет свое начало в античном театре, где сформировались основные типы литературных произведений и куда приходил человек, чтобы слушать слово. Слово играло. Оно было автономно. Достаточно вспомнить, что игры в театре практически не было, что собственно и было причиной появления известных театральных масок. Поэтому устному слову отводилась особая роль. Конечно, это абсолютно не означает, что в синайских монастырях под управлением преподобного Иоанна или в константинопольском монастыре неусыпающих было такое идолопоклонническое отношение к слову, нет. Но и преподобный Иоанн, и Иоанн Златоуст возрастали и были воспитаны в почтительном отношении и любви к слову, что выразилось и в красоте их проповедей.

Нам порой кажется, что все античное или архаичное должно уйти, что оно не имеет практического значения. Напрасно! Потому что подобное знание слова, подобная любовь к слову вскрывает многие аспекты понимания, чего мы на сегодняшний день лишены. Очень часто мы произносим проповедь, и, как нам кажется, правильную, не заботясь о восприятии нашего слова слушателями. А в том, как произнесена проповедь, заключается половина успеха. Именно в практическом освоении слова и помогает нам вот эта внешняя формальная риторика, которая очень часто не находит применения в гомилетической практике наших студентов. Возникает масса вопросов. Но я думаю, что все эти вопросы снимутся лишь после того, как мы освоим тот богатейший материал, внутренне переработаем его и сможем понимать, почему святые отцы говорили именно так, почему носители этой византийской культуры мыслили так. Но этот опыт появится только после того, как в нашем сердце произойдет органическое осмысление этой эпохи, этих произведений.

– Почему на занятиях и при проверке проповеди у студентов вы всегда настаиваете на четком построении плана проповеди при ее подготовке?

– Это естественно. Человек, для того чтобы воспринять пищу телесную, должен ее сначала приготовить, и только потом он сможет получить наслаждение от тех ароматов и вкусовых ощущений, которые он формирует в процессе ее приготовления. То же самое можно сказать и о проповеди. Слушающий не последует нашему призыву, если не будет к тому подготовлен предшествующей речью. Святитель Иоанн Златоуст в беседе о милостыне сказал: «Слушатель, одушевившись приятными надеждами и сделавшись благорасположеннее, примет наставление с большим усердием». Призвать человека можно тогда, когда он захочет, когда он сможет принять ваш призыв. Если этого не происходит, если мы сразу толкаем человека на подвиги, иногда для него непонятные, происходит трагедия. Священник не достигает своей цели, паства остается без назидания.

– Что должен знать будущий священник при подготовке и произнесении проповеди? И что он должен знать в первую очередь?

– Это материал всего курса гомилетики. Прежде же всего, священник должен любить людей. Если он не любит, то его слово будет сухим, и оно не достигнет человека. Можно сказать много правильных слов, но нам никто не поверит. А можно сказать очень просто и доступно, без всяких ухищрений, и человек прочувствует любовь, и уже этого бывает достаточно. Иногда на проповеди и на исповеди я замечаю, что люди от самых простых слов уходят утешенными, хотя, казалось бы, ничего такого необычного не сказал. И сам себя винишь, что не смог подобрать нужных выражений, а оказывается совсем наоборот. Ты постарался, рассказал о своем опыте, приложил все силы душевные и помолился. Однако все равно осознаешь, что слова твои – только слова, слова твои . Но проходит время, и люди, приходя опять в храм, искренне благодарят тебя, приводя и своих близких, словно как бы в свидетельство действенности слова. Поэтому основа для произнесения проповеди – смиренное мнение о своих способностях, любовь к человеку и молитва к Господу. Вспоминается разговор с одним моим педагогом, которого я очень уважаю и с благодарностью вспоминаю, хотя прошло уже более десяти лет со дня окончания академии. Получив послушание миссионера тюремного храма, я решил принять наставление от человека, который всю свою жизнь посвятил апологии христианства. Он сказал мне всего одну фразу: «Успех проповеди заключен в молитве».

– А возможно ли говорить замечательные и хорошие проповеди без подготовки, по слову Господа о том, чтобы не заботились, что говорить, что отвечать, так как это дано нам свыше по действию Святого Духа?

– Во-первых, в контексте эти слова звучат так: «Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух вашего Отца будет говорить в вас» (Мф. 10: 19–20). Это слова утешения и поддержки, сказанные апостолам, которых будут гнать и убивать за имя Христово. И Спаситель убеждает их в том, что не оставит их одних, и немощь человеческая явит силу Божию. И не относятся эти слова никоим образом к процессу приготовления проповеди, когда священник должен реализовать свои творческие способности, таланты, данные ему от Бога. Поэтому не надо перекладывать ответственность за свою проповедь на Господа. Это попытка оправдать свою леность, нежелание кропотливо трудиться над своим послушанием. Куда легче полежать, посмотреть фильм, почитать книгу или провести время в веселой беседе. К тому же, произносить проповедь экспромтом мы можем лишь в том случае, когда обладаем достаточным знанием, достаточным нравственным опытом и если мы способны к тому, чтобы рассуждать во время произнесения. На это способны очень немногие.

Признаться, в студенческие годы мы упражнялись в произнесении экспромтов. Уходили в поле – а вокруг лавры такие красивые поля, перелески, по весне птицы поют – душа поет. И вот один из нас зачитывал евангельское зачало, другой произносил краткую проповедь. Потом менялись местами. Но как ни велика была любовь к проповеди, скоро запас знаний истощился, а поддерживать интерес к слову одним воодушевлением было невозможно. Как говорил Цицерон, невозможно говорить хорошо о том, чего не знаешь.

Очень часто в своих рассуждениях студенты сбиваются или просто путаются. И для того, чтобы наше слово достигало сознания людей, чтобы человеку не пришлось распутывать клубок наших мыслей и додумывать то, что мы намеревались сказать, но не сказали, забыли или не смогли проиллюстрировать свою мысль, для этого необходима подготовка. Поэтому начинающему проповеднику необходима постоянная работа над своими проповедями. Работа не только над содержанием проповеди, но и над ее произнесением.

Господь дает молитву молящемуся, так же и слово дает тому, кто трудится над словом. Об этом мы должны всегда помнить.

Даже в случае, если проповедь произнесена экспромтом, прекрасная проповедь, она должна быть записана, оценена самим священником после ее произнесения. Вот основные правила, которые нужно всегда реализовывать в своей жизни. И я считаю, что произносить экспромтом проповеди постоянно мы не имеем права, по крайней мере на первых порах.

– Назовите, пожалуйста, основные ошибки, которые допускают в своих проповедях современные священники, современные проповедники? Что вас лично коробит?

– Нехорошо оценивать деятельность своих собратьев. Тем более что ошибки есть у каждого. В том числе и за собой я замечаю достаточно ошибок, которые хотелось бы исправить. Ну, а самой распространенной ошибкой, даже не ошибкой, а, скорее, недопониманием, является отсутствие практических наставлений в проповеди. Мы зачастую не показываем практического пути освоения тех идеалов, к которым мы призываем. С одной стороны, конечно, мы по своему смирению можем и отказаться от этой задачи, поскольку кто может учить? Только человек высокодуховный, высокоморальный. С другой стороны, знание реализуется по нескольким направлениям. Есть знания внешние, есть знания внутренние, которые мы переживаем в своей жизни, и от одного до другого знания мы должны прожить достаточно долгий промежуток времени. Нельзя сказать, что студент, который закончил семинарию, не знает этого пути, в то же время это знание не является знанием его личного опыта. Вот как раз здесь возникает проблема: как я могу говорить? А говорить надо, поэтому не от себя, а исходя из опытности других людей, которые оставили нам указание пути в Царствие Небесное, как сказано в одноименной книге святителя Иннокентия, митрополита Московского.

Поэтому на специальном, я бы даже сказал экстренном, педагогическом совете, собранным по инициативе нашего ректора архимандрита Тихона (Шевкунова), было принято решение: на предметах практического направления изучать и обсуждать аскетическую литературу, составляющую «золотой фонд» святоотеческой письменности. Здесь и авва Дорофей, и преподобный Никодим Святогорец, и такие систематизирующие произведения, как «Аскетизм по православно-христианскому учению» С. Зарина и многие другие. Отец Тихон отметил важное и перспективное нравственно-практическое направление, не получившие своего развития в отечественной проповеди XX столетия в связи с революционными событиями. Именно этого и жаждет душа современного человека, не нашедшая реализации своему духовному миру в многочисленных квазирелигиях, оккультизме и других заблуждениях современного мира.

Со священником Алексием Лымаревым беседовал послушник Диомид Митрофанов,
студент 5-го курса СДС