4. Мне должно делать дела Пославшего Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может делать. 5. Доколе Я в мире, Я свет миру. "Да, - как бы говорит Христос - и то действие, которое Я намереваюсь совершить над слепым, есть только одно звено в цепи многих дел Моего

33. Дети! недолго уже быть Мне с вами. Будете искать Меня, и, как сказал Я Иудеям, что, куда Я иду, вы не можете придти, так и вам говорю теперь. Так как предлежащий Христу путь к славе есть путь страданий и смерти и так как теперь ученики еще не пойдут этим путем, то им приходится

4. Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне. 5. Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Апостолы должны сохранять

Глава 8. О том, что ничего не должно делать напоказ 1. Авва Антоний услышал об одном молодом монахе, что сотворил на пути такое чудо: увидев некоторых старцев, которые путешествовали и утомились на пути, он велел диким ослам подойти к ним и на себе нести старцев, пока не

Уповающие не желают ничего делать против воли Божьей Четвертая награда - предохранение от грехопадений в этой жизни, и милость Божья, заглаживающая покаянием грехи, совершенные нами. "Избавит Господь душу рабов Своих, и никто из уповающих на Него не погибнет" (Пс.

ГЛАВА 50. О том, что ничего не следует делать в угоду себе и по пристрастию 1. Из жития святого ПахомияВеликий Пахомий в одном из монастырей, бывших в его ведении, строил храм. При этом портики и колонны он возвел такой соразмерной кладки, что ему самому понравилось то, что он

Человек… Прекрасное творение Божье! Человек… Ужасное, хуже лютого хищника, существо! Человек, какой ты на самом деле? Один мой знакомый сказал: «Чем больше я узнаю людей, тем больше мне хочется жить среди животных».

Почему Господь до сих пор не разочаровался в человечестве? Да потому что Он видит в нас то, чего мы сами не замечаем – Свое Божественное Подобие! Даже в самом-самом опустившемся грешнике Бог видит Своё отражение. Мы – единственные существа во Вселенной, созданные по Его образу и подобию. Мы – единственные обитатели планеты Земля, которым дана способность любить, творить и делать свой выбор – покоряться или не покоряться Богу. Если вы откроете Евангелие от Иоанна, то прочтете следующие слова: «…без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15:5). Если бы Господь Иисус сказал «без Меня не можете сделать очень много» или «без Меня вы очень многое не сможете сделать», с этим было бы легче согласиться. Но Иисус говорит: «Не можете делать НИЧЕГО!» Когда я впервые прочитал эту фразу, то воскликнул: «Так ведь делаем, Господи!» И действительно, если библейская Вавилонская башня не была построена из-за вмешательства Бога, то современная история знает десятки примеров, когда люди завершили свои «башни». Люди успешно занимаются клонированием, запускают коллайдеры, разрешают аборты и однополые браки, строят дома-башни километровой высоты, создают учения и религиозные движения противные Богу. Всё это люди создают БЕЗ НЕГО, без ЕГО участия. Создается такое впечатление, что вся современная история человечества – это вызов словам Иисуса Христа «без Меня не можете ничего».

Так что же Ты имел в виду, Господи, когда говорил это?

Чтобы получить ответ на этот наш вопрос, необходимо поговорить о суете. На первый взгляд, такое простое слово СУЕТА. Мы часто применяем его в быту, когда хотим обозначить чьи-то хаотические, не приносящие значительного результата действия. О суете очень много говорит Священное Писание, чтобы предостеречь нас от ощущения пустоты и бессмысленности в конце жизни. Библейский мудрец Екклесиаст пишет: «…суета сует, - все суета!» Он разочаровался во всем: в богатстве, в плотских наслаждениях, в семейном счастье. Он устал и хочет убежать, исчезнуть, спрятаться от всего мира, поселиться на необитаемом острове – так его утомила житейская суета.

А теперь я хочу сказать что-то очень важное – суета и есть то, что мы делаем без Иисуса.

Бог не против, чтобы мы имели достаток, были трудолюбивыми и разумными в тратах. Он создал человека со способностью получать наслаждение от множества житейских мелочей, будь то еда, уютное жильё, добротная одежда, хороший автомобиль. Бог не против того, чтобы мы были счастливы в браке. Но человек, созданный по образу и подобию Божьему, может быть по-настоящему счастлив только тогда, когда Бог присутствует во всех сферах его жизни. Если же мы удаляем Бога, суета начинает разъедать нашу душу.

Суета – это рак души. Иисус Христос – единственное спасение от этой болезни. Сотворенные по Божьему образу и подобию мы способны на многое без Бога. Но это тупиковый путь, в конце этого маршрута нас ждет пустота и разочарование. Но когда наш путь – Иисус, когда наша жизнь – Христос, в конце нас ждет насыщение. Писание говорит, что мужи Божьи уходили не утомленные жизнью, а насыщенные ею. Нормой их жизни был девиз «Без Тебя, Боже, мы не можем ничего!» Они всегда приглашали Бога участвовать во всех своих мероприятиях, даже в тех, когда, казалось бы, можно обойтись и собственными силами.

Однажды царь Давид, уже на склоне лет, движимый благими намерениями, решил построить храм, жилище для Бога. Давид сделал сбор на это строительство. Сердца израильтян были открыты, чтобы профинансировать идею царя. Средств собрали достаточно. Как вы думаете, могли бы евреи в тот момент построить этот храм? Конечно, да! Они бы построили его и даже молились бы там. Но только вряд ли от этого была бы хоть какая-то польза. Я не думаю, что Дух Божий посетил бы Израиля в этих молитвах… Столько сил, столько средств - и всё впустую! Разве это не суета?

Многие мировые владыки, прожившие жизни без оглядки на Господа, в конце своего правления задавали один и тот же вопрос: «На что я потратил всю свою жизнь? Зачем нужна была вся эта суета? Оценит ли кто-нибудь эти усилия?»

Тут мы подошли к еще одному важному моменту. Люди по природе, в большинстве своём, не благодарны. Сколько бы вы ни прилагали усилий, как бы вы ни служили им, редко кто оценит это. Даже наши собственные дети порой не благодарны за то, что мы для них делаем. Самые наглые из них говорят: «А я не просил тебя рожать меня и всё это делать для меня!» Как горько это слышать. И лишь один Бог не забывает наших заслуг. Лишь Он один может оценить наши усилия и воздать за них. Чувство Божественной благодарности и поддержки и отличает суету и опустошенность от насыщения жизнью.

Давид никогда не знал похвалы от людей. Он, как никто другой, испытал цену «человеческой признательности». Его предавали все – от царя Саула, которому он верно служил, до собственных детей. Похвала от Господа была единственным мерилом его деяний. Вот почему, решив строить храм, он пригласил в этот проект Бога. А Бог сказал: «Нет, Я против того, чтобы храм строил ты. Это задача для твоего сына Соломона. Не забегай вперед». И Давид с лёгкостью отказался от этой идеи.

Ничего не делать без Бога – это персональный выбор Давида. Ничего не делать без Бога – может быть и твоим решением. Что бы ты ни делал, прежде всего подними свой взгляд к небесам и пригласи Бога.

Апостол Павел пишет: «Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» (1Кор. 10:31). Нет ни одного дела в жизни человека, не достойного внимания и участия Бога. Нет ничего, о чем бы вы могли сказать: «Это такие мелочи! Зачем сюда впутывать Бога? Я сам могу это сделать!» Можешь, конечно же, можешь. Но только не жалуйся потом на то, что ты до смерти устал от всего, не стони от груза служения, не сетуй на тяжести семейной жизни. Ты сам на себя взвалил груз суеты.

У меня огромное желание, чтобы мы услышали слова Господа «Без Меня не можете делать ничего» и согласились с ними. Пусть моим и твоим выбором будет девиз «Я без Бога не могу и не буду делать ничего». Если ты, мой дорогой читатель, согласен с этим, давай помолимся вместе:

«Дорогой Господь Иисус! Спасибо Тебе за это откровение. Я не хочу идти путём опустошения и разочарования. С сегодняшнего дня я приглашаю Тебя, Господи, участвовать во всём, что происходит в моей жизни. Я принимаю решение – НИЧЕГО не делать без Твоего участия. Я не всегда ясно понимаю Тебя, Господь, но прошу – разрушай в моей жизни всё, что не согласуется с Твоей волей, не дай мне построить мой Вавилон, разрушай это всё в самом начале. Господь, благослови все мои начинания, с которыми Ты согласен. Сверхъестественно развивай это и помогай достигать самых высоких вершин. Я ничего не могу без Тебя, Господи, но я всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе! Аминь!»

«Господь отвечал Иову из бури и сказал...Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне: где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь? или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости? Кто затворил море воротами, когда оно исторглось, вышло как бы из чрева, когда Я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его, и утвердил ему мое определение, и поставил запоры и ворота, и сказал: доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим? Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место ее, чтобы она охватила края земли и стряхнула с нее нечестивых, чтобы земля изменилась, как глина под печатью, и стала, как разноцветная одежда, и чтобы отнялся у нечестивых свет их и дерзкая рука их сокрушилась? Нисходил ли ты во глубину моря и входил ли в исследование бездны? Отворялись ли для тебя врата смерти, и видел ли ты врата тени смертной? Обозрел ли ты широту земли? Объясни, если знаешь все это. Где путь к жилищу света, и где место тьмы? Ты, конечно, доходил до границ ее и знаешь стези к дому ее. Ты знаешь это и потому, что ты был уже тогда рожден, и число дней твоих очень велико. Входил ли ты в хранилища снега и видел ли сокровищницы града, которые берегу Я на время смутное, на день битвы и войны? По какому пути разливается свет и разносится восточный ветер по земле? Кто проводит потоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы шел дождь на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека, чтобы насыщать пустыню и степь и возбуждать травные зародыши к возрастанию? ...Можешь ли выводить созвездия в свое время и вести Ас с ее детьми? Знаешь ли ты уставы неба, можешь ли установить господство его на земле? ...Кто вложил мудрость в сердце, или кто дал смысл разуму?

Знаешь ли ты время, когда рождаются дикие козы на скалах, и замечал ли роды ланей? ... Твоею ли мудростью летает ястреб и направляет крылья свои на полдень? ...И продолжал Господь и сказал Иову: будет ли состязающийся со Вседержителем еще учить? Обличающий Бога пусть отвечает Ему. И отвечал Иов Господу и сказал: вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои. Однажды я говорил, – теперь отвечать не буду, даже дважды, но более не буду...

Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал. ... Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» ().

«Невидимое Его, вечная сила Его, и Божество от создания мира через рассматривание творений видимы»

«Подлинно суетны по природе все люди, у которых не было ведения о Боге, которые из видимых совершенств не могли познать Сущего и, взирая на дела, не познали Виновника... ибо от величия красоты созданий сравнительно познается Виновник бытия их. ...И они неизвинительны: если они столько могли разуметь, что в состоянии были исследывать временный мир, то почему они тотчас не обрели Господа его?» ().

Еретикам надлежало бы изумляться и дивиться не только устройству солнца и луны, но и гармонии сонмов звезд, их беспрепятственному движению и благовременному восхождению каждой из них: как одни служат знамениями лета, а другие – зимы; как одни показывают время сеяния, а другие означают начало плавания; и человек, плывя на корабле по беспредельным волнам, по звездам направляет корабль. Об этом-то прекрасно говорит Писание: «Да будут... для знамений, и времен, и дней, и годов» (), а не для составления астрологических басен о рождении. Смотри, в какой прекрасной постепенности даровал нам и дневной свет: не вдруг видим восходящее солнце, но его предваряет некий малый свет, чтобы зеница ока, привыкнув, могла взирать на более яркое сияние. Но как и ночную тьму Бог умерил лунным сиянием?

«Есть ли у дождя отец? или кто рождает капли росы?» (). Кто сгустил воздух в облака и повелел им носить дождевые воды? Кто иногда «повелевает свету блистать из облака Своего» (), иногда делает их одинаковыми и снова изменяет их формы и очертания? Кто в премудрости своей может исчислить облака? О Ком сказано у Иова, что знает Он «равновесие облаков» (), что Он преклонил небо к земле и исчислил облака мудростью (), так что не расседаются облака под водами (), то есть столько вод на облаках и вода не прорывается, но мерно нисходит на землю? Кто «изводит ветер из хранилищ Своих» ()? «Кто рождает капли росы? Из чьего чрева выходит лед» ()? Он происходит из воды, а действие его подобно камню. Вода превращается иногда в снег, подобный волне, а иногда служит Посылающему иней, как пепел (), иногда становится твердой, как камень, потому что превращает воду в то, что Ему угодно. И естество ее однородно, но действия различны. Вода в винограде делается вином, веселящим сердце человека, в маслинах – елеем, умащающим лицо человека, она превращается и в хлеб, укрепляющий сердце человека, и во всякие плоды.

Что же должно делать при всем этом: хулить ли Создателя или поклоняться Ему? И пока не говорю еще о неявных делах Его премудрости. Посмотри на весну и на цветы всякого рода, различные при самом их сходстве, на красный цвет розы и на белизну лилии; все это от одного дождя и из одной земли. Кто же придает им различие? Кто созидает их? Посмотри, какая строгая во всем бережливость: из одного древесного состава одно идет на одеяние дерева, а другое – на разные плоды, а Художник один. В одной виноградной лозе иное годно на сожжение, иное идет в росток, иное в листья, иное в ветви, иное в гроздья. Подивись на тростнике этим частым обводам Колен, какие сделал Художник. Из одной земли происходят пресмыкающиеся, звери, скоты, деревья, годное в пищу, золото, серебро, медь, железо, камень. Одно естество водное, но из него состав и плавающих животных, и птиц, чтобы одни плавали в водах, а другие летали в воздухе.

«Это – море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа» (). Кто в состоянии изобразить красоту рыб в море? Кто может описать величину китов и состав животных земноводных, приспособленный к тому, чтобы жить на суше и в водах? Кто в состоянии описать глубину и широту моря или стремление огромных волн? Но оно остается в своих пределах, по слову Изрекшего: «Доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим?» (). Оно и показывает, как страшно для него слово повеления, когда при отливе оставляет на берегах ясно проведенную волнами черту, как бы давая тем видеть, что не преступает назначенных пределов.

Кто может изучить естество летающих в воздухе птиц? Почему одни так красиво поют, у других так расцвечены перья, иные, поднявшись высоко, могут неподвижно стоять в воздухе, подобно ястребу? Ибо по Божиему повелению стоит ястреб, неподвижно раскинув крылья и глядя на юг (). Кто из людей может проследить взглядом поднявшегося ввысь орла? Если же не понятна для тебя поднявшаяся в высоту неразумная птица, как ты хочешь постичь Творца мира?

Кто из людей знает хотя бы только имена всех зверей? Или кто в состоянии изучить естество каждого зверя? Если же не знаем даже имен животных, то как постигнем Творца их? Одно Божие повеление изрекло: «Да произведет земля... скотов, и гадов, и зверей земных по роду их» (), и по одному повелению из одного источника произошли различные породы: и кроткая овца, и кровожадный лев. И различные движения бессловесных животных имеют в себе нечто уподобляющееся человеческим желаниям: лисица являет в себе людское коварство; змея – ядоносных друзей; ржущий конь – сластолюбивых юношей; деятельный муравей служит тому, чтобы пробудить ленивого и нерадивого. Ибо когда человек в праздности проводит юность, тогда вразумляется он бессловесными животными, обличаемый Божественным Писанием, которое говорит: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым» (). Видя, как он заблаговременно заготавливает себе пищу, подражай ему и ты и собирай себе плоды добрых дел на будущие века. И еще: «...пойди к пчеле и познай, как она трудолюбива» (). и как она, облетав всякого рода цветы, тебе на пользу составляет мед, чтобы и тебе, проходя Божественные Писания, пожать снопы своего спасения и, насытившись, сказать: «Как сладки гортани моей слова Твои! лучше меда устам моим» ().

Поэтому не прославления ли достоин Художник? Что же? Если ты не знаешь состава всякой вещи, то неужели они и сотворены напрасно? Не в состоянии ты познать назначение разных растений, не можешь познать всю пользу, доставляемую каждым животным. Но из самых ядовитых змей извлечены противоядия во спасение людям. Ты скажешь: змея ужасна. Но бойся Господа, и она не может повредить тебе. Жалит скорпион. Но бойся Господа, и скорпион не ужалит тебя. Кровожаден лев. Но бойся Господа, и лев сядет у ног твоих, как у ног Даниила. Подлинно должно удивляться и деятельности животных: почему сила одних в жалах, как у скорпиона, сила других в зубах, иные одолевают когтями, у василиска сила во взоре? И из разнообразия созданий познавай силу Создателя.

Но, может быть, ты не знаешь этого: тебе нет дела до животных, которые вне тебя. Войди, наконец, в самого себя и по своему существу познай Художника. Что в твоем теле по своему устройству заслуживает порицания? Владей собою, и из всех членов ни один не окажется негодным. В начале и Ева в раю были нагими, но не по природе своей они отвержены. Причина греха не в членах, но в тех, кто неправильно применяет их. Творец же членов премудр. Кто устроил ложесна для чадородия? Кто одушевил неодушевленное? Кто скрепил нас жилами и костями, облек кожей и плотью () и вместе с рождением младенца изводит из сосцов источники молока? Как младенец возрастает в отрока, отрок в юношу, а потом в мужа и муж изменяется в старца? Между тем никто не замечает строгой, ежедневной последовательности перемен. Как из пищи одно обращается в кровь, другое выводится из тела, иное прелагается в плоть? Кто приводит сердце в непрестанное движение? Кто нежное око премудро обезопасил покровом век? Многосложное и дивное устроение глаза только отчасти объясняют пространные книги врачей. Кто в целое тело вложил единое дыхание? Видишь ли, человек, Художника? Видишь ли премудрого Создателя?

Об этом я говорил теперь в слове, не коснувшись многих тысяч иных существ, особенно же бесплотных и невидимых, чтобы ты возненавидел хулящих Благого и Премудрого Художника. Чтобы за то, что тебе сказано и прочитано, за то, что сам ты в состоянии увидеть или постичь разумом, то есть сравнительно познав от величия красоты созданий Виновника бытия их (), и, благочестиво преклоняя колена пред Творцом всяческих, – подразумеваю же Творца всего чувственного и ду ховного, видимого и невидимого – благодарным и хвалебным языком, неумолкающими устами и сердцем ты прославлял Бога, говоря: «Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал Ты премудро» (), Тебе подобает честь, слава и величие, ныне и во веки веков! Святитель Кирилл Иерусалимский . Творения. Сергиев Посад. 1893, с. 107–112.

«Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога»

В том, что действительно Бог существует, нет сомнения ни у принимающих Святые Писания: Ветхий и , ни у большей части эллинов. Ибо, как мы говорили, знание того, что Бог существует, всеяно в нас естественным образом. Но злоба лукавого против естества человеческого стала настолько сильна, что даже низвела некоторых в самую неразумную и худшую из всех зол бездну гибели: до утверждения, что Бога нет. Это об их безумии истолкователь Божественных слов Давид говорил: «Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога» (). Поэтому ученики Господа и апостолы, умудренные Всесвятым Духом и творящие Его силой и благодатью божественные знамения, уловляя их сетью чудес, вывели из пропасти неведения вверх – к свету богопознания. Подобным образом и наследники благодати и достоинства апостолов, как пастыри, так и учители, получив освещающую благодать Духа, и силою чудес, и словом благодати просвещали помраченных и обращали на истинный путь заблудших. Мы же, не получившие ни дара чудес, ни дара учения, ибо страстью к удовольствиям сделали себя недостойными, хотим рассказать об этом немногое из переданного нам возвестителями благодати, призвав на помощь себе Отца и Сына и Святого Духа.

Все, что существует, или сотворенно, или не сотворенно. Итак, если сотворенно, во всяком случае и изменчиво, ибо то, бытие чего началось по причине перемены, безусловно, будет подлежать перемене, или погибая, или по собственной воле изменяясь. Если же несотворенно, значит, и неизменно. Ибо если бытие чего-либо противоположно, то и понятие о том, как это существует, то есть качества этого, также противоположно. Поэтому кто не согласится, что все существующее, не только то, что воспринимается нашим чувством, но, конечно, и Ангелы, изменяется, и переменяется, и многообразно движется? Постигаемое только умом – я подразумеваю Ангелов, и души, и демонов – изменяется по собственной воле, и преуспевающей в прекрасном, и удаляющейся от прекрасного, и напрягающейся, и ослабевающей; остальное же – по причине рождения и уничтожения, увеличения и уменьшения, изменения качества и движения с места на место. Поэтому сущее, как изменчивое, во всяком случае и сотворенно. Будучи же созданным, оно кем-либо сотворено. Но Творцу должно быть несозданным. Ибо если и Он создан, то создан кем-либо, пока мы не придем к чему-либо несозданному. Следовательно, будучи несозданным. Творец, во всяком случае и неизменен. А чем иным могло бы быть это, как не Богом?

И самое непрерывное продолжение твари, и сохранение, и управление учат нас, что есть Бог, создавший все это, и содержащий, и сохраняющий, и всегда промышляющий. Ибо каким бы образом соединились друг с другом для совершения единого мира противоположные природы – природы огня и воды, воздуха и земли – и как они остаются неразрушимыми, если какая-либо всемогущая Сила не соединила их вместе и не сохраняет их всегда неразрушимыми?

Что же есть устроившее все, что на небе и на земле, что движется по воздуху и живет под водой, а еще более, в сравнении с этим, небо, и землю, и воздух, и природу огня? и воды? Что соединило это и разделило? Что привело это в движение и движет беспрестанно и беспрепятственно? Разве не Художник этого, во все вложивший основание, по которому вселенная и идет своим путем, и управляется? Но Кто – Художник этого? Разве не Тот, Кто создал это и привел в бытие? Потому что невозможно предположить такой случайности. Ибо пусть принадлежит случаю происхождение, а Кому устроение? Если угодно, предоставим случаю и это. Кому же – соблюдение и сохранение законов, сообразно с которыми это сначала осуществилось? Разумеется, другому, не случаю. Но что же это другое есть, если не Бог? Преподобный Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры . СПб., 1894, Кн. 1, гл. 3, с. 4–7.

«Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога» (). Нет основания, а как стоит здание? Нет дна, а на чем держится судно? Нет кораблестроителя, а как строится корабль? Нет строителя, а откуда дом? Нет зодчего, а кто построил город? Нет земледельца, а как поля приносят жатву? Нет музыкантов, а откуда гармония на лире мира? Нет Промыслителя, а как все подчиняется Промыслу? Нет возницы, а как движутся колесницы стихий? Нет ваятеля, а как же люди, словно живые изваяния, наполняют мир? Нет творца сводов, а кто раскинул над тобой свод небес? Нет золотых дел мастера, а кто положил перед тобою на небе солнце, как будто блюдо чистого золота на столе? Нет устроителя светильников, а кто, как серебряную лампаду, дал тебе луну ночью? Нет светодавца, а кто дал тебе светила, служащие источником света и сияния? Нет единого, творящего великие светила, а кто дал тебе блеск звезд на высоте, как говорит пророк: «Сотворил светила великие... солнце – для управления днем... луну и звезды – для управления ночью (). Нет создателя, а как красота создания свидетельствует о созданиях: «ибо от величия красоты созданий сравнительно познается Виновник бытия их» (). «Сказал безумец в сердцем своем: «нет Бога». Все, что бывает в мире, и делается, и производится, имеет установителя и совершителя, и только мир не имеет управителя? Если нет Бога, что ты делаешь в Его владениях? Ты остаешься в доме Божием и не признаешь его Хозяина? Или будь благодарен за жилище, или уходи из дома. Святитель Иоанн Златоуст (39, 620–621).

Бог не есть имя, но мысль о чем-то неизъяснимом, внедренная в природу человеческую. Иустин Философ (110, 209).

Очень полезно извлекать из науки доказательства для веры... веры находится в единении с истиною науки. 110, 211–212).

О видах поклонения

Что такое поклонение? Поклонение есть знак покорности, то есть смирения и скромности, родов же поклонения – весьма много.

Как много родов поклонения?

Первый род поклонения – поклонение служебное, воздаваемое нами Богу, Который один только по Своей природе достоин поклонения. В свою очередь, и такое поклонение проявляется различно. Во-первых, в виде рабского повиновения. Ибо все твари поклоняются Ему, как рабы Господину, по словам Писания: «все служит Тебе» (). Но одни поклоняются добровольно, другие же против воли. Благочестивые поклоняются, конечно, потому, что знают Бога, другие же, хотя и знают Бога, однако поклоняются неохотно, против воли, как демоны; иные, не зная Того, Кто – Бог, по природе, против воли поклоняются Тому, Которого не знают.

Второй род – поклонение из-за удивления и сильной любви; таким образом мы поклоняемся Богу по причине Его естественной славы. Ибо только Он один – прославлен и прославляется, не от кого-либо имея славу, но, будучи Сам Источником всякой славы и всякого блага, как непостижимый свет, несравнимая сладость, неизъяснимая красота, бездна благости, неисследимая мудрость, беспредельно могущественная сила, как один только Такой, Который Сам по Себе достоин удивления, и поклонения, и прославления, и любви.

Третий род – когда мы благодарим за благодеяния. Ибо за все, что есть, мы должны благодарить Бога и оказывать Ему вечное поклонение как потому, что все имеет от Него свое бытие, так и потому, что «все Им стоит» () и что Он всем, даже без их прошения, подает в изобилии из Своих даров. Мы должны благодарить и за то, что Он «хочет, чтобы все люди спаслись» () и стали причастниками Его Благости. И за то, что Он – долготерпелив к нам, согрешающим, и «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (). И за то, что Сын Божий ради нас сделался Таким, как мы, и сделал нас «причастниками Божеского естества» (), чтобы мы стали «подобны Ему» (), как говорит Иоанн Богослов.

Четвертый род – поклонение при недостатке в благах и в надежде на благодеяния; ибо мы знаем, что без Него не можем ничего делать или иметь, и поклоняемся, и каждый просит у Него то, чего ему недостает и чего он сильно желает, чтобы избавиться от бедствий и достигнуть благ.

Пятый род – тот, когда мы раскаиваемся и исповедуем свои грехи. Ибо, согрешив, поклоняемся и припадаем к Богу, прося, как и следует благоразумным рабам, о прощении ошибок. И этот род троякий: люди сокрушаются или из-за любви, или из боязни, что не получат Божиих благодеяний, или из страха перед наказанием. И первый род бывает вследствие благомыслия и сильной любви человека к Богу и сыновнего расположения к Нему; второй – образ мыслей наемника, третий – раба.

Как много в Писании предметов, которым воздается поклонение, и сколь многими способами воздаем поклонение тому, что сотворено Богом?

Во-первых, поклонение воздается тем, на ком почил Бог, Который один свят и во святых почивает: Святой Богородице и всем святым. Это те, которые по возможности уподобились Богу как потому, что сами к этому стремились, так и потому, что в них пребывал и им содействовал Бог. Их называют даже богами, не по природе, но по благодати, как и раскаленное железо называют огнем не по природе, но по состоянию и по участию в огне. Ибо говорит Писание: «Святы будьте, ибо свят Я Господь, ваш» (). Это прежде всего зависит от произволения. Потом всякому, кто избирает благое. Бог помогает и достичь этого блага. Затем говорит Бог: «Вселюсь в них и буду ходить в них» (; ). И еще читаем в Писании: «Вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас» (). Потом: «Он дал им власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и врачевать всякую болезнь и всякую немощь» (). И еще: «Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (). Затем: «...Говорит Господь... Я прославлю прославляющих Меня» (). И «с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться» (). И «Бог стал в сонме богов; среди богов произнес суд» (). Они – боги не по природе, но как причастники Того, Кто Бог по природе, и достойны поклонения не по природе, но как имеющие в себе самих Того, Кто по природе достоин поклонения; как и раскаленное железо не по природе недоступно для прикосновения и жжет, но как причастное тому, что» жжет по природе. Итак, они достойны поклонения как прославленные Богом, как сделавшиеся, при содействии Бога, страшными для врагов и благодетелями для приходящих к ним с верою не как к богам и благодетелям по природе, но как к слугам и служителям Бога, которые по любви к Нему получили счастливый удел: дерзновение, или свободный доступ к Богу. Итак, поклоняясь им, мы угождаем самому Царю, видящему, что возлюбленный Им слуга служит объектом поклонения не как царь, но как послушный служитель и добрый друг. И приходящие с верой получают просимое, все равно – слуга ли просит Царя, или Царь принимает честь и уважение от того, кто просит чего-либо у его слуги, ибо тот просил во имя Его. Так и те, которые приступали к Иисусу, получали исцеление через апостолов. Так и тень, платки и опоясания апостолов источали исцеления (). Те же, которые, как бунтовщики и изменники, желают, чтобы им поклонялись как богам, недостойны поклонения и заслуживают вечного огня. И те, которые высокомерным и гордым духом не поклоняются слугам Божиим, осуждаются как надменные и кичливые, как нечестиво поступающие в отношении к Богу. Так случилось с детьми, презрительно поносившими Елисея, которых растерзали медведицы ().

Второй род – поклонение творениям, через которые и в которых совершил наше спасение до пришествия Господа и после содеянного Им по плоти Домостроительства; например. Синайской горе, Назарету, находившимся в Вифлееме яслям и вертепу, святой Голгофе, древу Креста, гвоздям, губке, трости, священному и спасительному копию, одеянию, хитону, покрывалам, пеленам, святому гробу – источнику нашего воскресения, камню гроба, святой горе Сиону, масличной горе, овчей купели и блаженному саду Гефсимании. Этому и.подобному воздаю почитание и поклонение, и всякому святому Божию храму, и всякому месту, на котором произносится имя Бога. Не из-за природы их поклоняюсь, но потому, что они есть вместилища Божественной деятельности и потому, что через них и в них соблаговолил Бог совершить наше спасение. Ибо и Ангелам, и людям, и всякому веществу, причастному Божественной деятельности и послужившему моему спасению, из-за этой Божественной деятельности воздаю почитание и поклоняюсь. Не поклоняюсь иудеям, ибо они непричастны Божественной деятельности и Господа Славы – Бога моего распяли на Кресте не с целью доставить мне спасение, но, скорее, по зависти и ненависти к Богу и Благодетелю. «Господи! возлюбил я обитель дома Твоего, – говорит Давид, – и место жилища славы Твоей» (). И «поклонимся подножию ног Его» (). И «поклоняйтесь на святой горе Его» (). Одушевленная святая гора Божия – Святая Богородица; одаренные разумом горы Божии – апостолы. «Горы прыгали, как овны, и холмы, как агнцы» ().

Третий род – поклонение тому, что посвящено Богу: я подразумеваю святые Евангелия и остальные книги... ибо это писано «в наставление нам, достигшим последних веков» (; ). Подразумеваю также и дискосы, и потиры, кадильницы, светильники и трапезы. Ибо ясно, что все эти предметы достойны почитания. В самом деле, смотри, как ниспроверг царство Валтасара, когда он распорядился, чтобы толпа гостей пила вино из священных сосудов ().

Четвертый род – тот, когда предметами поклонения служат образы, явившиеся пророкам, ибо они созерцали Бога в образном видении; также – образы будущего, как жезл Ааронов, преображавший таинство Девы, и стамна, и трапеза. А также и Иаков «поклонился на верх жезла своего» (), так как он был образом Спасителя. Изображения же прошедшего существуют для воспоминания: и сама скиния была образом всего мира, ибо говорит Моисею о светильниках: «Смотри, сделай их по тому образцу, какой показан тебе на горе» (). Также о прошедшем напоминали и литые золотые Херувимы, и шитые Херувимы на завесе. Так и мы поклоняемся драгоценному образу Креста, и подобию телесного образа Бога моего, и Той, Которая плотски Его родила, и изображениям всех Его слуг.

Пятый род – тот, когда, и смиряясь друг перед другом, и исполняя закон любви (; ), воздаем поклонение одни другим, как владеющим жребием Божиим и происшедшим по образу Божию.

И просто сказать: поклонение – признак страха, и сильной любви, и чести, и покорности, и смирения; но никому не должно поклоняться, как Богу, кроме одного только Того, Кто – по природе, всем же следует воздавать должное ради Господа ().

Да поклонимся и да послужим одному только Создателю и Творцу, как Богу, Который по природе – достоин поклонения! Да поклонимся и Святой Богородице, не как Богу, но как Матери Бога по плоти! Да поклонимся еще и святым, как избранным друзьям Божиим и имеющим к Нему дерзновение! Ибо если часто преходящим, и нечестивым, и грешным царям, и избираемым ими начальникам, а также и изображениям тех люди поклоняются, по божественному изречению апостола: «Напоминай им повиноваться и покоряться начальству и властям» (), и «...отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь» (), и «...отдавайте кесарево кесарю, – как говорит Господь, – а Божие Богу» (), то насколько более должно поклоняться Царю царствующих, как Такому, Который один только по природе неограниченно господствует, и рабам Его, и друзьям, царствовавшим над своими страстями и поставленным начальниками всей земли: ибо «Ты поставишь их, – говорит Давид, – князьями по всей земле» ( 111, 531).

Покаяние необходимо не только для того, чтобы уверовать во Христа; оно необходимо для пребывания в вере, для преуспеяния во Христе (111, 10).

Нет никакой пользы видеть Господа телесными очами, когда слепотствует ум, когда вера – эта сила духовного зрения – не действует. Епископ Игнатий (Брянчанинов) (111, 273).

«Служение идолам... есть начало и причина, и конец всякого зла» ()

«Не довольно было для них заблуждаться в познании о Боге, но они, живя в великой борьбе невежества, такое великое зло называют миром. ...Они не берегут ни жизни, ни чистых браков, но один другого или коварством убивает, или прелюбодейством обижает. Всеми же без различия обладают кровь и убийство, хищение и коварство, растление, вероломство, мятеж, клятвопреступление, расхищение имуществ, забвение благодарности, осквернение душ, превращение полов, бесчиние браков, прелюбодеяние и распутство. Служение идолам, недостойным именования, есть начало и причина, и конец всякого зла». ().

«Суетный труженик из той же глины лепит суетного бога, тогда как сам недавно родился из земли и вскоре пойдет туда же, откуда он взят, и взыщется с него долг души его. Но у него забота не о том... что жизнь его кратка; но он... вменяет себе в славу, что делает мерзости. Сердце его – пепел, и надежда его ничтожнее земли, "и жизнь его презреннее грязи; ибо он не познал Сотворившего его и вдунувшего в него деятельную душу и вдохнувшего в него дух жизни» ().

«Придет на них осуждение, и за то, что нечестиво мыслили о Боге... презирая святое» ().

[Премудрость] «во время погибели нечестивых спасла праведного, который избежал огня, нисшедшего на пять городов, от которых во свидетельство нечестия осталась дымящаяся пустая земля... и памятником неверной души – стоящий соляной столб. Ибо они, презрев премудрость, не только повредили себе тем, что не познали добра, но и оставили живущим память о своем безумии, дабы не могли скрыть того, в чем заблудились» ().

«Твоей руки невозможно избежать, ибо нечестивые, отрекшиеся познать Тебя, наказаны силою мышцы Твоей, быв преследуемы необыкновенными дождями, градами и неотвратимыми бурями и истребляемы огнем... чтобы они, видя это, познали, что преследуются судом Божиим» ().

Вождь всех страстей – неверие. Епископ Игнатий (Брянчанинов) (108, 528).

Митрополит Николай (Ярушевич) был в числе организаторов и возглавлял ОВЦС и Издательский отдел Московского Патриархата РПЦ в труднейший период нашей истории. Он всю свою жизнь свидетельствовал наше Православие перед всем миром. Будучи высокообразованным и талантливым проповедником, блистательным оратором, твердо стоял в вере и стал исповедником Христовой веры во дни хрущевских гонений на Русскую Православную Церковь. 13 декабря 2011 г. исполняется 50 лет со дня кончины владыки Николая, похороненного в крипте храма в честь Смоленской иконы Божией Матери Троице-Сергиевой Лавры.

Митрополит Николай (Ярушевич) родился 13 января 1892 г. в семье священника г. Ковно и был одним из шестерых его детей. В святом крещении он получил имя Борис. Отец, по национальности белорус, был настоятелем Ковенского кафедрального собора. Это храм и сейчас стоит в Ковно (Каунас), но в начале 1920 г. он был превращен в костел. Однако до сих пор там осталась прежняя роспись, и над органом находятся изображения преподобного Сергия Радонежского и святителя Алексия, митрополита Московского и всея Руси. Для тех времен это был гигантский по своим размерам собор. С юных лет Борис Дорофеевич обучался в гимназии и проявлял незаурядные способности к математике, поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. Блестяще окончив первый курс университета, он поступает в Петербургскую духовную академию, экстерном сдав экзамены за семинарию. В 1914 г., по окончании академии, он был оставлен в качестве профессорского стипендиата. Будучи студентом Духовной академии, Борис проводил летние каникулы в Валаамском монастыре и проходил послушание по уходу за старцами-схимниками. Тогда он понял, что только отречением от мира можно приобрести силы для служения людям. Желая всецело посвятить все свои дарования и саму жизнь Богу, в октябре 1914 г. он принял монашеские обеты с именем в честь святителя и чудотворца Николая, и с этого момента иеромонах Николай перестал принадлежать себе и пошел трудным путем послушания Церкви Божией. Сразу же он был направлен на фронт боевых действий в качестве священника. Через три месяца по болезни он вернулся в академию, где завершил научно-богословскую подготовку и получил в 1915 г. назначение на должность преподавателя Духовной семинарии.

Еще учась в академии, иеромонах Николай взял на себя нелегкое послушание полкового священника. Ему было назначено исповедовать умирающих солдат. Уже тогда проявлялось его особого рода духовное дарование, необыкновенно чуткое отношение к людям. Перед самой революцией 1917 г. иеромонах Николай защитил магистерскую диссертацию на тему «Церковный суд в России до издания Соборного Уложения Алексея Михайловича», которая была удостоена Макарьевской премии. Это была настолько серьезная работа, что, когда в 1936 г. было выпущено библиографическое пособие по истории СССР феодального периода, на одном из самых почетных мест в ней помещалось имя Николая Ярушевича, которого при изучении истории русского права нельзя было обойти.

В 1918 г. иеромонах Николай получает настоятельство в Петергофском соборе, а в 1919 г. он назначен наместником Александро-Невской Лавры в сане архимандрита. В день Благовещения Пресвятой Богородицы 1922 г. в возрасте тридцати лет он возводится на кафедру епископа Петергофского, викария Петроградской епархии. На Петергофской кафедре преосвященный Николай совершал свое служение до 1940 г.

В Петрограде находился центр обновленчества, и владыке Николаю пришлось вести длительную и трудную борьбу за ограждение единства Русской Православной Церкви. Особенно много потрудился владыка Николай в борьбе с иосифлянским расколом, возникшим в 1927 г., но скоро остановленным его обличительными выступлениями.

В 1939 г., когда к Советскому Союзу присоединились Западная Украина и Западная Белоруссия, владыка Николай стал епископом Луцким и Волынским, а затем экзархом Украины, митрополитом Киевским и Галицким, хотя в самом Киеве перед войной не оставалось ни одного действующего храма. Затем на владыку Николая была возложена обязанность возглавить сразу две епархии - Новгородскую и Псковскую, которые были разгромлены, и в них оставалось всего несколько действующих храмов. Он входил в состав Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию злодеяний фашистов на оккупированной территории и лично посетил ряд областей, городов и селений, подвергшихся фашистской оккупации.

В период пребывания Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия в Ульяновске владыка Николай выполнял обязанности его заместителя и был Управляющим делами Московской Патриархии в Москве. Митрополит Николай все время оставался в осажденной Москве, категорически отказавшись от эвакуации. В годы войны митрополит Николай передал Красной Армии танковую колонну им. Димитрия Донского, созданную на средства, собранные духовенством и верующими Русской Православной Церкви. Для этого было собрано более 8 млн. рублей. А всего за годы войны верующими было собрано более 200 млн. рублей.

Митрополит Николай вместе с митрополитом Сергием (Страгородским) и митрополитом Алексием (Симанским) участвовал во встрече со И. В. Сталиным в сентябре 1943 г., а затем в работе Архиерейского Собора, состоявшегося 8 сентября 1943 г., на котором был избран Патриархом всея Руси Сергий (Страгородский). В январе 1944 г. митрополит Николай был назначен на кафедру митрополита Крутицкого, управляющего Московской епархией. Каждое воскресенье владыка служил в храме Преображения Господня в Преображенской слободе и вдохновенно проповедовал. Этот храм был уничтожен в 1963 г. Сейчас, слава Богу, полным ходом идет его восстановление. Проповеди митрополита Николая всегда были богословски содержательными, эмоциональными, в них не было ни одного равнодушного или пустого слова. Свои проповеди владыка всегда начинал словами «дорогие мои». Митрополита Николая называли московским Златоустом. Его знала и любила вся православная Москва.

4 апреля 1946 г. был создан Отдел внешних церковных сношений Московской Патриархии (ОВЦС), и на владыку Николая возложили послушание председателя этого отдела. В этот период митрополит Николай неоднократно предпринимал заграничные поездки. В результате его посещения Парижа в августе-сентябре 1945 г. многие русские приходы вернулись в лоно Русской Православной Церкви. Митрополит Николай устанавливал связи и контакты с автокефальными православными церквами, а также с инославными религиозными объединениями.

Начиная с 1949 г. митрополит Николай представлял Русскую Православную Церковь во всемирном движении сторонников мира. В течение двенадцати лет он многократно выступал на заседаниях Советского комитета защиты мира и на сессиях Всемирного совета мира, членом которого он состоял. В этих речах он, исходя из христианского учения о любви и мире, призывал всех христиан к единству в борьбе за мир. Каждое живое слово владыки Николая захватывало и покоряло слушателей своей убежденностью и силой проникновения в тайники человеческого сердца. «В словах и поучениях митрополита Николая прозрачным ключом бьет чистая вера и простое, как искренняя преданность Богу, благочестие. И вот это завладевает душой, потому что действует непосредственно на нее с убежденностью, превосходящей земной разум», - писал в предисловии к болгарскому изданию проповедей владыки Николая Патриарх Болгарский Кирилл.

В 1949 г. Совет Московской духовной академии за книгу «Слова и речи» присудил владыке Николаю ученую степень доктора богословия. Вслед за этим многочисленный ряд духовных учебных заведений Европы присвоили владыке Николаю высшую ученую степень. За многолетнюю патриотическую деятельность и активное участие в борьбе за мир митрополит Николай в 1955 г. был награжден орденом Трудового Красного Знамени и рядом орденов и медалей различных стран и церквей.

Краткий период потепления в отношении Русской Православной Церкви в конце 40-х годов закончился, а в конце 50-х началось новое закрытие церквей. Митрополит Николай, как мог, противился закрытию подмосковных приходов, которые были в его ведении. Совету по делам религии при Совмине СССР, который возглавлял Куроедов В.А., было поручено убрать наиболее энергичного из постоянных членов Священного Синода. Мировая известность митрополита Николая затрудняла открытую расправу над ним и давала возможность хоть как-то сопротивляться гонителям церкви. 15 июня 1960 г. Куроедов встретился с Патриархом Алексием I и заявил, что после детального изучения деятельности Патриархии нашел ее неудовлетворительной в сфере борьбы за мир. Он предложил уволить митрополита Николая с поста председателя ОВЦС и настаивал на удалении его из Москвы. Святейший Патриарх предлагал митрополиту Николаю перевод на Ленинградскую или Новосибирскую кафедру, владыка не согласился и был уволен на покой 16 сентября 1960 г.

Владыка Николай был всегда настолько деятельным внутренне, что отставка сразу надломила его здоровье. Выглядел он так, будто только что перенес тяжелую болезнь. Духовно он не был сломлен, но физически держался только силой воли.

13 декабря 1961 г. митрополит Николай скончался. Обстоятельства его смерти до конца не выяснены и поныне. Во время пребывания в Боткинской больнице он находился в полной изоляции. Перед смертью митрополит Николай просил, чтобы к нему допустили священника, чтобы исповедоваться и причаститься. Куроедов связался с Хрущевым, и тот категорически отказал. Святые дары митрополиту Николаю передала санитарка, которая была прихожанкой храма Всех Святых на Соколе. За два дня до смерти митрополит Николай благоговейно причастился Святых Христовых Таин, исповедовавшись перед иконой, которая была у него в палате. Все оставшееся после владыки имущество составляли книги, в основном по математике и медицине.

Весть о смерти владыки быстро распространилась по Москве. В день погребения митрополита Николая в Троице-Сергиевой Лавре собралось множество верующих. Отпевание владыки состоялось в Трапезном храме Патриархом Алексием в сослужении многочисленного духовенства. Погребен владыка Николай в крипте храма в честь Смоленской иконы Божией Матери.

Ежегодно в день смерти митрополита Николая 13 декабря в Смоленском храме Троице-Сергиевой Лавры на могиле митрополита Николая в течение всего дня совершаются панихиды, и не иссякает поток желающих почтить его память. В этом году исполниться 50 лет со дня кончины владыки Николая, когда снова прозвучат непреложные для праведника слова: «Вечная твоя память, достоблаженне и приснопамятне митрополите Николае».

Использованные источники и литература:

1. «Свидетель православия. Слова, речи, выступления митрополита Николая (Ярушевича)», Издательство «Правило веры», Москва, 2000 г., 638с.

2. Издательство «Правило Веры», Москва,

3. Православный Свято-Тихоновский гуманитарный Университет. Новомученики и Исповедники Русской Православной Церкви XX века.

До моего переезда из Греции в Оксфорд в конце февраля 1951 года я знал Митрополита Крутицкого и Коломенского Николая главным образом по журналу «Московской Патриархии», номера которого, доходили до меня в Грецию неаккуратно и с большими пропусками. Из русских парижских газет и ещё более из писем и рассказов лиц, приезжавших из Франции, я много слышал о его роли в деле воссоединения Митрополита Евлогия с Московской Патриархией и о сильном впечатлении, произведённом его личностью и церковным красноречием на русских эмигрантов во Франции. О его выступлениях в так называемой «борьбе за мир», « в защиту мира» или против атомной бомбы и т.д. я узнал несколько позже. Об этом мне стало известно в конце моего пребывания в Греции, да и то в самых общих чертах, от одного лица, приехавшего из Парижа и прислуживавшего в русской церкви в Афинах.

В общем, у меня составилось впечатление о митрополите Николае как о выдающемся церковном деятеле, ближайшем помощнике Патриарха, замечательном проповеднике и вместе с тем обаятельной личности. Прибыв в Англию, я смог систематически ознакомиться с тем, что о нём писалось в ЖМП, а также узнал о нем много подробностей от архимандрита Николая (Гиббса), православного англичанина, бывшего преподавателя английского языка у детей императора Николая II. Он последовал за ним в Тобольск и Екатеринбург и был принят в Московскую Патриархию из карловацкого раскола митрополитом Николаем во время его посещения Англии в 1945 году.

На архимандрита Николая (Гиббса) митрополит Николай произвёл самое сильное впечатление, он ценил его ум и находился под действием его привлекательной личности, хотя по свойству своего крайне подозрительного характера и как «заядлый англичанин» относился к нему с некоторой осторожностью. Его смущали «миротворческие» выступления митрополита Николая с их предельно резкими нападками на Западный мир. Я ему много возражал (и это было моё искреннее убеждение), что всем этим «мирным» выступлениям митрополита Николая не надо придавать никакого значения, так как они вынуждены, и он это делает ради блага Церкви и как бы взамен на те льготы и послабления, которые Сталин в послевоенные годы, несомненно, предоставлял Церкви. Должен признаться, что эти политические выступления митрополита Николая на страницах ЖМП я почти не читал, настолько мне они казались малоинтересными. Но я жалел о том вреде, который они приносили доброму имени Русской Православной Церкви на Западе и среди наших церковных раскольников.

Мой приезд в Англию оставался, по-видимому, неизвестен Патриархии до мая 1951 года. Хотя Московская Патриархия и лично митрополит Николай знали о тех крупных неприятностях, которые мне причинили греческие гражданские и военные власти, удалившие меня с Афона и вынудившие меня, в конце концов, покинуть Грецию.

В мае 1951 года в связи с моей иерейской хиротонией председателю Экзаршего Совета в Париже архимандриту Николаю (Еремину), будущему Экзарху, пришлось обратиться за благословением в Патриархию. Это было необходимо, чтобы совершить моё рукоположение проживавшим в Англии сербским епископом Иринеем Далматинским ввиду отсутствия в Англии, да и во Франции, архиерея юрисдикции Московской Патриархии. Поехать мне в Брюссель к архиепископу Александру было сложно из-за виз, да и отношения с ним в Парижском Экзархате были не такие гладкие.

Митрополит Николай (в ответной телеграмме) дал благословение на моё рукоположение, но предварительно убедился, что епископ Ириней не раскольник, хоть и живет в Англии, но остаётся епископом Сербской Патриархии. Моё рукоположение во иеродиакона и иеромонахи совершилось в церкви Святителя Николая в Оксфорде, настоятелем которой был вышеупомянутый архимандрит Николай Гиббс.

Через несколько месяцев я получаю по почте из Москвы письмо от митрополита Николая от 7 августа, в котором он приветствует меня с получением «благодати священства», молитвенно желает духовного преуспеяния и помощи Божией, а далее пишет: – «Хотелось бы мне знать от Вас, дорогой во Христе о. Василий, о жизни наших русских братьев на Афоне и о положении там этого дела в наши дни. Мы думаем, что Вы располагаете данными по этим вопросам, и были бы рады Вашему письму об этом»

Как видим, письмо это, неожиданное для меня и обрадовавшее меня своим вниманием, проявленным ко мне митрополитом Николаем, было чисто церковным по содержанию.

Никаких предложений принять участие в «борьбе за мир» или в других акциях подобного характера в нём не было. Желание его получить информацию от меня, старого афонского монаха, прожившего на Святой Горе 22 года, вполне понятно и делает ему честь как иерарху Русской Церкви, для которой интересы русского монашества на Афоне должны быть всегда близки.

Я ответил митрополиту Николаю письмом от 24 августа 1951 года, в котором сообщал ему о положении русского монашества на Афоне и излагал мои соображения, как ему помочь. Они сводились к тому, что нужно добиваться только одного, единственно существенного в данное время – допущения русских монахов на Афон, иначе русское монашество там вымрет. В заключение я писал, что многое можно было бы ещё сказать, но в письме это трудно, легче при личной встрече. Я не имел здесь в виду какие-нибудь тайные сведения или секреты, но что всю сложность обстановки на Афоне легче объяснить при личной встрече. Не знаю, как понял митрополит Николай мои слова, но они имели довольно неожиданные последствия.

Точно хронологическая последовательность мне не запомнилась, но насколько я помню, в октябре-ноябре 1951 года я получил из Лондона от знакомого мне грека иеродиакона Иеронима Киккотиса письмо. В нём он писал, что знакомый ему англиканский пастор, очень хочет меня видеть, и просил меня написать ему, когда я смогу приехать в Лондон для встречи с этим англиканским пастором. Было странно, что имени он его в письме не сообщал...

Должен сказать, что в своё время, этого Киккотиса мне рекомендовал в Афинах митрополит Георгий Папагеоргиадис (бывший Неврокопский) мы его называли «ходячее Православие». Он был человеком строго православных и независимых взглядов, но отнюдь не левых убеждений. Помню, как он мне сказал: – «Советую познакомиться Вам в Лондоне с о. Киккотисом, он Вам может быть полезным. Ему принадлежит в Лондоне книжный магазин «Зенон», там Вы сможете найти много интересных греческих и других книг. Должен, однако, Вас предупредить, что Киккотиса обвиняют в коммунизме. Это совершенно не справедливо. Его брат действительно коммунист, а сам он просто кипрский патриот и выступал против англичан за независимость Кипра. Это не понравилось англичанам, и греческая в Лондоне обвинила его в сочувствии к коммунизму... его исключили из клира. Но поверьте, он хороший человек и христианин».

Потом в Лондоне я несколько раз встречался с Киккотисом, покупал у него книги, приобрёл греческую пишущую машинку, и мы с ним беседовали на разные темы.

Как бы то ни было, но когда я получил письмо от самого Киккотиса, я подумал, что речь идёт о какой-нибудь экуменической встрече, и ничего другого мне не приходило в голову. Я ответил ему, что приеду из Оксфорда в Лондон и встречусь с англиканским пастором.

В назначенное время, после часа пополудни, я пришёл в магазин Киккотиса. Он был один.

– «А где же англиканский пастор?» – спросил я его. «Он ждёт нас в ресторане недалеко отсюда, где мы вместе будем завтракать. С ним будет ещё один его друг, не знаю кто, вероятно, тоже пастор».

– «Скажите, как же зовут того, кто хочет меня видеть?» – спросил я. И Каккотис назвал имя англиканского пастора Стэнли Эванса. В то время оно мне ничего не говорило, но впоследствии, я узнал, что Эванс был довольно известный английский «красный священник», нечто вроде маленького кентерберийского настоятеля Джонсона, известный своими попытками сочетать коммунизм с христианством, равно как и своими выступлениями в защиту советской власти.

Мы пришли в маленький, но хороший ресторан. В это время (около двух часов дня) он был почти пустой. Один-два человека в первой комнате и никого кроме нас в другой, вернее в ней был только Эванс и его спутник. Я познакомился сначала с Эвансом. Он произвёл на меня впечатление недалёкого и даже наивного, но вероятно неплохого человека. На вид даже скромный и застенчивый.

– «Очень рад с Вами познакомиться, – сказал он мне, – Вы изучаете святых отцов; я ими тоже занимался, в них много интересного, особенно в доникейских».

– «А почему только в доникейских?» – заметил я. В это время подошёл спутник Эванса и сказал мне по-русски: «Здравствуйте! Очень рад с Вами встретиться!»

– «Вы говорите по-русски?» – удивился я.

– «Как же. И даже сам русский, и даже служу в советском посольстве».

Я был поражён! Первая моя мысль была немедленно уйти. Выразить своё неудовольствие Киккотису за то, что он меня не предупредил, с кем мне придётся встретиться. Ведь я ожидал, что будет встреча с англиканскими пасторами, а тут служащий посольства. Я служитель Церкви и не хочу иметь дела ни с какими посольствами, особенно с советским. По опыту знаю, когда в Греции чисто по Афонским, церковным делам, мне пришлось бывать в советском посольстве, как это было опасно не только в личном плане, но и в церковном. Ибо даёт повод врагам нашей Церкви нападать на нас под предлогом борьбы с коммунизмом и вредить нам. Поэтому я твёрдо решил для себя в будущем никогда не иметь дела с советскими посольствами, кроме как посещения для получения визы. В какую неприятную историю я опять вопреки своей воле попал, подумал я. Лучше всего сразу уйти! Но я этого не сделал, отчасти не желая учинять скандал, могущий повредить нашей Церкви, отчасти из желания прежде выяснить, в чём же тут дело.

– «Вы из посольства? переспросил я его. – Так что же Вам нужно здесь?»

– «Я секретарь посольства, моё имя...» Тут он назвал свою фамилию, но к моему огорчению, время изгладило её из моей памяти. – «У меня к Вам поручение от митрополита Николая Крутицкого. Вы его, наверное, знаете или слыхали о нём?»

После таких слов волею или не волею пришлось остаться, узнать, в чём дело. Мы сели завтракать вчетвером. Советский секретарь, плохо говоривший по-английски, стал при помощи Эванса заказывать завтрак. При этом он громко жаловался, что английская кухня никуда не годиться, то ли дело русская, но он, к сожалению, всё это должен терпеть. Вообще он производил впечатление очень самоуверенного и наглого типа, малокультурного и невежественного. Рассказывал, что учился в университете и даже зачислен в аспирантуру. В дальнейшем наш разговор с ним во время завтрака вёлся на русском языке. Киккотис и Эванс, не понимавшие по-русски, всё время молчали. Вначале было несколько вопросов общего характера, – Какое впечатление производят на Западе выступления Русской Церкви в пользу мира ? В частности воззвание трёх Патриархов – Московского, Грузинского и Армянского, оно произвело сильное впечатление?»

На что я ответил: «Никакого впечатления! Ими здесь никто не интересуется». После этого посольский секретарь приступил к делу.

– «Митрополит Николай очень интересуется положением русских монахов на Афоне и просит Вас подробно ему об этом написать. Вы это можете сделать через меня».

– «Я ему уже обо всём этом написал по почте» – ответил я.

– «Да, но почте нельзя всего написать. Может быть, Вы ещё что-нибудь напишите дополнительно. А мы бы переслали митрополиту Николаю»

– «Благодарю Вас, но мне нечего сейчас писать. А если бы в будущем и оказалось, я бы предпочёл писать по почте. Ничего секретного в моих сведениях нет. А писать через посольство – нелегально не желательно, это может создать мне неприятности со стороны англичан. У меня в этом есть опыт по Грециии, я не хочу его повторять. Да и необходимости в этом нет сейчас никакой».

– «Сейчас, может быть, и нет (настаивал секретарь), – а завтра будет. В письме всего не напишешь, и митрополит Николай ждёт от Вас сообщений. А беспокоиться Вам нечего. Вот как мы условимся. Через месяц-два, когда у Вас наберутся новые сведения, Вы сообщите об этом Вашему другу (Киккотису), ведь Вы ему доверяете, а он сообщит Эвансу, тот мне, и мы опять встретимся все четверо, здесь или где-нибудь в другом месте».

Я продолжал настаивать на своём, что абсолютно не предвижу такого случая, и что вообще считаю необходимым писать только по почте.

– «Нет, Вы подумайте об этом ещё и сообщите через Вашего друга. Я буду ждать».

На этом разговор окончился. Секретарь потребовал счёт, демонстративно заплатил за всех, показывая свой бумажник набитый английскими фунтами!

Моё решение было твёрдым, я решил оставить без последствий домогательства посольского секретаря и избегать всяких дальнейших встреч с ним. Я также решил, что во избежание излишних разговоров никому не рассказывать о происшедшем, кроме как Архимандриту Николаю (Гиббсу) настоятелю оксфордской церкви, где я служил и в доме которого в Оксфорде я жил. Я счёл не правильным скрывать от него мою «невольную» встречу с советским посольским секретарём, тем более что он, как англичанин с большими связями в различных кругах и, вероятно даже в полиции, мог бы быть мне полезным в случае будущих неприятностей. Я немедленно отправился к нему, по счастливой случайности он был в это время в Лондоне и подробно рассказал ему о происшедшей встрече. Твердо объяснил моё решение никаких встреч и дел, на будущее, с секретарём посольства не иметь. О. Николай внимательно выслушал меня, одобрил мои действия, мой отказ о встречах и обещал никому ничего не рассказывать.

Тем не менее через некоторое время я косвенно узнал (через С.Н. Большакова, общего моего знакомого с о. Николаем), что о моей встрече с посольским секретарём в ресторане, о его предложении пересылать письма и о моём отказе стало известно в английских органах безопасности. Будто бы об этом запрашивала о. Гиббса английская тайная полиция. Все это рассказал Большакову сам о. Гиббс, вопреки данному мне обещанию молчать.

Как могла об этом узнать английская полиция? В зале ресторана, где происходил завтрак, никого из посторонних не было. Эванс и о. Иероним Киккотис вряд ли донесли (хотя?)- не вяжется это как-то с их «типом», да к тому же они не понимают по-русски. В соседней комнате, по крайней мере, в начале, кто-то был, но слышать оттуда без специальных аппаратов было невозможно. Может быть, за секретарём следили (этого исключить по тем временам было нельзя), заметили его встречу со мною, а затем обратились за справками к о. Гиббсу и он уже сам рассказал то, что узнал от меня. Думаю, что это наиболее вероятно. В таком случае я правильно сделал, что ничего не скрыл от о. Николая Гиббса.

Что касается меня, то происшедший случай вызвал во мне много мыслей и чувств. Я был недоволен и обеспокоен. Вопреки моему желанию меня влекут на путь, по которому я не желаю идти, отвлекают от моей церковной и богословской научной работы. Но вместе с тем я был поражён, какими связями обладает митрополит Николай в советском правительственном аппарате, и как охотно органы советского посольства исполняют его просьбы. Может быть, нельзя было обвинять митрополита Николая в том, что он хотел получить сведения о русском монашестве на Афоне, это даже его церковный долг, и никаких сведений, кроме чисто церковных, он от меня не требовал. Но всё же на меня произвела неприятное впечатление, та бесцеремонность, с какою он вовлекал меня в общение с советскими посольскими службами. Не справившись предварительно со мной, согласен ли я на такие действия, и не подвергает ли он тем самым меня опасности и риску в пересылке писем через сомнительные службы.

Впрочем, митрополит Николай, по-видимому, не отдавал себе отчёта во многих тонкостях и нюансах, и происходило это от недостаточного знания западной обстановки. Он не понимал, какой вред для патриаршей Церкви приносит общение с советскими посольствами.

Некоторое время спустя мне пришлось встретиться в Лондоне с о. Киккотисом в его книжном магазине. Он сам, прежде чем я заговорил с ним, начал просить у меня извинения: «Очень прошу простить меня, что я, сам, не желая того, стал причиною встречи Вашей с лицом, для Вас, может быть, нежелательным. Я сам не знал об этом, а то я предупредил бы Вас заранее. Но Эванс ничего мне не сказал, только в последний момент я узнал, что за завтраком будет ещё один человек. Я был уверен, что это тоже окажется английский пастор». «Да – ответил я, – одно дело встречаться с английскими пасторами, другое – со служащими советского посольства. С ними я не считаю возможным и нужным видеться».

По прошествии нескольких месяцев я получаю от Эванса письмо от 6 февраля 1952 года. Он был, очевидно, обеспокоен отсутствием каких-либо известий от меня со времени «ресторанного» свидания. В этом письме он спрашивал, не могу ли я приехать в Лондон и пишет что: « ...наш коллега (то есть посольский секретарь) очень желает повторить последний завтрак в менее поспешном темпе».

Что сам он (Эванс) был бы рад поговорить со мной и в заключение он просит меня указать дату моего возможного приезда в Лондон. На это письмо я ничего не ответил, и на этом наши отношения с Эвансом прекратились, дальнейших попыток встретиться со мною он не предпринимал. Гораздо позднее мне пришлось ещё раз с ним столкнуться на банкете в советском посольстве в Лондоне. В июле 1955 года. Этот банкет был устроен в честь приехавшей из СССР церковной делегации во главе с митрополитом Минским и белорусским Питиримом (Свиридовым) и именно поэтому я не счел возможным отклонить приглашение посольства. Это был единственный раз за всё время моего восьмилетнего пребывания в Англии, что я переступал его порог. Впрочем, надо отдать справедливость, что на этом банкете собралась самая почтенная компания. Здесь присутствовали: архиепископ Кентерберийский, экзарх Вселенского патриарха Афинагор и прочие лица. Уже к концу приёма митрополит Питирим, с которым я в это время сидел рядом на диване, указал мне на сидящего у стены человека с осоловелыми глазами и сказал мне: «Вот сегодня наш Эванс, видно, сильно подвыпил». Я всмотрелся в лицо человека и с удивлением узнал в нём моего старого знакомого, пастора Стэнли Эванса. Бедняжка! Гостеприимные «товарищи», видимо, переусердствовали и напоили неопытного Эванса почти до потери сознания. Это был последний раз, когда я его наблюдал. Несколько лет спустя, я прочитал в газетах, что Эванс погиб в автомобильной катастрофе.

Не знаю, стало ли митрополиту Николаю известно о моей встрече с посольским секретарём, но к Рождеству, я получил его письмо от 12 января 1952 года, в котором он благодарит меня за моё письмо от 24 августа 1951 года, и пишет: «...оно несколько осветило печальное положение наших иноков на Святой горе Афон, а также церковную обстановку в Англии. Мы будем рады, если и в дальнейшем Вы будете делиться с нами радостями и горестями Вашей жизни». Из выражения «несколько осветило» можно заключить, что митрополит Николай не был вполне удовлетворён моим письмом и ждал от меня больших подробностей (вероятно через того же секретаря).

Позднее, в таком же духе, было и письмо из Москвы (от 24 февраля 1953 года) от протоирея Владимира Елховского, лично мне тогда неизвестного. Он благодарил меня от имени митрополита Николая за информацию о положении русского монашества на Афоне и прибавляет, что митрополит Николай «горячо благодарит меня за любезное сообщение о нашем афонском монашестве и ожидает моих дальнейших сообщений». Он писал так же, «.. что митрополит озабочен и судьбой Оксфордского прихода и весьма заинтересовался моими трудами по изданию творений преподобного Симеона Нового Богослова ».

Всё это, конечно, свидетельствовало о живом интересе митрополита Николая к церковной жизни за границей и к афонскому монашеству в частности. Спрашивается только, почему митрополит Николай написал это не непосредственно ко мне, а через протоирея Елховского? Может быть, потому что полагал, что мне будет легче переписываться с ним как с менее заметным и политически не окрашенным лицом в определённый цвет, каким был в глазах западного мира митрополит Николай.

Глава 2

Таковы были в общих чертах мои отношения с митрополитом Николаем за период между 1951 и 1956 годами моей жизни в Оксфорде. Лично с ним встретиться и познакомиться мне пришлось только летом 1956 года, во время моей поездки в СССР, где я побывал впервые после 36-летнего перерыва. Группа паломников Западно-Европейского Экзархата, в состав которой входили архимандрит Дионисий Шамбо, Д.Д. Оболенский и Оливье Клеман, была приглашена Московской Патриархией посетить Советский Союз. В эту группу был включён и я. Мы пробыли в России от 9 до 16 августа, посетили Москву, Троице-Сергиеву Лавру, Владимир, Ленинград и Киев.

Это был, пожалуй, самый лучший, но короткий, период (может быть год) в жизни Русской Православной Церкви после революции, когда ослабел террор, возвращались лагерники, шла десталинизация, но Хрущёв ещё не захватил полноты власти и не было признаков нового нажима на , который выявился с новой силой в конце 50-х годов. Настроения в церковных кругах было оптимистическое и бодрое, говорили об открытии новых храмов, семинарий и т.д.

Патриарха мы в этот приезд не видели, он отдыхал в Одессе, но с митрополитом Николаем встречались и беседовали несколько раз. Он принял нас мило и ласково вскоре после нашего приезда в помещении Патриархии в Чистом переулке. Беседовал сначала со всеми вместе, а потом с каждым членом группы в отдельности. Живо интересовался церковной жизнью на Западе. Его пастырское сердце, видимо, было уязвлено печальным случаем с молодым иеромонахом англичанином Серафимом Робертсом, очень одарённым и подававшим большие надежды, но потом всё бросившим и женившимся. Митрополит Николай расспрашивал, как это могло случиться. Ещё более огорчало его дело протоирея Евграфа Ковалевского, которого он высоко ценил, и которому симпатизировал. «Нет ли надежды на его возвращения в нашу ?» – спрашивал он.

В частной беседе со мною мы много говорили об Афоне, и мне отрадно было встретить у митрополита Николая редкое у современных русских иерархов знание и понимание афонских дел. На его вопрос, чем конкретно мы можем сейчас помочь русскому монашеству, я ответил: «Добиться от греческого правительства разрешения на приезд из России десяти человек с целью стать монахами в Пантелеймоновском монастыре. Больше десяти для начала не надо просить, это может испугать греческие монастыри и гражданские власти, что менее всего желательно. Группе совсем маленькой, будет труднее ужиться, да они и не смогут обновить пришедшую в упадок монастырскую жизнь. Нам будет трудно отказать, так как наше требование допущение монахов из России освящено многовековой традицией, международными договорами, и греческому правительству будет не легко принять отрицательное решение, хотя оно, и будет пытаться это делать. Важно только действовать в рамках законов и через Вселенскую Патриархию».

Далее я развил свои мысли митрополиту Николаю и сказал, что: «Что было бы ошибкой возбуждать вопросы о пересмотре афонского Положения, имеющего силу закона, хотя он и во многом несправедлив. В это входит, что пришлось бы оспаривать юрисдикцию Константинопольской Патриархии, греческое подданство русских монахов и многое другое. Этими действиями мы только бы вооружили против себя как греческих афонских монахов, так и вообще общественное мнение, и в результате всё бы провалилось. Во всяком случае, греческое правительство нашло бы в наших притязаниях предлог для отказа допустить приезд монахов из России. Важно на сегодня одно: добиться приезда первой группы русских монахов, а иначе на Афоне русское монашество погибнет, после чего Пантелеймоновский монастырь перейдёт к грекам, после чего вернуть его назад будет не возможно».

Митрополит Николай вполне согласился со мною и подчеркнул, что оспаривать существующее Афонское законодательство, тем более юрисдикцию Вселенской Патриархии над русскими обителями на Афоне не следует: «Раз в старое время они были в ведении Вселенской Патриархии, то, как же мы можем требовать, чтобы теперь было иначе. Всё, к чему мы стремимся, это допущение русских монахов на Афон и это наша основная задача».

Я был рад такому пониманию и тонкое вникание в афонскую обстановку митрополитом Николаем было «редкостью». Ибо в предыдущем 1955 году, мне пришлось беседовать на ту же афонскую тему с находившимся тогда в Лондоне митрополитом Питиримом (см. выше). Я ему сказал приблизительно то же самое, но реакция его была совсем другая. Митрополит Питирим тогда резко прервал меня, ударил рукой по столу и с раздражением сказал: «Нет, это не так. Афонский вопрос обсуждался у нас в Синоде, и было постановлено требовать подчинения афонских русских обителей нашей юрисдикции!» «Но ведь это не возможно»,– возразил я тогда.

«Мы так постановили», – настаивал митрополит Питирим.

Видя, что с ним совершенно бесполезно спорить, я прекратил разговор, огорчённый мыслью, что наши иерархи по собственному незнанию дипломатии в этом вопросе и упрямству провалят дело русского монашества на Афоне.

Тем более сейчас мне было радостно удостовериться в широте взглядов и глубокому пониманию этой деликатной темы у митрополита Николая. Он был готов выслушивать мнения лиц, которые в силу собственного опыта знали обстановку на месте.

Мы встретились с митрополитом Николаем ещё раз, и он наградил меня крестом с украшениями. Такой крест носят обычно архимандриты, хотя у меня ещё не было даже обыкновенного золотого креста. «Это Вам от Святейшего Патриарха, я говорил с ним по телефону, он в Одессе. И не говорите, что это Вам не по сану (я был тогда иеромонахом), патриарх благословляет Вас, его носить». Любопытно, что когда через несколько дней мы посетили в Киеве в Покровском монастыре сестру Патриарха, матушку Ефросинию, она сделала мне замечание, что я ношу крест не по сану. Я объяснил ей, что это подарок и благословение самого Святейшего Патриарха, чему она была крайне удивлена.

Мы виделись с митрополитом Николаем ещё раз накануне отъезда на банкете в гостинице «Советская» (бывший «Яр»). Банкет устраивался в нашу честь. Уже наступил Успенский пост, к тому же была пятница. И угощение было строго постное, даже без рыбы, но очень обильное, разнообразное и изысканное. Митрополит Николай был милым, гостеприимным и заботливым хозяином. В своей речи он приветствовал каждого из нас, равно как и всю делегацию в целом как представительницу Западно-Европейского экзархата. Выступление его было строго церковным, никакой политики или даже намёка на «борьбу за мир». Меня он называл «наш милый афонец».

После столь долгого моего отсутствия в России, при первом посещении уже СССР, мне трудно было сразу наладить близкие отношения с лицами, которые говорили бы с вами откровенно, и вместе с тем были бы церковно осведомлены. Тем не менее и сейчас, по прошествии многих лет и в свете опыта дальнейших поездок, я продолжаю думать, что наши тогдашние впечатления были в общем верными: вела тогда относительно спокойную и сравнительно благополучную жизнь.

Скажу в заключение, что за всё наше пребывание в России в 1956 году мне не пришлось говорить с митрополитом Николаем о положении самой Церкви в СССР, сам он этого вопроса не касался, а я не спрашивал, и вообще наши встречи и беседы носили хотя и сердечный, но несколько поверхностный характер (кроме бесед об Афоне). То же самое могу сказать и о большинстве наших встреч и контактов во время поездки.

По возвращении моём в Англию моя переписка с митрополитом Николаем продолжилась и несколько даже участилась. Он отвечал на мои поздравления к пасхе и к рождеству, иногда даже довольно длинными и сердечно написанными письмами, интересовался афонскими делами и выражал мне признательность «за внимание и заботу, которые Вы уделяете вопросу о пополнении монастыря Великомученика Пантелеймона на Афоне русскими монахами» (письмо от 12 января 1957 года).

Я получил также от него письмо с благодарностью моего описания поездки в августе-сентябре 1957 года в Грецию и Константинополь. В этом письме я рассказывал митрополиту Николаю мой разговор с Вселенским Патриархом Афинагором о Финляндской Церкви. (Этот разговор был начат по его инициативе, так как моя поездка на Ближний Восток носила чисто учебно-богословский характер по изучению рукописей преподобного Симеона Нового Богослова , а, следовательно, я избегал какой-либо церковной инициативы, так как не был уполномочен на это Русской Церковью). Так вот, митрополит Николай от 31 декабря 1957 года отвечал: «Мне приятно, что Вселенский Патриарх Афинагор, удовлетворён разрешением вопроса о Финляндской Православной Церкви. Мы намерены и впредь проводить такую же линию при разрешении подобных вопросов, ожидаем, что и по отношению к нам будет проявлено благорасположение, в частности, разрешён вопрос, по которому до сих пор не имеем от Константинополя ответа. Мы примем во внимание Ваши советы, вызванные заботой о благе нашей Святой Церкви».

Наша переписка с митрополитом Николаем была интересной и разносторонней. Живой и благожелательный интерес он проявлял и к моей работе по изданию творений преподобного Симеона Нового Богослова . Дело в том, что в Москве в Историческом музее находится одна из наиболее ценных рукописей «Огласительных слов» преподобного Симеона Нового Богослова. А без нее критическое издание греческого текста было не мыслимо. Я много лет (1952–1956) всеми способами пытался получить микрофильмы или фотокопию этой рукописи, но все попытки, в том числе и через британское посольство в Москве, оставались тщетными. Исторический музей или не отвечал на мои письма или сообщал, что рукопись находится в таком состоянии, что фотографировать её технически невозможно. Впоследствии я убедился, что это была не правда, а чистый предлог и отговорки. Во время пребывания моего в Москве в августе 1956 года я лично посетил рукописный отдел Исторического музея, убедился, что рукопись находится во вполне удовлетворительном состоянии и что отмалчивания или отказы дирекции Исторического музея объясняются фактом, что в нём нет установки для микрофильмирования рукописей, в чём музей стеснялся признаться. Единственная возможность была фотографирование обычным аппаратом, он в музее имелся, но ввиду объёма самой рукописи (около 200 листов) это обошлось бы очень дорого.

Я обратился к митрополиту Николаю с просьбой помочь мне в получении фотокопий, и он обещал мне в содействии. И вправду, через восемь месяцев в марте 1957 года, я получил в Оксфорде прекрасные фотоснимки нужной мне рукописи, за что глубоко благодарен митрополиту Николаю. Он сделал возможным окончание моей работы.

Интересно, что впоследствии один из критиков и недоброжелателей митрополита Николая, говорил мне, когда я ему рассказывал о замечательной помощи в деле получения фотоснимков рукописи: «Вы думаете, митрополит Николай помог Вам? Ошибаетесь, он всегда только обещает и потом ничего не делает. Ваше дело так и тянулось бы без конца, если бы не один из молодых сотрудников Патриархии, питомец Московской Духовной академии, из простого желания Вам помочь не взялся по своей инициативе за дело. Он сам бегал в Исторический музей, хлопотал и в результате всё устроил». Мне показалось такое суждение просто не серьёзным и несправедливым. Вполне допускаю, что митрополит Николай поручил практическую сторону дела молодому человеку (что логично), нельзя же требовать от митрополита, чтобы он сам бегал в музей и делал фотокопии. Но была и другая сторона дела, а именно финансовая, в разрешении которой я ещё более обязан митрополиту Николаю. За исполнение фотокопий мне назвали фантастическую сумму в 20 000 тогдашних рублей (около 2000 долларов), которыми я не обладал. И необходимо было особое постановление Священного Синода для её ассигнования. Митрополит Николай сделал все возможное, и такая сумма была выделена.

Пришлось мне иметь дело с митрополитом Николаем и в вопросе посылки на богословские и ученые конгрессы русских богословов из Духовной Академии, бывшей России. Главным образом на съезды патрологов в Оксфорде, которые проходили в 1955 и 1959 годы и на съезд византологов в Мюнхене в 1958 году. Помню, как я неоднократно писал митрополиту Николаю, какое значение имело бы для богословов общение с представителями западной науки и как это повысило бы уважение к Русской Церкви на Западе. Со своей стороны я обращался с просьбой к организаторам съезда патрологов доктору Кроссу, к епископу Михаилу (Чубу) и к проф. Н.Д. Успенскому о приглашении Московской и Ленинградской академий коллективно, но и отдельным богословам в частности. Большого успеха я не добился. В результате на съезд патрологов в 1955 году были присланы от Ленинградской Духовной Академии профессора Л.Н. Парийский и Зборовский, которые не знали ни одного иностранного языка. В результате чего они не могли активно участвовать в работе съезда. Более того, к сожалению, не приехал епископ Михаил (Чуб), теперешний епископ Воронежский и Липецкий, хорошо знающий европейские языки и много работавший над творениями Мефодия Олимпского. Он был наиболее подходящий для участия в съезде, желавший приехать и персонально приглашённый... но на съезд он не прибыл. Почему? Это меня огорчало и приводило в недоумение: как митрополит Николай со своим умом и пониманием дел не сознает, что участие епископа Михаила в съезде патрологов справедливо и полезно для Церкви! Возможно, что на приезд делегации в таком составе повлияли другие факторы, не зависящие от митрополита Николая. Об этом я мог только домысливать позже.

Дело в том, что ещё за два месяца до съезда на одном из приёмов, устроенных в честь прибывшей в Англию делегации во главе с митрополитом Питиримом, я встретился случайно с одним человеком. Это был некто Тихвинский, советник советского посольства в Лондоне. Приём, на который я был приглашен, устраивался англиканцами и происходил не в здании советского посольства. Узнав, что я русский он сам подошёл ко мне и завел разговор. Это был довольно развязный господин, совершенно невежественный во всём, что касается Церкви и религии. (Более того, впоследствии, я прочитал в газетах, что он был выслан из Америки и его перевели на «работу» в Лондон за действия не совместимые со званием дипломата.) В разговоре со мной он задал мне вопрос, какое впечатление производит на англичан прибывшая церковная делегация. Я, конечно, дал о ней самый лучший отзыв и, воспользовавшись, случаем, стал рассказывать о предстоящем съезде патрологов. Говорил ему о важности присутствия представителей наших Духовных Академий и как это подымет престиж Русской Церкви в Англии, и тем самым... «Советского Союза». Последнее, я сказал специально для «красного словца» понимая с кем, имею дело, чтобы заинтересовать Тихвинского. Мне долго пришлось ему толковать, что такое патрология и прочие тонкости, которые он с трудом понимал. Потом он вдруг спросил: – «А какое всё это имеет отношение к новому догмату об обожествлении девы Марии?» (видимо он имел в виду римско-католический догмат об Успении, недавно провозглашённый Папой).

– «Никакого, – ответил я. – То римско-католический догмат, а это учёный съезд богословов разных вероисповеданий». Тихвинский после этого явно успокоился. Дело в том, что отношения советской власти к Ватикану в то время было крайне враждебным.

– «А Вы считаете, что наши богословы окажутся на том же уровне, как и западные?»

Тут я немножко «покривил душой» и ответил, что в общем, да (хотя, честно говоря, был далеко не уверен).

– «А от кого зависит присылка богословов? – спросил советник Тихвинский.

– «От Московской Патриархии, конечно. Но если бы советское посольство в Лондоне написало бы в Москву, что подобный приезд и участие в съезде желательно, то, безусловно, дело было бы сильно облегчено».

– «Хорошо, – сказал Тихвинский. – Постараемся это устроить».

Повлияло ли это на ход событий и состав приглашённых, решительно утверждать трудно; вероятно в известной степени, да. Жаль только, что отсутствовал епископ Михаил (Чуб). Поэтому, когда я встретился с ним в 1958 году в Лондоне, где он совместно с тем же митрополитом Питиримом представлял Русскую на Ламбертской конференции, я спросил его, почему он не приехал на съезд патрологов и сказал ему как я был огорчён. Разговор наш происходил наедине в комнате гостиницы «Сен-Джеймс», где он остановился.

– «Меня не пустил митрополит Николай»,– сказал он.

– «Почему» – удивился я.

Епископ Михаил пугливо (вероятно по привычке), оглянулся по сторонам, отодвинул свой стул в центр комнаты, как бы опасаясь скрытых в стенах микрофонов, и начал мне говорить вполголоса:

– «Прошу только, никому не рассказывайте то, что я Вам скажу. Митрополит Николай при всех своих несомненных достоинствах и талантах имеете одну ахиллесову пяту, которая всё портит. Это его чрезмерное тщеславие! Желание быть всегда не только первым, но единственным. Посмотрите в ЖМП, там печатаются только его проповеди , они талантливые, но разве нет в Русской Церкви других хороших проповедников? Так и на всех съездах и конференциях. Он хочет всюду фигурировать один! А так как он всё же сознаёт, что для съезда патрологов его личная кандидатура не подходит, то предпочитает, чтобы никого не было, а меня особенно. Он меня буквально не пустил!»

Я был поражён. Конечно, архиепископ Михаил – человек довольно субъективный и несдержанный на язык, но правдивый и благородный. Характеристику его я не мог вполне отвергнуть, самое большее он преувеличивал. Впрочем, и он признавал за митрополитом Николаем большие достоинства.

Любопытно, что много лет спустя я прочитал в №4 журнала «Наука и религия» за 1969 год воспоминания известного ренегата, бывшего священника Осипова, под названием «Мои архиереи»,– воспоминания эти написаны были без любви и в безбожном духе. Были соблюдены некоторые приличия и минимальная объективность. И когда он в своих писаниях вспоминает митрополита Николая, то отмечает в нём ту же черту чрезмерного тщеславия и почти буквально повторяет, а этом отношении мнение архиепископа Михаила (Чуба).

Довольно неожиданно в начале февраля 1957 года я получил письмо от нашего Экзарха, архиепископа Николая (Ерёмина). Он мне сообщал, что «По представлению Высокопреосвященного митрополита Николая, в воздаяние за Ваше учёно-богословские труды, резолюцией Его Святейшего Патриарха Алексия от 25 января 1957 года Вы награждаетесь саном архимандрита».

Это было " довольно неожиданно» для меня! Так как в награждении меня архимандричьим крестом за полгода до этого в Москве уже, можно было, усмотреть намёк на желание Патриархии возвести меня в сан архимандрита. Но всё же это было неожиданностью для меня. Я об этом не думал, а главное, принято было сначала возводить в сан игумена, а потом только в архимандриты. (Патриархия же сразу возводила меня в более высокий сан, минуя промежуточный «этап».) И далее, в моём случае инициатива принадлежала всецело митрополиту Николаю, хотя право награждать саном архимандрита в нашем Экзархате принадлежала в то время только самому Патриарху, было бы более обычно, чтобы представление об этом исходило от Экзарха. Но Экзарх до получения указа Патриарха не был даже осведомлён об этом неожиданном шаге митрополита Николая.

Иначе обстояло дело с моей епископской хиротонией. Инициатива здесь принадлежала нашему Экзарху, архиепископу Николаю (Ерёмину). Он после разговора со мною в конце 1957 года обратился в Патриархию с просьбой о назначении меня своим викарным епископом во Франции. Какая в точности была позиция митрополита Николая в этом вопросе, мне не известно. Быть может даже, что Экзарх с ним предварительно советовался, хотя вряд ли. Можно думать, что митрополит Николай поддержал ходатайство Экзарха после того, как в апреле 1958 года Францию посетила негласная ревизионная комиссия от Патриархии. Официально она называлась «группа паломников», в её составе были протоирей Статов и А.С. Буевский (секретарь митрополита Николая и его помощник по Отделу внешних церковных сношений). С этой «комиссией» я встречался в Париже в один из моих приездов из Оксфорда.

Как бы то ни было, 26 мая 1958 года последовал указ о назначении меня вторым викарием Экзарха в Западной Европе, с пребыванием во Франции (первым был епископ Антоний (Блум), теперешний Экзарх).

В своём препроводительном письме (от 10 июля 1958 года), пересылая мне указ, митрополит Николай поздравлял меня с «призванием на великое архипастырское служение». Хиротония моя состоялась в Лондоне 14 июля 1959 года с некоторым запозданием из-за необходимости уладить трудности с получением французской визы.

Эти трудности огорчали митрополита Николая. Его искренне заботила мысль о моём «местопребывании, где удобно было бы Вам совмещать архипастырскую деятельность с научными занятиями», так он писал мне в письме от 9 марта 1959 года.

Выход был найден и в ноябре 1959 года я переехал на жительство в Париж.

Теперь, хочу рассказать, как происходило моё назначение епископом Брюссельским и Бельгийским. Инициатива этого назначения, после кончины митрополита Александра (Немеловского) в Брюсселе 11 апреля 1960 года, в сильной степени принадлежала нашему Экзарху – архиепископу Николаю. Но она даже вызвала некоторое противление со стороны митрополита Николая, который желал назначить на брюссельскую кафедру своего старого знакомого, (он ему покровительствовал) венского архимандрита Арсения (Шиловского). Экзарх, ездивший в Брюссель на похороны митрополита Александра и ещё вторично для ознакомления с положением и настроениями тамошней паствы, сознавал, что всякое промедление с нахождением и назначением заместителя почившего митрополита Александра (Немеловского) может иметь опасные последствия. Это было связано с многочисленными посягательствами раскольников на наш брюссельский храм Святителя Николая.

Экзарх знал также, что верующие просили, его о назначении к ним именно меня, и в связи с этим был очень обеспокоен, что Патриархия медлила с решением и ничего не отвечала на его ходатайство. И когда А.С. Буевский позвонил к нему по какому-то делу, он начал спрашивать его, почему замедляется моё назначение, говорил и объяснял как это опасно для церковного положения в Бельгии.

Буевский вдруг ответил: «Да, конечно, владыка Василий вполне достойный и подходящий кандидат, но знаете, что имеются и другие кандидаты на брюссельскую кафедру».

– «Какие?» – спросил Экзарх.

– «Да вот, например, архимандрит Арсений».

– «А Вы знаете, какой у него паспорт?» – продолжал Экзарх.

– «Нет» – ответил Буевский.

– «Советский! Это совершенно неприемлемо для брюссельских прихожан. Смотрите, Вы провалите всё, если будете медлить и не назначите владыку Василия».

– «Как хорошо, что Вы нам это сказали, мы это примем во внимание».

Так закончился этот телефонный разговор с Москвой, и действительно, Указом Священного Синода от 31 мая 1960 года я был назначен епископом Брюссельским и Бельгийским. И одновременно Брюссельско-Бельгийская епархия включилась в состав Западно-Европейского Экзархата. Вскоре я переехал в Брюссель.

Интересно отметить, что копия Указа была подписана архимандритом Николаем (Ротовым), будущим митрополитом Ленинградским. Тогда он был управляющим делами Патриархии (и заместитель митрополита Николая по Отделу внешних церковных сношений). О встречах и долгих беседах с ним я расскажу отдельно.

Глава 3

До сих пор мои письменные сношения и личная встреча с митрополитом Николаем в 1956 году носили преимущественно деловой и скорее поверхностный характер. Так что если бы дело ограничилось только этим, я, может быть, не стал бы писать этих воспоминаний.

В июле 1960 года, во время моей поездки в Москву, мне пришлось ближе встретиться с митрополитом Николаем и беседовать с ним с полной взаимной откровенностью. Это было время начала нового «хрущёвского» гонения на , о котором на Западе было ещё мало известно. Знали только о ренегатстве Осипова, об отлучении его от Церкви в декабре 1959 года, о смелой речи Патриарха в феврале 1960 года и о последующей вскоре за ней отставке Карпова. Всё это и в особенности отставка Карпова, о котором сложилось мнение как о человеке сравнительно хорошо относящемся к Церкви – вызывало тревогу. Но в реальности масштабов, силу и размеры гонений никто не представлял.

Более того, всех нас как громом поразила внезапность и непонятность отставки (21 июня 1960 года) митрополита Николая от должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений и замена его на этой должности на архимандрита Никодима (Ротова). Положение митрополита Николая на должности главы «иностранного» Отдела казалось настолько прочным, деятельность его в этой области была всецело в русле и линии политики Советского Правительства, а известность его за границей столь велика, что отставка его выглядела совершенно необъяснимой. Что-то важное происходит в стране, решили все, но что именно, было неясно. Вероятно, плохое!

Прошло менее месяца после отставки митрополита Николая, и в этой тревожной атмосфере, полной неопределённости, я отбыл 16 июля самолётом в Москву по приглашению Патриархии. В аэропорту я был встречен епископом Никодимом, как всегда, любезным и приветливым, с которым я познакомился немного более месяца до этого в Англии, куда он приезжал ещё архимандритом во главе монашеской делегации по приглашению англиканских монахов. Разумеется, он тогда даже и намёком не говорил о предстоящем уходе митрополита Николая и о своём назначении на его место.

Может быть, он даже этого и не знал?

На следующий день по приезде, в канун праздника преподобного Сергия, я начал выяснять возможности встретиться с митрополитом Николаем. У меня было к нему поручение от нашего Экзарха, да и сам я очень хотел его видеть.

Мне было сказано сопровождавшим меня протоиреем Матфеем Стаднюком, что митрополит Николай будет на празднике в Лавре, там его легче всего будет видеть, и что встречу с ним лучше всего сможет устроить наместник Лавры архимандрит Пимен (Хмелевский), нынешний епископ Саратовский и Волгоградский.

В Лавру мы прибыли на машине в самый день праздника (5/18 июля), за час до начала литургии. В монастырской гостинице нас встретил архимандрит Пимен. Я сразу сказал ему, что мне нужно встретиться и поговорить с митрополитом Николаем. Как это лучше устроить?

– «Хорошо, – сказал архимандрит Пимен, – это не трудно. Вы сейчас пойдёте в палаты (какие, точно не помню), туда придёт и митрополит Николай облачаться. Там Вы с ним и поговорите. А Патриарх придёт попозже».

Так и произошло. Меня провели в «палаты» и оставили одного. Через несколько минут пришёл и митрополит Николай. Никого кроме нас в «палатах» не было. Я сразу, не теряя времени (так как не знал, сколько времени мы останемся наедине), обратился к митрополиту Николаю: «Приветствую Вас от лица нашего Экзарха и от всего нашего Западно-Европейского Экзархата и хочу Вам сказать, как мы все были глубоко огорчены Вашей отставкой. Мы все надеемся, что она будет только временной!»

– «Да, – ответил митрополит Николай, – меня уволили так и так ...!"

И при этих словах он сделал два энергичных жеста правой рукой со сжатыми кулаками, сверху вниз, как бы наискось перед собою, будто бы рубил сплеча, (что он хотел выразить этим жестом мне до сих пор не совсем ясно). Вероятно, что его добивали со всех сторон.

– «Почему, – изумлённо спросил я, – как это случилось?»

– «Это не от Церкви. Между мною и Патриархом ничего не произошло. У меня с ним были остались самые лучшие отношения. Это от гражданских властей . Вы, наверное, слышали, что у нас за последнее время очень усилилась антирелигиозная пропаганда. Я с этим боролся в своих проповедях. Не в тех, конечно, которые печатались в ЖМП, а в церквах. А народ мои проповеди слушает и любит... именно это и было неприемлемо для наших сегодняшних властей. Им нужны архиереи, которые молчат и торжественно служат. А те, которые проповедуют и борются с безбожием, им не выносимы и не понятны. Вот меня и убрали! Конечно, внешне всё произошло по порядку, я уволен Синодом по собственному прошению, но я вынужден был его подать».

– «Но Владыко, – заметил я, – тогда было бы естественнее уволить Вас от должности митрополита Крутицкого, а оставить Вас на должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений. Тем более что Ваша деятельность в пользу мира была широко известна во всём свете и, вероятно, ценилась Советским правительством. Странно в таком случае, что поступили наоборот, оставили митрополитом Крутицким, а уволили из Внешнего отдела».

– «У нас, как Вы знаете, – ответил митрополит Николай, – переменилось чиноначалие (намек на замену Карпова Куроедовым). Оно не знает хорошо моей деятельности в пользу Мира и потому не ценит её. А уволить меня от должности митрополита Крутицкого они не могли. Это не в их силах. Да и Синод на это никогда не пойдёт».

(Дальнейшее показало, как ошибался митрополит Николай в этом отношении. Видно, что он не предвидел всего, что его ожидало в будущем).

Я спросил ещё митрополита Николая о нашумевшей речи Патриарха Алексия на заседании «Советского Комитета защиты Мира».

– «Эту речь составил я, – ответил мне митрополит Николай, – Патриарх только её прочитал. А Вы знаете, что произошло потом? Когда Патриарх закончил читать речь, в зале раздались два-три жидких хлопка, а вслед за тем один за другим поднялись представители «общественности» и начали громить Патриарха... Вы хотите нас уверить, что вся русская культура создана , что мы ей всем обязаны, но это неправда и т.д. Произошёл целый скандал».

Далее я передал митрополиту Николаю приглашение нашего Экзарха приехать во Францию, посетить наш Экзархат. «Это очень укрепит положение нашей Церкви во Франции» (добавил я). Насколько мне было известно, сама мысль о подобной поездке, по приглашению Экзарха исходила непосредственно от самого митрополита Николая (это была его идея), а может быть и его московских друзей. Они писали об этом в Париж нашему Экзарху, митрополиту Николаю (Ерёмину) с намёком, что такое приглашение, а тем более поездка во Францию укрепит положение митрополита Николая. Каковы были истинные намерения митрополита Николая, в то не простое для него время, трудно сказать. Но не думаю, что у него было намерение остаться во Франции, и стать «невозвращенцем». Как мы видели, в это время он ещё не предвидел, что его могут «уйти на покой», и скорее думал, что его «опала» временная.

Митрополит Николай явно заинтересовался переданным мною приглашением и попросил меня поговорить об этом с Патриархом. Я ответил, что у меня уже есть к нему письмо-приглашение от нашего Экзарха на поездку во Францию.

– «Это хорошо, – заметил митрополит Николай, – но было бы также хорошо, если бы Вы заговорили об этом приглашении в присутствии Куроедова, развили бы перед ним важность моего посещения Франции. Вы увидите его сегодня за обедом. Вы ведь туда приглашены, будет там и Патриарх».

– «А что за личность Куроедов?» – полюбопытствовал я.

– «Мы в нём ещё не успели разобраться»,– дипломатически ответил митрополит Николай.

– «А как нужно объяснять за границей причины Вашей отставки?» – спросил я.

– «Скажите, что уволен по неизвестным причинам. Во всяком случае, не по состоянию здоровья. Опровергайте это. В прошлом я, правда, болел, но сейчас я чувствую себя физически лучше, чем уже много лет. Но о настоящей причине моего увольнения также не говорите. Сообщите также о моём уходе архимандриту Арсению (Шиловскому) в Вене и протоирею Феризу Берки в Будапеште. Им тоже скажите «по неизвестным причинам». (Архимандрит Арсений и протоирей Берки были тогда в непосредственном ведении митрополита Николая.)

В это время вошёл Патриарх Алексий, и наш откровенный разговор с митрополитом Николаем прекратился.

Я передал Патриарху письмо Экзарха и устно подтвердил приглашение митрополиту Николаю посетить наш Экзархат во Франции. А митрополит Николай попросил Патриарха заговорить об этом за обедом в присутствии Куроедова. Патриарх согласился, но по виду его можно было усмотреть, что он довольно скептически думает об успешности нашего проекта. Не буду рассказывать о моём разговоре с Патриархом, так как непосредственно он не касался митрополита Николая.

Праздничную литургию в Троицком соборе Патриарх служил с митрополитом Николаем и мною. Другие архиереи (а их приехало на праздник восемнадцать) служили в других церквах Лавры. К обеду у Патриарха были приглашены сослуживавшие с ним литургию и наиболее «важные» из гостей; всего человек десять-пятнадцать. Остальные обедали вместе с монахами в монастырской трапезе. Патриарх сидел во главе стола, по правую руку от него, сидел митрополит Николай, а по левую – Куроедов. Непосредственно ниже митрополита Николая сидел я, и ещё несколько ниже сидели епископ Подольский Никодим (Ротов) и помощник Куроедова – П.В. Макарцев.

Куроедова я увидел впервые. Это был брюнет под 50 лет, средней интеллигентности на вид, державший себя с апломбом, но без нахальства или грубости. От времени до времени он разговаривал в довольно любезном тоне с Патриархом, и тот отвечал приблизительно также. Меня чрезвычайно поразило, что Куроедов, обращаясь к Патриарху, называет его не «Ваше Святейшество», а просто «Алексей Владимирович».

Но что произвело на меня самое сильное впечатление, так это то, что Куроедов и митрополит Николай, хотя и сидели друг против друга, не только не обменялись за все время обеда ни одним словом, но даже избегали смотреть один на другого. Митрополит Николай сидел почти всё время, насупившись и молча, смотрел как-то вниз, не прямо перед собою, а всё время наискось в сторону Патриарха. Куроедов и митрополит Николай производили впечатление рассорившихся между собою людей, которых случай заставил встретиться, и которые избегают смотреть друг на друга (тем более разговаривать).

И вот во время обеда Патриарх сказал Куроедову: «Мне пишет из Парижа наш Экзарх, что приглашает митрополита Николая посетить Западный Экзархат и что этот визит будет очень полезен для нашей Церкви во Франции».

– «А чем, полезен? Мне это не совсем понятно» – спросил Куроедов.

Патриарх попросил меня объяснить это.

– «Во первых, Митрополит Николай, – (так стал я исполнять это трудное поручение, ибо на самом деле, кроме желания помочь и поддержать митрополита Николая, других веских причин для его поездки во Францию не было)- крупная и всемирно известная личность. И как иерарх Русской Церкви, и как борец за мир, его приезд во Францию сразу увеличит и укрепит престиж Русской Церкви на Западе. Отразит нападение враждебных нам юрисдикций, в особенности карловчан. А, кроме того, митрополит Николай своей личностью и своим красноречием привлечёт к нам многих».

Куроедов задумался.

– «А всё же мне не ясно, почему поездка митрополита Николая стала нужна именно сейчас»,– заметил он.

– «Нет, она и раньше была нужна, – ответил я, – но тогда у митрополита Николая не было времени».

Куроедов ничего не ответил и разговор о поездке прекратился. Митрополит Николай во время всего разговора напряжённо молчал.

Уже после обеда, когда мы гуляли по коридорам патриарших покоев, ко мне подошёл Макарцев, и дружественно-любезным тоном обратился ко мне.

– «Владыко Василий, как мы рады Вас видеть, мы так много о Вас слышали!»

Начался разговор и скоро, как это у меня всегда бывало с Макарцевым, перешедший в спор. Он начал утверждать, что они не новые Победоносцевы и не хотят вмешиваться в жизнь Церкви.

– «Вот что, – сказал внезапно Макарцев,– здесь нам нет времени подробно всё обсудить, да и неудобно. Заходите к нам в Совет (по делам Религий), мы там с Вами обо всём побеседуем и лучше познакомимся. Будем Вам очень рады. Всегда готов Вас принять, укажите, когда Вам удобнее».

Я ответил уклончиво, что пока не знаю найду ли время его посетить. Да и не вижу в этом особенной необходимости, раз отделена в СССР от государства, то и дела церковные не должны его особенно волновать тоже. Макарцев очень настойчиво зазывал, но я также настойчиво уклонялся, и разошлись мы на том, что я подумаю и тогда ему сообщу. Мне хотелось прежде посоветоваться с митрополитом Николаем и удалось его поймать на минутку. Я рассказал ему о настойчивом приглашении Макарцева и спросил, нужно ли идти на это.

– «А почему же нет?» – живо ответил митрополит Николай. – Плохого от этой встречи произойти ничего не может, а польза, может быть, и получиться. Принимайте приглашение и идите». Я вдруг, почувствовал, как по-разному (во многом) мы смотрим на одни и те же вещи, но по уважению и доверию к митрополиту Николаю решил исполнить его совет. После этого я сказал Макарцеву о своём согласии, и мы условились, что я буду у него в Совете, в пятницу 22 июля в три часа дня. Но эта встреча, как мы увидим ниже, так и не состоялась.

В четверг 8/21 июля был праздник Казанской Божией матери, очень торжественно празднуемый в Москве. Всенощную накануне в Патриаршем соборе служили Патриархи Московский Алексий и Грузинский Ефрем. Сослужил митрополит Николай и другие архиереи, в том числе и я. В конце всенощной митрополит Николай обратился ко мне с лукавой, но милой улыбкой и сказал: «Вы епископ?» «Да»,– отвечаю я.

– «Вы епископ?» – с какой- то настойчивостью повторяет митрополит Николай.

– «Да»,– снова отвечаю я.

– «Так Вы ничего ещё не знаете? Завтра узнаете. Сегодня я ничего не могу Вам сказать».

Я догадался, что решено было, возвести меня в сан Архиепископа, но промолчал, и ничего не ответил митрополиту Николаю.

На следующий день перед началом торжественной литургии с участием двух Патриархов сослуживавшие им архиереи собрались в алтаре Патриаршего Собора, чтобы облачаться там во время чтения часов. Патриарх Алексий должен был прийти немного позднее, а Патриарх Грузинский должен был облачаться посреди церкви.

Я прибыл в алтарь ещё до начала часов, вскоре прибыл туда и митрополит Николай.

Мы стояли рядом, и у нас неожиданно, начался интереснейший разговор о положении Церкви в современной России. Через некоторое время к нам подошли иподиаконы и начали нас облачать, но митрополит Николай продолжал разговор, нисколько не стесняясь их присутствием. Впрочем, они скоро ушли, закончив наше облачение.

Наш разговор с митрополитом Николаем начался с того, что я спросил его, правда ли, что на Пасху этого года в Киеве во Владимирском соборе во время заутрени комсомольцы мешали богослужению. Прерывали его хулиганскими выкриками и прочими безобразными действиями (дело в том, что я об этом, прочёл в заграничных газетах).

– «Не только в Киеве – ответил митрополит Николай, – но по всей стране на Пасху прокатилась волна грубейших и безобразнейших антирелигиозных демонстраций. Мне даже неловко описывать их, особенно здесь, в церкви, но я всё-таки скажу, чтобы Вы знали правду. В одном из городов на Украине, во время службы, в церковь ворвалась толпа молодых людей, они несли на руках обнажённую девушку. Толпа направилась к алтарю и пыталась через царские врата войти в него и положить девушку на престол. Конечно, это им не удалось, верующие вмешались и помешали, произошла общая драка в церкви и свалка».

– «Но как же реагирует на это Патриархия? – спросил я, – протестует ли она? И что делает милиция, ведь она обязана по закону не допускать таких безобразий?»

– «Патриархия делает что может, но без больших результатов. Каждый раз, как нам становиться известно о таких бесчинствах во время богослужений, а об этом нам сообщают с мест наши архиереи и духовенство или даже верующие миряне, мы протестуем и жалуемся Совету по делам Православной Церкви, на подобные безобразия. Просим принять меры против виновных и против повторения подобных случаев. Обыкновенно через несколько месяцев, приходит ответ, что расследование не подтвердило содержания нашей жалобы и что, следовательно, она неосновательна. Что же касается милиции, то она в подобных случаях просто исчезает и появляется только по окончании бесчинств».

Мне было интересно продолжить начатый разговор, понять из первых уст о том, что же происходит сейчас в стране с положением Церкви и верующими.

– «А правда ли, как я слыхал, что за последние шесть месяцев было закрыто свыше 500 церквей? И каким образом они закрываются? Ведь по закону для закрытия храма нужно согласие верующих?» – спросил я.

– «Да, это правда, – продолжал митрополит Николай, – А ведь способов то закрыть церковь много. Вот, например, более мирный и якобы законный. В какой-нибудь церкви служит священник, ревностный и хороший. Он проповедует, устраивает крестные ходы и...»

– «То есть проповедует против безбожия? – прервал я митрополита.

– «Нет, что Вы, просто проповедует. Другие то просто испугались и перестали проповедовать, а он ещё продолжает».

– «А разве крестные ходы запрещены?» – удивился я.

– «Почему же. Они разрешены, вокруг храма два раза в год. На Пасху и в храмовой праздник. Так вот, представьте, что этот священник продолжает читать проповеди и чаще устраивает крестные ходы. В результате, уполномоченный снимает его с регистрации или требует перевода в другой приход под угрозой снятия его с регистрации. Архиерей вынужден подчиниться, и назначает на приход другого священника. Но уполномоченный продолжает упорно отказывать в регистрации, нового священника, под разными предлогами, которого архиерей пытается назначить на этот приход. В результате в храме свыше шести месяцев не совершается богослужение, и власти закрывают храм как не действующий!»

Я был потрясён услышанным и просил митрополита Николая продолжить свой рассказ.

– «Могу Вам привести и более резкие способы закрытия храма. В один назначенный властями день, обыкновенно в воскресенье после окончания богослужения, когда народ уже разошёлся, около храма собирается толпа в несколько сот человек. Всё это коммунисты, комсомольцы и весь так называемый актив . Они вооружены соответствующими инструментами, и в течение нескольких часов физически разрушают и уничтожают храм! А церковную утварь, книги, облачения, иконы – грузят на грузовики и увозят в неизвестном направлении».

– «Но это, вероятно, может происходить только в деревнях?– спросил я, совершенно убитый рассказом владыки Николая.

– «Почему же только в деревнях. Это происходит даже в сравнительно больших городах», – ответил митрополит Николай.

Далее я спросил его, что он думает о недавнем осуждении на три года тюрьмы архиепископа Казанского Иова (Кресовича) и справедливы ли предъявленные ему обвинения в финансовых злоупотреблениях, сокрытии доходов в целях неуплаты налогов и т.д. Об осуждении архиепископа Иова мы читали в газетах ещё за границей, а во время моего пребывания в Москве в газете «Советская Россия» появилась большая статья с резкими нападками на него и с описанием суда над ним.

– «Поверьте мне, что все эти финансовые обвинения, – ответил митрополит Николай, – неверны или, во всяком случае, неверны на восемьдесят процентов. Истинная подоплёка дела с архиепископом Иовом не в этом. Он был деятельным архиереем, проповедовал, ездил по приходам, боролся с безбожием, противился закрытию приходов. Это, конечно, не понравилось гражданским властям, его решили убрать, но так как прямо обвинить его, за его церковную работу, было не удобно, то против него выдвинули обвинение в неуплате налогов. Дело в том, что у нас архиереи получают определённое содержание (скажем 5000 рублей в месяц) и, кроме того, на расходы по представительству (примерно 10 000 рублей). Это расходы на передвижение, оплата секретаря, машины и т.д. Повсеместно принято, что в финансовую инспекцию делается заявление только о содержании (жалования) и по нему уплачивается налог, а о суммах на представительство ничего не заявляется и налогом они совсем не облагаются. Это повсюду принято, уже давно существует и об этом прекрасно известно правительству. Никогда с их стороны не было никаких возражений. Так поступал и архиепископ Иов. И вот однажды, совершенно неожиданно он был арестован и предан суду за злостное сокрытие от финансовой инспекции своих «получений на представительство». Но ведь в этом можно обвинить всех архиереев, в том числе и меня. Более того, когда против кого-нибудь имеется обвинение, что он скрывает свои доходы, его никогда сразу не предают суду. Но вызывают сначала к фининспектору на объяснение, и если обвинение оказывается правильным, дают возможность в известный срок уплатить требуемую сумму и только в случае отказа привлекают к суду. А в данном случае архиепископ Иов был сразу предан суду, и хотя его сыновья-инженеры внесли за него требуемый налог, он был осуждён на три года. Это не слыханная мера наказания в налоговых делах. Обвиняли его также в неправильной отчётности, но самое большее, что можно сказать, – что отчётность велась небрежно, но злоупотреблений конечно не было. Вообще весь суд велся в безобразной и дикой обстановке. В газетах началась травля с полным искажением того, что происходило на процессе. Всё это дело, было затеяно с явной целью, запугать других архиереев, чтобы они сидели смирно и не боролись с безбожием. И кстати, против каждого из нас, может быть возбуждено подобное дело».

Я спросил митрополита Николая, можно ли и нужно ли сделать известным за границей то, что он мне рассказал. Митрополит Николай задумался на минуту (видно было, что мой вопрос его встревожил).

– «Да, – сказал он, наконец, – можно и даже полезно. Но без всех подробностей и без упоминания моего имени. И может быть лучше, что не от Вашего лица, а то будет легко догадаться. А вот молодёжи, которая приехала с Вами из Франции, ей лучше ничего не рассказывать. Зачем смущать и соблазнять молодые

Митрополит Николай имел в виду группу молодёжи нашего Экзархата, которая приехала по приглашению Патриархии одновременно со мною, но хотя и независимо от меня, из Парижа. Я, конечно, подумал, что молодёжи как раз и хорошо бы знать правду о стране, но ничего не сказал владыке Николаю о своих размышлениях.

– «Вот Вы говорите мне о преследованиях и тяжёлом положении Церкви в современной России, – продолжал я, – а всего несколько недель тому назад была в Англии монашеская делегация Русской Церкви с архимандритом, теперь епископом Никодимом во главе. И владыка Никодим на задаваемые ему англичанами вопросы отвечал, что в России свободна и никаких гонений или притеснений нет».

Митрополит Николай грустно улыбнулся в ответ.

– «Если бы я был на месте владыки Никодима, в поездке по Англии, то вероятно в Оксфорде стал бы говорить то же самое, что и он».

Мне удалось задать митрополиту Никодиму последний вопрос. В это время нас уже почти кончили облачать, иподиаконы оставили нас одних, и мы сидели рядом друг с другом в мягких, покрытых белыми чехлами креслах, в алтаре собора.

– «А скажите, можно ли доверять Вашему преемнику по Отделу внешних сношений епископу Никодиму? Этот вопрос задаётся у нас в Экзархате. И мне лично хотелось бы знать Ваше мнение».

Тут митрополит Николай сделал своеобразную гримасу, как будто он попытался проглотить что-то очень неприятное и противное. При этом он крутил головой направо и налево, отчасти вниз и как-то странно чуть-чуть улыбался, но продолжал упорно молчать. Я вторично повторил этот вопрос: «Так можно всё-таки доверять или нельзя?» Ответа я так и не дождался. Вскоре нас позвали, пришло время начинать литургию, и мы вышли царскими вратами на середину храма.

Чем объяснить умолчание митрополита Николая на мой вопрос, тем более после столь откровенных рассказов и ответов его на не менее опасные темы? Я об этом много думал. Может быть, его осторожностью или опасениями? Но тогда почему он не был осторожен и не боялся отвечать на другие вопросы? Вернее всего, при всей своей антипатии к епископу Никодиму (он выразил её своей гримасой ) архиерейская совесть и чувство ответственности не позволяли митрополиту Николаю высказаться прямо, вслух, против епископа Никодима. Он не мог взять на себя столь тяжкое обвинение без достаточных к тому оснований. И хотя качание головой митрополита Николая имело, может быть, смысл, что он не советует нам доверять епископу Никодиму, но его молчание имело совсем, противоположный смысл .

После торжественной литургии в Патриаршем Соборе с участием двух патриархов и множества архиереев все мы, сослуживавшие Патриарху Алексию епископы, были приглашены к нему на обед в помещение Патриархии в Чистом переулке. Были там и непременные в таких случаях Куроедов и Макарцев.

Перед началом обеда Патриарх, обратившись ко мне, сказал: «Вы возводитесь в сан архиепископа Брюссельского и Бельгийского. Вот Вам об этом указ Синода. Там есть ошибка, та как вместо «Брюссельского и Бельгийского» написали второпях наоборот «Бельгийского и Брюссельского». Исправить, уже не было времени, Вы на это не обращайте внимания» (и добавил с чуть заметной иронией) «Вы, наверное, этого ожидали?»

Мне было трудно ответить. До вчерашнего разговора с митрополитом Николаем мне и в голову не приходило, что меня могут возвести в сан архиепископа, ведь всего лишь год с небольшим, как я был хиротонисан епископом, но после разговора с митрополитом Николаем я почти догадался, но «выдавать» его мне конечно не хотелось. Поэтому я ответил: – «Нет, не ожидал».

– «Вот как, – удивился Патриарх, – да ведь этот сан полагается по Вашему положению в Бельгии. Конечно, можно было ещё подождать, но раз Вы приехали, мы решили дать Вас сан архиепископа теперь же».

И, обратившись к стоящему недалёко Куроедову, Патриарх стал объяснять ему, что они на вчерашнем заседании Синода дали мне сан архиепископа, так как этого требует положение о нашей Церкви в Бельгии. Куроедов промолчал. Лично я до сих пор убеждён, что инициатива моего ускоренного возведения в сан всецело принадлежала митрополиту Николаю.

Уже совсем поздно вечером, того же дня, в номере, занимаемом мною в гостинице «Советская», раздался телефонный звонок. Я взял трубку «...говорит дежурная Патриархии. С Вами будет сейчас говорить митрополит Николай» .

И действительно, вслед за тем раздался голос митрополита Николая: «Вы завтра, как я слышал, будете у Макарцева. Очень прошу Вас, скажите ему то, что Вы говорили мне, – как широко известна за границей моя деятельность в защиту миру, как я лично известен, как ценят мои выступления и какое они имеют значение для Советского Союза и, что они подымают престиж этой страны! (Надо сказать, что дословно я этого никогда не говорил митрополиту Николаю. А говорил Куроедову (см. выше) из желания помочь делу с поездкой во Францию – А.В.) Очень прошу Вас это сделать, Вы тем самым много мне поможете». Я согласился, хотя и без большой охоты. Мне стало жалко митрополита Николая, ещё недавно чуть ли не самый влиятельный и сильный иерарх Московской Патриархии теперь просит помощи и защиты у приехавшего из-за границы епископа-эмигранта, значительно более молодого по возрасту и хиротонии.

Встреча моя с Макарцевым, назначенная на 3 часа дня пятницы 22 июля, не состоялась. Я неожиданно был приглашён в 2 часа на банкет, устраиваемый епископом Василием Самахой, (представителем Антиохийской Патриархии при Патриархе Московском) по случаю его отъезда на родину. Всё это должно было происходить на епископской даче в Серебряном Бору под Москвой. Не буду много говорить о епископе Василии (это вне темы моих воспоминаний о митрополите Николае), скажу только, что у него была сомнительная репутация, как в нравственном, так и в политическом отношении. Об этом я слышал за границей и в некоторых кругах Антиохийской Патриархии. Не стану также описывать «банкет», весьма красочный и любопытный. Скажу только, что на нём присутствовали, кроме Патриарха Алексия, митрополита Николая и других церковных деятелей, Куроедов и Макарцев, а так же послы арабских стран и Персии.

Сам епископ Самаха выступил с большой церковно-политической речью, в которой в духе восточного красноречия и льстивости воспевал дифирамбы всем присутствующим – Патриарху Алексию, Куроедову, Совету по делам Православной Церкви, Советскому правительству (за компанию), митрополиту Николаю и даже мне...

Но всё это к делу не относиться. Отмечу только, что когда Самаха стал восхвалять митрополита Николая как великого борца за мир, митрополит Николай, сидевший до этого как-то в стороне, за небольшим столиком на два-три человека, с довольно насупившимся взором, вдруг привстал... почти вскочил, и каким-то истошным полуистерическим голосом воскликнул: «Да, за Мир я готов бороться до последней капли крови!»

Банкет кончился около пяти часов вечера, в тот же вечер я должен был уезжать поездом в Ленинград. Мы условились с Макарцевым, что я встречусь с ним по возвращении моему в Москву, а точное время мы с ним обговорим по телефону. Мне почти не пришлось поговорит на этом банкете с митрополитом Николаем, и кто мог тогда предвидеть, что больше я его не увижу.

В Ленинграде мне удалось откровенно побеседовать о митрополите Николае с настоятелем Никольского (Морского) Кафедрального Собора протоиереем Александром Медведковым, знакомым мне ещё по поездке 1956 года.

– «Да, – сказал он, – нас всех как громом поразила, отставка митрополита Николая. О ней нам рассказывал наш митрополит Питирим (Свиридов, скончавшийся в 1963 году) по возвращении из Москвы с заседания Синода. Обсуждался вопрос о принятии Синодом прошения митрополита Николая об отставке: «Ваше Святейшество – заявил тогда на заседании Синода митрополит Питирим, – у меня скорее рука отсохнет, чем я подпишу постановление о принятии прошения об отставке митрополита Николая!» Как нам рассказывал митрополит Питирим, в ответ он услышал громогласное слово Патриарха – "Надо!" И что удивительно, сам митрополит Николай прибавил – "Надо" . И мне пришлось подписать».

В результате этого рассказа я спросил о. Медведского: «А почему же митрополит Николай подал сам такое прошение? Что могло его к этому побудить?»

– «Трудно сказать. Вероятнее всего, ему предъявили такие требования, принять которые ему не позволяла его совесть. И он предпочёл уйти в отставку»,– ответил мне о. Медведский».

Я вернулся в Москву 28 июля. От встречи с Макарцевым я решил отказаться. Слишком много тяжёлого о положении Церкви в стране я услышал в Ленинграде. При этой встрече мне пришлось бы или скрывать мои впечатления (что я считал недопустимым!) или говорить откровенно и тем самым подвергать опасности лиц, с которыми я имел общение. И вообще я не желал «открывать свои карты» Макарцеву, давать ему понять, насколько я осведомлён о положении Церкви в современной России. На всё это было много веских причин. К сожалению «помочь» митрополиту Николаю, при открывшихся обстоятельствах, я считал невозможным. Поэтому на вопрос сопровождавшего меня протоиерея Павла Соколовского (погиб в авиационной катастрофе в 1973 году над Прагой), когда я думаю встретиться с Макарцевым, я ответил, что до отъезда у меня на это не хватит времени. Отец Соколовский остался недоволен, но ничего не сказал.

На следующий день, во время утреннего чая в номере гостиницы «Советская», протоиерей Соколовский сказал мне, что меня кто-то хочет видеть. Я вышел в переднюю номера и увидел даму. Ей было около пятидесяти лет, как-то не по-модному одетая в коричневое платье, с интеллигентным лицом, если не ошибаюсь, в очках. Она попросила у меня благословение и передала письмо, сказав при этом: «Это от митрополита Николая». И ушла.

Я вернулся в номер, и протоиерей Соколовский сказал мне: «Это Зоя Михайловна, секретарша митрополита Николая. Очень влиятельная при нём особа. Он всё делает только через неё».

Видел ли о. Соколовский, что она передала мне письмо не знаю. Думаю, что нет, но, несомненно, догадался. Впрочем, я решил не скрывать этого и прочитать его сразу же.

Я думал, что в этом письме не может быть ничего важного, вероятнее всего, подумал я предложение о нашей встрече перед моим отъездом. Словом, я сел за стол и прочитал его (конечно про себя, а не вслух). Я бережно храню это письмо в своём архиве, всё оно написано от руки, вот его содержание:

Дорогой, возлюбленный Владыка Василий!

По-Вашему возвращению из Ленинграда я многократно пытался найти возможность встретиться с Вами, а также с Ник. (Большаковым – он так же приехал из Англии в качестве гостя Патриархии. -А.В.) и молодёжью. Новый руководитель Внешнего Отдела и его помощник (Буевский – А.В) изолировали меня от Вас и всех вас. Мне не было предоставлено часа для этих встреч, и Вы, вероятно, сами не знали об этой изоляции. Как всё это грустно!

Обнимаю Вас с горячей братской любовью!

Передайте, пожалуйста, прилагаемые письма по назначению. Мне очень тяжело.

Передайте С.Н-чу (Большакову – А.В) о моей невозможности иметь беседу с ним.

Передайте Вашей молодёжи глубокую благодарность за присланную книгу и тёплое письмо. Так мне и не дали повидаться с ними!

Вас лобзаю братски, всем остальным пересылаю моё благословение. Прощаюсь со всеми вами – увы! – на расстоянии.

Если Пр. Экзарх или кто-либо будет мне писать, то только на домашний адрес: Москва 5, Бауманский 6 – мне.

Счастливого пути! Богом благословенного успеха в работе, дорогой Владыка!

Прошу святых молитв.

Не понимаю происходящего со мной.

Душой всегда буду со всеми вами.

С любовью неизменной

Ваш М.Н.

Прочитав это письмо, я сразу начал действовать, чтобы встретиться или, по крайней мере, поговорить по телефону с митрополитом Николаем. Я сказал протоиерею Павлу Соколовскому, что мне непременно нужно видеть перед отъездом митрополита Николая, для того чтобы попрощаться с ним. Он позвонил в Патриархию, где ему сказали, что митрополита Николая нет, но он скоро будет и останется там до трёх часов. Я просил передать ему, что хочу его видеть. Попозже, когда я снова позвонил, мне ответили (кажется Буевский), что митрополит Николай был, но уехал раньше обыкновенного, провожать в аэропорт Патриарха, который в час дня улетал в Одессу. Передать ему о моём желании его увидеть не успели, но обещали сделать это на аэродроме. Позднее я снова позвонил в Патриархию, и мне сказали, что после отбытия Патриарха митрополит Николай сразу уехал к себе домой, так что ничего передать ему не успели. А до отъезда Патриарха было не возможно с ним переговорить, так как митрополит Николай на телефонные звонки не отвечает. После окончания служебного дня в Патриархии, он «запирается» у себя дома, и добиться его по телефону невозможно, даже в самых экстренных случаях. Более того, мне сказали, что даже на звонки у двери он тоже не отвечает и никому не отпирает дверь. Я понял, что у Патриархии в этом деле большой опыт. И действительно, я днём и вечером до позднего часа пытался звонить по телефону, на его квартиру, но безрезультатно. Никто не отвечал на телефонные звонки.

Итак, в три часа дня я был в Патриархии, во Внешнем отделе (тогда он ещё помещался в том же здании, что и Патриархия, в Чистом переулке). Я хотел попрощаться и поговорить перед отъездом с епископом Никодимом (Ротовым). Мы долго с ним беседовали о делах Экзархата. Отчасти о моих впечатлениях и о положении Церкви. Как всегда (или почти всегда), беседа с ним была полуоткровенной, кроме деловой части, конечно. Я рассказывал ему о моих тяжёлых впечатлениях, которые почерпнул о состоянии церковной и приходской жизни в стране. От кого я получил эти сведения я, конечно, не говорил, да и митрополит Николай был далеко не единственным моим источником. Епископ Никодим в процессе беседы иногда соглашался, часто давал свои объяснения, делал поправки, опровергал или заявлял, что рассказываемое мною ему совсем неизвестно. Например, о безобразиях в Киеве во время пасхальной заутрени, я сказал, что слышал об этом ещё на Западе, от французов, которые были в Киеве на заутрене.

– «Это интересный факт, мне он неизвестен. Его следовало бы проверить»,– сказал епископ Никодим.

Во время делового разговора некоторое время присутствовал Буевский, но потом епископ Никодим его отослал и сам начал со мною, каким-то особенно серьёзным тоном, разговор о митрополите Николае.

– «Я знаю, что у вас в Западно-Европейском Экзархате митрополит Николай пользуется большой популярностью, и у вас многие думают, что отставка его вынужденная, и он скоро вновь вернётся на своё место председателя Отдела Внешних церковных сношений. Я должен Вам определённо заявить, и прошу Вас передать это официально от моего имени владыке Экзарху и всем в Экзархате, что отставка митрополита Николая окончательная. На свой пост он больше не вернётся. Вы должны это понять, перестать надеяться на его возвращение, ни в коем случае не предпринимать никаких шагов, чтобы он вернулся и в дальнейшем сотрудничать с лицами, назначенными Патриархией на его место. И Вы можете быть уверены, что встретите у нас ещё большее внимание и доброжелательство к Вашим нуждам и проблемам, чем у митрополита Николая».

– «Владыко, – ответил я, – конечно, мы будем лояльно и по-братски сотрудничать с Вами, это наш долг. Ведь мы служим не «лицам», а Русской православной Церкви. Для нас достаточно, что Вы назначены Синодом и Святейшим Патриархом. И мы уверены, что встретим в Вашем лице внимательное и доброжелательное отношение к нашему Экзарху. Но это не мешает нам искренне сожалеть об уходе митрополита Николая, от которого мы видели постоянно добро и заботу. Более того, мы высоко ценим его как выдающегося деятеля Русской Православной Церкви. Мы скорбим о случившемся».

– «Напрасно, – сказал епископ Никодим, – у вас на Западе создалось неправильное представление о митрополите Николае. Вы его недостаточно знаете. Как бы его характеризовать? Вы слышали, наверное, о ходком у нас выражении «Культ личности»? Так вот, митрополит Николай был типичным выражением этого культа. Культа своей собственной личности, конечно. Посмотрите на последний номер ЖМП, вышедший перед его отставкой. Половина журнала занята приветственными письмами и телеграммами, которые он получает к праздникам. Это вдвое более места, чем приветствия Патриарху. А его проповеди , которые постоянно печатаются в ЖМП! Допустим он хороший проповедник, но ведь не единственный в Русской Церкви. Есть и другие. Почему такая монополия? И так во всём. А в деловом отношении митрополит Николай ничто. Посмотрите, что делается в Московской епархии, которой он в качестве митрополита Крутицкого и Коломенского управляет! Ни одна епархия Русской Церкви так не запущена, как она. Вообще он никогда не заканчивает ни одного дела, бросает всё на пол дороге. Вот Вам один пример – воссоединение Русско-Константинопольского Экзархатов в 1945 году. Почему, скажите, он не добивался признания этого воссоединения от Константинопольской Патриархии? Это ведь было в те времена вполне возможно. И в результате провал».

– «Да, но митрополит Николай, широко известен на Западе, очень популярен там, в инославных кругах и нельзя, по-моему, с этим не считаться», – возразил я.

– «Как раз наоборот, – воскликнул епископ Никодим.– Своими крайними, ненужными выступлениями он вызвал всеобщее недовольство, стал одиозной, неприемлемой фигурой. И это было одной из причин его увольнения».

Наш разговор с епископом Никодимом был интересным для меня и многое проясняющим. После его окончания я направился к выходу, собираясь уходить. И тут меня неожиданно поймал у дверей А.С. Буевский, увлёк в самую глубину двора Патриархии, где нас никто не мог слышать, и, волнуясь, захлёбывающимся голосом быстро начал говорить о митрополите Николае. Разговор наш продолжался более часа!

Хочу кратко передать его содержание.

«Вы, вероятно, осудите меня и, выражаясь высокопарно, «Вычеркнете меня со скрижалей Вашего сердца» (начал Буевский), за то, что я, многолетний ближайший сотрудник митрополита Николая и во многом лично ему обязанный, сразу после его отставки начну говорить Вам против него. Но я не могу молчать, совесть требует от меня сказать всю правду. Прямо скажу Вам, что если бы Он не ушёл, все мы должны были бы уйти. Всякое сотрудничество с ним было невозможно и невыносимо. То взрыв бурной энергии, то вслед за тем долгие депрессии, прострации, когда все дела останавливались. И все он хотел делать сам! Он не желал иметь никаких настоящих сотрудников. За долгие годы его возглавления Отдела Внешних церковных сношений он не сумел и не захотел создать кадры сотрудников-специалистов этого ответственейшего Отдела. Хотя многие ему указывали на эту крайнюю необходимость. Какой позор, что я мирянин и мало подготовленный к этой работе, был единственным сотрудником Отдела. Скажу Вам, что ради личного честолюбия и славолюбия он был готов идти на всё, на любое унижение Церкви и себя лично. Так, например он не довольствовался многими орденами, которые у него были, ему вздумалось ещё получить от Советского комитета по Защите Мира, «Ленинскую Премию Мира». И вот он не раз посылал меня в комитет, где я должен был говорить о его заслугах по борьбе за Мир и добиваться присуждения ему этой премии. Как мне это было тягостно и стыдно исполнять это поручение митрополита Николая. И как он унизил и опозорил своими домогательствами Русскую получением этой Ленинской премии... но конец был ещё позорнее. Дело в том, что Советское Правительство наградило Патриарха Алексия «Грамотой за Защиту Мира», а митрополита Николая обошло. Так митрополит Николай обиделся и послал меня в Комитет заявить, что он отказывается от Ленинской Премии!

В ответ на это мне с иронией заявили в Комитете, что митрополит Николай напрасно беспокоиться, никто и не думает присуждать ему премию». Так закончил свой монолог А.С. Буевский.

Вечером того же дня в пятницу 29 июля в ресторане «Прага» был устроен банкет в честь отъезжающих гостей. На следующий день мне исполнялось 60 лет, и этот факт тоже отмечался на банкете. Среди присутствующих были епископ Никодим и протопресвитер Виталий Боровой, с которым я впервые познакомился. Отсутствовал Макарцев, который обычно бывал в таких случаях. Видимо он «обиделся», что я у него так и не побывал.

После окончания ужина мне удалось на минуту подсесть к столику, за которым сидел А.В. Ведерников – лицо очень близкое к митрополиту Николаю (и как показало дальнейшее, оставшийся ему верным, в его опале, до конца).

Я тихо спросил его: – «Скажите, какие подлинные причины отставки митрополита Николая?»

Ведерников неожиданно для меня под столом сделал знак ногою и тихо произнёс мне почти на ухо: «Он Вам сам всё рассказал!»

Глава 4

Последнее личное известие от митрополита Николая я получил 11 апреля 1961 года, то есть после того, как он в сентябре 1960 года был уволен на покой с должности митрополита Крутицкого и Коломенского. Я поздравил его с Пасхой телеграммой на его домашний адрес в Москве и получил в Брюсселе телеграфный ответ: «Воистину Воскресе! Взаимно, с любовью горячо поздравляю, обнимаю, митрополит Николай».

Не буду сейчас писать об обстоятельствах смерти митрополита Николая 13 декабря 1961 года. Меня не было тогда в Москве и цель моя – не повторять газетные версии, а писать личные воспоминания. Скажу только, на нашего теперешнего Экзарха, митрополита Антония, который присутствовал на похоронах, произвело большое впечатление спешка и быстрота, с которой всё происходило. Сами похороны, отпевание, речь Патриарха, вся обстановка в Лавре, произвели на него даже тяжёлое впечатление. Экзарха также поразило не сочувственное, иногда даже враждебное отношение к покойному со стороны собравшихся на похороны архиереев и духовенства. Никто не сказал о нём доброго слова. Даже если допустить здесь некоторое «приспособленчество» к обстановке, несомненно, что митрополит Николай не был популярен среди своих собратий, особенно архиереев. Его не любили за недоступность, нежелание поддерживать человеческие отношения. Особенно не любил он, когда к нему обращались его старые друзья. «С тех пор как я стал архиереем, я порвал все личные отношения», – говорил он. Рассказывают, что он сохранял отношения только со своим братом, который жил в Ленинграде и скрывал от всех, что его брат это митрополит Николай. Говорят, что митрополит звонил ему в Ленинград из Москвы каждую неделю.

Итак, в Москву я снова попал только в октябре 1964 года и всего на две недели. Находясь в Лавре, я захотел посетить могилу митрополита Николая. Мне обещали, но почему-то медлили. Пришлось дважды повторять просьбу, второй раз более энергично. Тогда сопровождавший меня протоиерей Вадим Гришин, служащий Отдела Внешних Церковных Сношений, повёл меня к туристической конторе с надписью на английском языке у врат Лавры, получил письменный пропуск у находившегося в конторе молодого монаха, и мы в сопровождении другого пожилого монаха пошли к одной из церквей лавры. Здесь в крипте находилась могила митрополита Николая.

Монах открыл ключами крипту, и мы вошли в неё.

Могила митрополита Николая была покрыта белями мраморными плитами с золотой надписью – имя, сан, годы рождения и смерти. Немного цветов... мы помолились. Как мне сказали, в церкви раз в неделю совершается литургия, а иногда и панихиды на могиле митрополита Николая, тогда пускают народ. Но обыкновенно храм закрыт.

Я мог бы закончить мои воспоминания, но мне хотелось бы пополнить их тем, что я слышал о митрополите Николае при моих посещениях России в 1964, 1966 и 1969 годах. Особенно интересны рассказы лиц, живущих в современной России и временно находящихся за границей, между 1961–1969 годами. Я совершенно сознательно не упоминаю о каких-либо эмигрантских рассказах из вторых и третьих рук.

Подробности об обстоятельствах отставки митрополита Николая наиболее верно, как мне кажется, рассказывал А.В. Ведерников в Москве в 1968 году. По его словам, к Патриарху весной 1960 года явился Куроедов и его сотрудник, кажется, Фуров. В течение нескольких часов они кричали на Патриарха, категорически требуя устранения митрополита Николая от всех должностей. Патриарх долго сопротивлялся, но, наконец, вынужден был уступить, выговорив только, что увольнение митрополита Николая, будет происходить постепенно, с временными промежутками , что и было впоследствии осуществлено. Ведерников был близок к покойному митрополиту Николаю, и потому можно полагать, что этот рассказ основан на его собственных словах.

Совсем наоборот говорил митрополит Никодим (Ротов). Он уверял, что Синод и Патриарх не хотели совсем увольнять митрополита Николая, а только думали перевести на кафедру митрополита Ленинградского: «Этого требовали обстоятельства». В этом предложении не было бы ничего обидного для митрополита Николая. Даже, наоборот: в Ленинградской епархии в его ведении было бы прекрасные столичные храмы и Духовная Академия, что для митрополита Николая как учёного богослова должно было быть очень интересно. Тем более что в городе на Неве протекали годы его церковного служения в молодости, его все помнили и любили. Но получалось так, что без Внешнего Отдела Крутицкая митрополия не интересна. А должность митрополита Крутицкого и Коломенского, в сущности, есть служение викария Патриарха, из его ведения изъяты все московские храмы (кроме одного) и Духовная Академия, все они подчинены непосредственно Патриарху. Митрополит Николай счёл перемещение в Ленинград обидным понижением и отказался принять предложение. Впоследствии, когда он понял, что его собираются совсем «убрать на покой», он сам стал проситься в Ленинград, но было уже поздно.

Хочу сказать, что много интересного рассказывал мне о митрополите Николае московский протоиерей Всеволод Шпиллер, знавший его много лет. После окончательной своей отставки митрополит Николай. Как известно, долгое время жил в Сухуми, а протоиерей Шпиллер тоже проводил там свой отпуск. Они ежедневно виделись, гуляли вместе по пляжу и подолгу беседовали. Митрополит Николай жаловался на трудности и несогласия, которые возникали у него в течение многих лет с Патриархом. Так что уверения митрополита Николая (мне), что у них с Патриархом было всё хорошо, не совсем соответствуют действительности. По словам о. Шпиллера Патриарх недостаточно поддерживал владыку Николая, когда власти настаивали на его отставке, и, судя по всему, может быть, даже был рад от него отделаться.

Я рассказал о. Шпиллеру о моём разговоре с митрополитом Николаем на празднике в Лавре. При всём своём сочувственном отношении и любви к митрополиту Николаю он не скрывал некоторые неприятные и смущающие черты его деятельности. Хочу здесь привести рассказ о. Всеволода Шпиллера о митрополите Николае: «В начале пятидесятых годов, вскоре после моего приезда из Болгарии, (где я жил и священствовал), я был вызван к митрополиту Николаю во Внешний Отдел Патриархии. Митрополит Николай сказал мне, что решено послать в Берлин церковную делегацию, к архиепископу Сергию (Королёву). Цель этой поездки сводилась к братскому посещению и вместе с тем расследованию церковных дел в епархии владыки Сергия, его деятельности. В частности митрополит Николай прибавил, что я назначен одним из членов этой церковной делегации. После этого сообщения, я ещё оставался и беседовал с ним. Довольно долго обсуждая разные стороны жизни нашей Церкви в Берлине и Германии, не выходя при этом из рамок чисто церковных вопросов. Когда это деловое обсуждение кончилось, и я взял благословение у владыки Николая, он стал сопровождать меня к выходу. Перед самыми дверями остановился и, притупив глаза , смотря как-то в сторону, сказал негромким голосом: »И когда Вы вернётесь, Вы нам представите рапорт, что архиепископ Сергий ведёт среди эмигрантов в Берлине антисоветскую монархическую пропаганду». Я обомлел от неожиданности! Во всём нашем разговоре с митрополитом Николаем об архиепископе Сергии не было ни слова о такого рода его деятельности, и тем более о столь, мягко говоря «моей миссии».

«Владыко! – воскликнул я. – Да как же я могу заранее обещать это сделать? Ведь я ничего не знаю, что делается в Берлине. Да я должен сначала посмотреть и убедиться в правильности подобных обвинений против владыки Сергия! Я лично никогда об этом не слыхал!» «Нет, – возразил митрополит Николай, – Вы по возвращении напишете рапорт о контрреволюционной деятельности архиепископа Сергия в Берлине». Причём он повторил это каким-то монотонным голосом, не смотря мне в лицо и, как-будто не слыша моих возражений. «Владыко, это невозможно. Я не могу это обещать. Это против моей совести» – всячески настаивал я. «Вы ещё слишком мало времени живёте в Советском Союзе и не знаете здешних порядков. Итак, Вы по возвращении представите нам рапорт, что архиепископ Сергий ведёт в Берлине среди эмигрантов антисоветскую монархическую пропаганду» – всё тем же странным голосом и, не смотря на меня, повторил, митрополит Николай. Я не смог пойти на такой шаг и не согласился, разговор наш кончился, и в результате я не был включён в Берлинскую делегацию».

От себя добавлю к этому рассказу о. Шпиллера, что архиепископ Сергий всё же был вскоре отозван из Берлина в Москву, где он был назначен архиепископом Казанским. Очевидно, нашёлся другой «доброволец», который написал требуемый рапорт на него, а протоиерея Шпиллера, несмотря на его знание языков, очень редко стали выпускать за границу. Впрочем, как мы знаем, причины этого могли быть совсем иные, да и назначение архиепископа Сергия в Казань нельзя рассматривать как понижение, а скорее – наоборот. Может быть, (это мои догадки) митрополит Николай знал об этом, когда, исполнял, очевидно, данное ему «задание» и настаивал, чтобы о. Шпиллер представил требуемый рапорт. «Властям предержащим» нужно было убрать архиепископа Сергия из Берлина и вообще с запада. Они ему не доверяли как эмигранту, то было сталинское время. Может быть, митрополит Николай согласился помочь Им в этом, но, только получив заверения, что архиепископ Сергий не подвергнется преследованиям по возвращении в Советский Союз и получит соответствующее его сану и способностям церковное назначение. Отмечу так же, что, несмотря на отказ протоиерея Шпиллера «помочь» митрополиту Николаю, последний продолжал к нему относиться с прежним доброжелательством.

О том, что митрополит Николай действительно активно боролся против безбожия в своих проповедях, особенно в последний период перед отставкой, свидетельствует уже упомянутый мной А.В. Ведерников: « Проповеди митрополита Николая в Преображенском Соборе, где он обыкновенно служил в Москве, становились всё более и более резкими. Иногда он просто начинал кричать, что, конечно, действовало на народ. В это время в печати велась компания против крещения детей, доктора в газетах «научно» доказывали «вред крещения для здоровья». Митрополит Николай кричал против них в своих проповедях: «Какие-то жалкие докторишки!»

Известно было, что он рассказывал народу об академике Павлове, которого он лично знал. Он говорил прилюдно, что академик не был атеистом, как изображала его советская пропаганда, а был верующим православным христианином» .

А ленинградский протоиерей Александр Медведский, с грустью вспоминая, говорил мне, кажется в 1966 году: « Как всё изменилось! Помню, в последние годы войны мне приходилось сопровождать митрополита Николая в его поездках в районе фронта. На офицерских собрания митрополит Николай говорил о вере, религии, о смысле жизни. С каким глубоким вниманием и интересом, с каким сочувствием, слушали его офицеры, какое он на их производил впечатление, и какие интересные беседы потом завязывались! Можно было надеяться, что образуется связь и взаимное понимание между и интеллигенцией. И что митрополит Николай будет главным деятелем этого сближения. Но всё это было порвано, самого митрополита Николая больше нет, и встречи, подобные происходившие во время войны, сейчас не мыслимы».

(Надо прибавить, что возрождение церковных настроений, патриотических и национальных чувств во время войны 1941–45 годов было задумано и проводилось в жизнь самим тов. Сталиным)

Конечно, не раз мне приходилось беседовать о митрополите Николае с митрополитом Никодимом (Ротовым). Это бывало по большей части во время его заграничных командировок. Отношение его к митрополиту Николаю оставалось неизменно отрицательным. Он опровергал распространённые версии о его насильственной кончине. И как я лично убедился, серьёзные и осведомлённые люди в Москве не верят рассказам об этой не «своей смерти».

«Митрополит Николай, – рассказывал митрополит Никодим, – уже давно болел, но трудность с ним была в том, что он с одной стороны буквально «пожирал», часто без разбора, всевозможные лекарства, а с другой стороны – не доверял врачам, кроме одной женщины-врача, которая его много лет лечила. Когда после случившегося с ним инфаркта его поместили в больницу, одну из лучших в Москве, он никак не хотел, чтобы его лечили тамошние профессора. Среди них были научные знаменитости, но он требовал только его женщину-врача. Между прочим, она была верующей, ко всему прочему хорошо известным врачом в церковных кругах и у неё лечились многие из духовенства. Профессора больницы были не довольны способом лечения этой женщины-врача, считали его ошибочным, пытались вмешиваться, но всегда встречали сопротивление со стороны митрополита Николая. Результат был печальный, по мнению профессоров. При правильном лечении митрополит Николай мог бы остаться в живых. А почему его похоронили не в Москве, а в Троице-Сергиевой лавре, так ведь это было его собственное желание, не раз высказываемое им ещё при жизни».