Основные философские дисциплины и их проблемные сферы. Специальные философские дисциплины

Диалектический метод

Диалектический метод обычно противопоставляют формаль­но-логическому, господствующему в естественно-научном позна­нии. Можно сказать, что диалектический метод ближе к жизни, формально-логический - к ее познанию в мысли. При диалекти­ческом методе мышление остается на конкретном уровне, при формально-логическом от конкретного восходит к абстрактному.

Необходимо использовать оба метода. Диалектика при отрица­нии формальной логики превращается в иррациональную проти­воположность познанию, отрицание возможности мира и позна­ния его. Формальная логика в крайних вариантах предстает как тавтологическое умствование, имеющее мало общего с жизнью. Тут как бы два полюса мировоззрения и миропознания. Ценность диалектического метода в том, что он очищает метафизику от ненужных мудрствований и тупика, в который заходит мысль. Но и сама диалектика не способна найти выход из противоречий, кото­рыми занимается, без привлечения аппарата" формальной логики.

Диалектический метод может дополнять конкретно-научные. По существу, он не опровергает и не отрицает научные методы в силу своей всеобщности (любые научные данные подводимы пол диалектику), но указывает на принципиальную неполноту науч­ного познания и способен помочь в выработке основополагаю­щих предпосылок научного познания.

Диалектика как метод есть рассмотрение явлений в их разви­тии. Поэтому диалектический метод противостоит любой за­мкнутой системе взглядов. Диалектический взгляд должен отри­цать и неподвижность платоновского царства идей, и гегелевскую Абсолютную Идею. Противоречие между методом и системой на­личествует у всех диалектиков - создателей систем.

Приблизившись к требованиям разума, став системой, диалек­тика удаляется от реальности. С помощью системы можно пред-

сказать какое-то количество явлений, но чем оно больше, тем менее точно отражены отдельные индивидуальные события. По­пытки найти субстанцию, «вечные законы» (в том числе диалек­тики) есть, по существу, формально-логическое стремление ра­зума к устойчивости. Во всем, что есть определенного в филосо­фии, налицо формально-логическое построение.

Диалектический метод хорош для опровержения противников, так как каждому положительному взгляду на вещи он противопо­лагает его отрицание. Поэтому диалектический метод широко распространен в качестве метода спора. Его отрицательное значе­ние, пожалуй, не меньше значения скептицизма; положительное значение заключается в ориентации на скрытые потенции бытия.

Диалектику как метод можно интерпретировать различным образом: или как учение о внешней борьбе, которая достигает своего крайнего обострения и революционного разрешения, или как учение о,внутренней борьбе, которую человек ведет с самим собой. Другими словами, диалектика как метод представляет ши­рокие возможности для использования.

Диалектика претендует на гносеологический синтез конкрет­ного и всеобщего. От индивидуального через изучение связи меж­ду индивидуальным и закономерным к закономерному и от него опять к индивидуальному - таков метод исследования, отвечаю­щий диалектике. Философ может начать с понятных всем обыч­ных вещей, затем перейти к понятийному анализу, уйти в мето­дологию науки и снова вернуться к действительности, давая ори­ентиры на будущее.

Прагматический метод

Среди методов, отражающих специфические черты предмета философии, одно из важных мест занимает прагматический (от греческого «прагма» - действие, практика). Он исходит из того, что синтез познания и преобразования составляет характерную черту философствования. «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» 1 . Данное стремление философии поставлено на передний план прагматизмом.

Прагматизм и есть, по утверждению Джемса, не что иное, как метод. «Прагматический метод... пытается истолковать каждое мне­ние, указывая на его практические следствия... если мы не в со­стоянии найти никакой практической разницы, то оба противо­положных мнения означают, по существу, одно и то же» 2 . Все выводы проверяются экстраполяцией их на человека.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: В 50 т. - М., 1995. - Т. 2. - С. 4.

2 Джемс У. Прагматизм. - СПб., 1910. - С. 33.

Структурализм, системный подход, функциональный анализ, прагматизм, диалектика представляют собой методы исследова­ния, которые при их возникновении в какой-то степени имма­нентны предмету. Затем метод, достигший успеха в сфере его фор­мирования, начинает проникать в смежные области, действуя в них в качестве инструмента. В методологии тоже есть преемствен­ность, сдвиги методов аналогичны сдвигам проблем, и здесь ог­ромное поле деятельности для методологов.

Метод и принцип

По существу, основные методы философствования - скорее принципы, которые открывают в мире и мышлении и затем ре­комендуют применять везде. Результаты познания сами в какой-то мере определяются исходными принципами. У каждой стройной философской системы свой принцип: у Гегеля - Абсолютная Идея. у Ницше - воля к власти и т.д. О роли принципа в философии В. С. Соловьев сказал так: «Когда в умственном развитии должен проявляться какой-нибудь принцип, то для того, чтобы он всеце­ло был выражен и вполне развит, необходимо, чтобы носители этого принципа признавали его абсолютным и, следовательно, безусловно отрицали значение всякого другого принципа» 1 .

Значение имеют также личность философа и внешние условия его работы. Подчеркнем еще раз, что главное в философии не набор знаний, а способность думать. Философия имеет свои мето­ды: сократовскую майовтику, развившуюся в диалектику как ме­тод мышления; совокупность рациональных правил - универсаль­ный циркуль, которым измеряется бытие, и т.д. Использование этих методов необходимо, но недостаточно.

Здесь подходит аналогия с языком. Существуют фонетика, грам­матика, лексика, которые можно знать, но не уметь говорить на данном языке. Точно так же можно выучить 4>илософию, но не уметь думать. Навык и тренировка требуются как для овладения умением говорить, так и для овладения умением мыслить. Это второй уровень овладения дисциплиной. Наконец, наивысший, третий, уровень - творческий, когда удается сказать новое слово в буквальном и переносном смысле. Итак, три уровня: знание, умение, творчество.

Умение мыслить связано с критической оценкой происходя­щего, поскольку всякая самостоятельная мысль находится в про­тиворечии с существующими стереотипами; с целостностью от­ношения к миру, поскольку одна мысль неизбежно тянет за со­бой другую. Человек или умеет говорить на другом языке обо всем.

1 Соловьев B.C. Критика ответственных начал // Собр. соч.: В 10 т. - СПб.. 1911-1914.-Т. 1.-С.63.

или не знает языка вовсе. Так же он либо имеет целостный взгляд на мир, либо не дорос до философии.

Специальные философские дисциплины

В предыдущих главах мы рассматривали преимущественно «ствол» философии. Теперь обрисуем контуры всего древа как та­кового. Такой логикой ознакомления с материалом определяется то, что главы, раскрывающие основное содержание философии, идут после историко-философского рассмотрения систематиче­ской философии.

Во многих науках есть общая и специальные части. В филосо­фии есть систематическая философия и такие дисциплины, как этика - искусство жить, логика - умение мыслить, онтология - учение о бытии, гносеология - теория познания, эстетика - уче­ние о прекрасном, теология - учение о Боге. Систематическая философия имеет дело с единством истины, добра и красоты, а отдельные философские дисциплины - с истиной (теория по­знания), добром (этика), красотой (эстетика).

Древо философии

Если систематическая философия - учение об идеях как тако­вых, то этика - учение о нравственных идеях, эстетика - учение об идее прекрасного, гносеология - учение об идее истины. Hi различные разделы философии по-разному распределена нагруз­ка основных ее функций: мировоззренческой, познавательной, систематической, критической.

В недрах философии зародилась логика с аристотелевскими за­конами тождества (А = А), непротиворечия (А ≠не-А) и исключе­ния третьего (возможно А или не-А, третьего не дано), которую затем дополняли Лейбниц и Гегель.

Особенно важны взаимодействия философии с этикой. С поис­ков нравственных ценностей, общих для всех людей, началась философия Сократа. Понятие всеобщего блага было стимулом для создания мира идей Платона. С Аристотеля этика начала расхо­диться с философией, хотя Аристотель написал первый учебник «Этики», что, впрочем, и свидетельствовало о ее обособлении. Никогда больше этика не служила основанием для философских систем. Кантовский категорический императив есть только кон­статация «золотого правила» этики. Для Гегеля проблемы нрав­ственного не являются первичными.

Этика имеет самостоятельный смысл как дисциплина об об­щечеловеческих ценностях. Там, где она подчиняется классовым, национальным и каким-либо другим интересам, исчезает ее са­моценность. Как только историческая целесообразность (по Геге­лю и Марксу) ставится выше абсолютов, так этика теряет свое значение. Общечеловеческий (у Сократа) и даже метафизический (у Платона) смысл моральных принципов - условие развития этики. К закономерностям этики относится так называемое «зо­лотое правило», идущее от античной философии через христиан­ское «возлюби ближнего своего, как самого себя» к кантовскому категорическому императиву.

Развитие отдельных философских дисциплин определялось гос­подствовавшими в обществе культурными доминантами, которые представляли собой последовательность: мифология - религия - наука.

В более полной схеме (см. с. 159) можно выделить внутреннее ядро философии, или систематическую философию, сферу фи­лософских дисциплин и сферу человеческой деятельности и от­раслей культуры.

Контрольные вопросы

1. Как соотносятся предмет и метод исследования?

2. В чем суть диалектического метода?

Рецензия на книгу Джонатана Гормана «Историческое суждение: границы историографического выбора» (2007) (Gorman J. Historical Judgement: The Limits of Historiographical Choice. Stocksfield, UK: Acumen Publishing Ltd., 2007. P. xi, 258).

В «Историческом суждении» Джонатан Горман поставил перед собой философскую задачу «обозначить место историографии как дисциплины, которая приобретает знание (knowledge-acquiring ) и передает его (knowledge-expressing )» (p. 3). После вводного раздела 1, в котором Горман кратко говорит о существе вопроса, следуют еще четыре раздела. В разделе 2 Горман формулирует собственное понимание исторической дисциплины как предмета философского рассмотрения. В разделе 3 предпринимается попытка исторически «реконструировать» дисциплинарное самопонимание истории. В разделе 4 поднята злободневная проблема постмодернистского вызова научно-исторической практике. В заключительном разделе Горман рассматривает некоторые частные вопросы философии истории: может ли история претендовать на истинность на уровне целых исторических повествований (at the level of whole accounts ), а не входящих в них индивидуальных пропозициональных высказываний (sentential propositions ); объяснительные возможности «нарратива» (если говорить шире, вклад «выражения» в характер притязаний на знание, часто подаваемый как место исторического письма в историческом знании); и, наконец, роль субъективности и ценностной установки (value ) в историческом «суждении». Эти темы необычайно широко обсуждаются в современной философии истории, и Горман выдвигает весьма провокационный набор аргументов и утверждений. Ниже, после некоторых вводных замечаний, я намерен предложить более пространную характеристику и оценку его точки зрения, высказанной в каждом разделе.

Центральная понятийная категория, на которой основывается все предприятие Гормана, это «дисциплина». Мы должны быть благодарны за то, что Горман поставил проблему дисциплинарности в центр своего философского рассмотрения исторических методов. Разумеется, подход к истории как к одной из дисциплин не нов; однако, делая из этого философскую проблему, Горман усиливает теоретическую актуальность подобного подхода. Что есть дисциплина и как мы изучаем подобные проблемы? Прояснение подхода Гормана к проблеме, быть может, приблизит нас и к интригующе расплывчатому выражению «найти место» (locate ), избранному им для описания собственных задач. «Локализовать», «находить место» в какой схеме (логической или эмпирической; проблемной или институциональной и проч.)? По отношению к чему другому (вероятно, по отношению к другим «дисциплинам»)? С какими целями (например, чтобы закрепить ее относительную «научность»)? Горман пытается дать ответ, но он не вполне верен своей же «модели», да и она сама потребует в ревизии. Опираясь на поставленную философскую задачу, Горман определяет свою методологическую стратегию следующим образом: «Философия дисциплины требует историографического раскрытия того, что представители данной дисциплины рассматривают как характеризующее дисциплину, в соответствии с чем, как они считают, они и производят научные операции…» (p. 2). Это примечательнейшее высказывание. Оно включает в себя то, что философия дисциплины нуждается в историческом подходе; иными словами, чтобы разобраться в дисциплине, необходимо «раскрыть» то, что (в течение продолжительного периода) ее «представители» ожидали от собственных практик.

Но «историческая реконструкция» - это метод, сам познавательный статус которого составляет главный проблемный пункт в проекте Гормана, а потому логический круг угрожающе маячит на горизонте еще до того, как автор переходит к делу. В-третьих, - и это частично вытекает из двух предыдущих вопросов, - откуда философии знать, откуда приступить к этому историческому изысканию? Какое обоснование (тем более, междисциплинарное обоснование) гарантирует ее притязания? В конечном счете, разве то, что с самого начала этой философией для конституирования объекта исследования были приняты исторические методы, не ставит под вопрос дальнейшую философскую оценку исторической дисциплины? Это может показаться не более чем риторической путаницей, но на поверку оказывается серьезной проблемой. Горман запутывается в этих кругах, и порой не может выйти из тупиков, в которые он заходит.

То, как Горман изначально формулирует свою философскую задачу, вызывает ряд вопросов. Прежде всего, как он понимает «знание», если оно может быть «приобретено» (acquired ) и «передано» (expressed )? Это один вид знания, все проявления (tokens ) которого имеют общие видовые свойства? Тогда почему вводится провокационное множественное число, «знания», и какое отношение оно вообще имеет к проблеме? Далее, что мы получаем благодаря различению «приобретения» и «передачи» ? Разве не коммуникация позволяет установить утверждения, претендующие на статус знания? Подразумевает ли Горман строгую однонаправленность от «приобретения» к «передаче» (и далее к согласию/консенсусу), и не должны ли мы обратиться к более итеративной и полной модели? Эти вопросы на таком раннем этапе могут показаться занудными, но они указывают на те неувязки, от которых страдает все предприятие.

Наконец, что еще более принципиально: какова роль философии в подобном изыскании: то есть каковы ее полномочия и в чем ее цель ? Горман настаивает на том, что «утверждение, претендующее на статус знания, не может быть признано таковым до тех пор, пока не оно не доказано» (p. 20). Для Гормана философия просто сама по себе является тем дискурсом/дисциплиной, что выносит решение об обоснованности дисциплины; более того, философы стремятся к «некоторому особому, вне- или надисторическому уровню полноты доказательства (justification )» (p. 22). Эта точка зрения, однако, не выдерживает проверку важными вопросами о доказательстве: «признано» кем и «доказано» для кого ? Вряд ли очевидно, что в обоих случаях ответ должен быть - «философы» или что у философов вообще есть ответы, значимые для внутренней организации других дисциплин . Более того: то, что мне кажется наиболее многообещающим в работе самого Гормана, резко ограничивает возможность такого ответа, а значит, и ставит под сомнение понимание им места философии в и для дисциплинарной истории.

I. Дисциплина

В разделе 2 «Философия дисциплины» Горман более строго формулирует свой основной подход: «Философия дисциплины - это в первую очередь историографическая реконструкция (дополненная нашими повседеневными умозаключениями) модели (или моделей), отражающей отличительные черты дисциплины, - а также правил, принципов или образцов предписаний, с которыми соотносят свои действия (настоящие или прошлые) представители этой дисциплины» (p. 59). Он уточняет: «Такая постановка вопроса (argument ) необходима, чтобы избежать случайного выбора между тем или иным подходом к моделированию дисциплины» (p. 29). Иными словами, «мы должны понять, как создать подобную модель» и «при каких условиях нашу модель можно будет считать “успешной”» (p. 27). Но как бы прекрасно ни звучали эти фразы, они не заменят недостаточного внимания Гормана к существующим научным знаниям о понятии дисциплины. Нельзя не признать, теоретическая разработка этой темы не первый день уже стоит в программе самых разных эмпирических «дисциплин» - в первую очередь, истории и философии науки - и они не остались без теоретического урожая . Вместо этого Горман философствует о том, чем должна быть дисциплина. По-моему, здесь мы имеем дело со смещенными представлениями об областях эмпирической и философской работы. «Дисциплина» действительно является важнейшей категорией серьезного философского анализа, но подлинный объект рефлексии у философии может появиться, только если она демонстрирует куда больше «почтения» к гуманитарным наукам, пытавшимся теоретизировать и исследовать этот феномен. Но ирония в том, что Горман полагает, что он чрезвычайно «почтителен» к дисциплинарным методам (practices ) и особенно к исторической дисциплинарности (p. 27). Хотя история и философия науки маячат на горизонте его рассмотрения (а иначе и быть не могло, учитывая внимание, уделенное Томасу Куну), Горман все же отдает предпочтение философскому выстраиванию дисциплинарности.

Горман планирует сконструировать свое специальное исследование истории как дисциплины по образцу дисциплинарного рассмотрения (character ) философии науки. Свою «модель» он выводит из «историографии философии науки» (p. 26). Заметим, что в качестве образца для моделирования исторического метода Горман выбирает философию науки, а не настоящий научный метод. Правильным аналогом для построения модели была бы самоорганизация (self-constitution ) естественной науки ее участниками (members ). Таким образом, Горман допускает серьезную ошибку в рассуждении по аналогии. Этот промах вызывает вал несостыковок и ошибочных представлений.

Горман предлагает сильно урезанную историю современной философии науки - фактически, ему интересен только один эпизод философии науки, когда историцизм Куна сбросил с пьедестала теоретико-модельный подход (received view ) логического позитивизма (дедуктивно-номологическая модель Поппера – Гемпеля). Горман неоднозначно оценивает историческое прозрение Куна, но признает, что оно вызвало кризис в том, каким образом философия науки считает нужным мыслить свой предмет. Другими словами, «идеальное предписание» [способ работы доказательства в естественных науках. - Прим. пер. ] модели Поппера – Гемпеля было основательно дискредитировано тем, что «было отвергнуто в качестве точного описания» (p. 35). Главное, что отсюда хочет вывести Горман, - это то, что в данном противостоянии в действие вступила не только адекватность описания (descriptive adequacy ) научных методов, но и убедительность предписания (prescriptive cogency ) стандартов их оценки. Горман вполне допускает, что аргумент Куна о дескриптивной несостоятельности теоретико-модельного подхода достиг своей цели. Его прежде всего интересует, смог ли Кун лучше, чем теоретико-модельный подход, решить проблему обоснования утверждений второго порядка, в данном случае, что исторические описания того, чем занимались ученые, определяют то, чем ученые должны заниматься и чем им следует заниматься . Подводя итоги, он пытается доказать, что Кун не сумел поставить дескриптивный аргумент на службу прескриптивного обоснования («история науки создает наилучший образец того, чем должна быть наука»), потому что дескриптивный аргумент уже заключал в себе элемент предписания (на роль ученых-предшественников назначаются те, кто подходит под описание) . Как пишет Горман, критикуя Куна, «если как историки мы предлагаем теорию, устанавливающую, что значит быть ученым, а затем на этом основании отбираем ученых и пишем историографию науки соответственно, то стоит ли удивляться, что из наших “фактов” мы поспешно выводим заключение, что именно так ученым и следует себя вести» (p. 57). Единственным полезным итогом такого обзора оказывается то, что в действительности вовсе не историки, а сами ученые (иногда на проблематичных для историков основаниях) авторитетно высказываются в адрес предшествующих носителей своей дисциплины .

Горман делает вывод, что дисциплинарность содержит два порядка выражения: (1) набор ее методов сам по себе и (2) «управляемые правилами» (“rule-governed ”) включение и апробация отдельных примеров дисциплиной и для дисциплины. Хотя одно без другого существовать не может, различение этих порядков позволяет Горману выдвинуть центральное философское положение (point) относительно дисциплинарности, а именно: «чтобы описать предмет как “дисциплину”, потребуются определенные ограничения» (p. 55). Дисциплина - это «управляемая правилами» социальная практика. Но это различение также фиксирует философское внимание на эпистемологическом статусе второго порядка. По Горману, этот второй порядок несомненно существует для обоснования первого; но его интересует другой вопрос: что обосновывает второй порядок? Очевидно, «мета»-философия науки должна рассматривать и предписывать методы (кому?) самой философии науки. Полемика Куна выстроена вокруг того, что предложенная теоретико-модельным подходом прескриптивная (второго порядка) характеристика того, что есть валидный научный метод, не нашла ни малейшей опоры в реальной науке. (Ведь в действительности теоретико-модельный подход «смоделировал» - то есть создал сравнительно неплохое описание - метода философии науки.) Так или иначе, Горман утверждает, что дескриптивная адекватность не является стандартом обоснования самого второго порядка. Попперо-гемпелевский идеал научной обоснованности остается делом ценностного выбора. В этом смысле, что вообще могло бы лишить этот идеал легитимности? Горман допускает, что позитивизм слишком далеко зашел, «догматически настаивая, что должна быть единая модель доказательства, пригодная во всех контекстах» (p. 45). Но он также уверен в том, что не существует общепринятого метауровня обоснования ценностных утверждений второго порядка. «Каким доказательством мы располагаем при выборе предписания ?» - спрашивает он (p. 40–41). Ответ таков: «Нет таких независимых с философской точки зрения стандартов… которые оправдали бы выбор между предписаниями » (p. 5). Это чистой воды предпочтения. Если мы «выбираем между прескриптивными моделями» (p. 41), предполагает он, мы делаем прагматический, лишь частично обоснованный выбор.

«Где есть выбор, там есть суждение», - заявляет Горман (p. 64). Но это может быть просто произвольным коллективным предпочтением: «Теория, принятая внутри дисциплины, является самоочевидно оправданной для представителей дисциплины постольку и до тех пор, поскольку и пока она действительно выражает самопонимание представителей дисциплины…» (p. 58). Поскольку это самопонимание развивается со временем, то «ученые более позднего времени… решают, соответствуют ли фигуры прошлого текущим прескриптивным требованиям» (p. 58). При этом Горман отмечает, что «некоторые ученые предыдущего периода в осознанном самоописании (осознанном самопонимании, conscious self-understanding ) могли использовать другие стандарты и выделять другие характерные черты или не иметь стандартов вообще…» (p. 60). Он признает, что дисциплина - это социальное образование, она включает в себя больше, чем тексты, и даже больше, чем отдельные методы. В нее входят личности и карьеры, институциональные матрицы, прескриптивные установки; и все они входят в нее как исторически возникшие и зависящие от исторических обстоятельств. Иными словами, они начались когда-то в прошлом, и они меняются . Именно это имеет в виду Горман (или должен иметь в виду), когда утверждает: чтобы философствовать о дисциплине, надо сначала иметь о ней определенное представление - то есть исторически точно «воссоздать» ее. Но это рассуждение открывает двери дальнейшему «историцизму», - потому что акты установления стандартов меняются со временем и могут быть внутренне оспорены в тот или иной момент. По-видимому, это окончательно ставит всю проблему дисциплинарной организации в зависимость от эмпирических данных; а вопрос о философском рассмотрении доказательства делается в значительной мере избыточным.

Однако выводы Гормана принимают другое направление: «Проблема доказательства второго порядка возникает… когда нам требуется оправдать выбор прескриптивного моделирования дисциплины, независимо от существующих видов прескриптивных моделей, поэтому она возникает, даже когда эти модели не являются моделями доказательства (то есть когда это неэпистемологические модели)» (p. 41). К концу раздела мы остаемся наедине с двумя выводами: во-первых, дисциплины - это социальные конструкты: то есть они организованы и существуют таким образом, что включают в себя «управляемые правилами» ограничения и настройки отбора (selectivity , способность производить отбор). Во-вторых, историческое воссоздание такой дисциплинарности - будь то представителями дисциплины или наблюдателями - всегда уже все больше запутывается (it embroils itself ) в важных эпистемологических дилеммах исторического понимания, особенно в проблеме позднейшего присвоения более ранних феноменов. Последнее, к несчастью для Гормана, - это как раз то, что, согласно его открытию, и есть дисциплинарность. Внутренние стандарты, устанавливаемые действующими представителями дисциплины (actual disciplinary practitioners ), сами по себе уже организуют и поддерживают второй порядок. С позиции такого «прагматического» интернализма совсем не ясно, на какое авторитетное место в этой процедуре может претендовать философский комментарий. Горман верит в значимость внешней философской оценки обоснования дисциплинарных утверждений. Но на автаркию дисциплин покушаются и другие интервенции - финансирование, междисциплинарные соперничество или поддержка, техническая применимость, политика и т.д. - и эти другие интервенции могут оказаться гораздо более весомыми, чем обычаи дисциплины, что в полной мере продемонстрировали исследования эмпирических наук, начиная с Куна.

II. Дисциплинарная история

Раздел 3 назван «Записывая историю историографии», и Горман объясняет заголовок через отсылку к запутанной серии предварительных аргументов, необходимых, по его утверждению, чтобы в результате приступить к «историографической реконструкции» исторической дисциплинарности. Один из этих предварительных аргументов касается того, какой термин - «история» или «историография» - выбрать для названия дисциплины. Я нахожу эту озабоченность терминологией просто утомительной. Мнимая ясность, которую Горман предлагает достичь - по сравнению, например, с Авизером Такером - более чем нивелируется пустословием, которое он ради нее разводит . То, что его интересует дисциплинарное историческое письмо как социально организованный набор методов, можно было выразить одним предложением !

По видимости, более важным является другой предварительный поворот его мысли. В соответствии с его основными положениями о философии дисциплин, «сами историки устанавливают парадигму того, что есть их самоописание (самопонимание, self-understanding ), с опорой на природу их дисциплины» (p. 69). Проблема, как он (неоднократно) повторяет, заключается в том, что историки не занимаются систематической рефлексией методов своей дисциплины, и поэтому он должен самостоятельно исторически реконструировать историю . Другими словами, он предлагает «в самопонимании историков… отыскивать взгляды, достаточно распространенные среди большинства, чтобы установить консенсус по поводу отличительных черт дисциплины» (p. 76) - например, кого считать членом дисциплины, каковы «правила» поведения и так далее. Но так как это самопонимание было и остается, в основном, молчаливым, то его необходимо «рационально» воссоздать и логически вывести через «критическое построение на основании взглядов историков» (p. 2).

То, как Горман предлагает осуществить это историческое воссоздание, выливается в туманные разглагольствования о проблеме «первичных» vs «вторичных» источников в истолковании «историографии» - включая отступление об историческом «реализме» и «антиреализме», обсуждение чего станет ключевым в его разделе о постмодернизме (p. 72). «В историографии историографии “другие историки” являются для нас “источниками сами по себе”», - заключает он (p. 74). Дальше он продирается через проблемы авторского замысла, непроверенных допущений и интерпретативных вариаций в историческом восприятии (короче, через все азы герменевтической теории) перед тем, как отказаться от рассмотрения исторических авторов в пользу внимательного чтения исторических текстов. Как, судя по упоминанию некоторых ключевых имен, ему должно быть известно, за последние десятилетия, а может, и целый век, герменевтическая теория колоссально разрослась и усложнилась . Однако обзор Гормана с точки зрения профессионала в области интеллектуальной истории выглядит дилетантским и произвольным, и это возвращает нас к исходному недоумению по поводу философии, полагающей себя способной предпринять «историческую реконструкцию».

Итогом гормановской «реконструкции» является сногсшибательное высказывание: «Характерные виды вопросов, задаваемых историками, в основном не меняются с течением времени…» (p. 91). Он уточняет: «Хотя историки со временем меняют “интерес” и поднимают много новых вопросов, это не означает серьезного сдвига парадигмы, при котором не только возникают новые проблемы, но исчезают старые » (p. 90) . Возможно, Горман имеет в виду, что то, как работают историки, остается неизменным, но даже взятое в таком строгом смысле, его утверждение может быть опровергнуто пристальным рассмотрением изменений, произошедших в дисциплине за последние полвека - не говоря уже о более раннем времени .

Что бы мы ни думали по этому вопросу, более важным для его главного аргумента является следующее утверждение: «Нет никакого уточнения или ограничения относительного того, как далеко в историю следует углубляться историографии историографии» (p. 103). Такое утверждение ошибочно внутри стержневой методологической программы Гормана, - так как он утверждает, что изучает дисциплину , а дисциплина, по изначальному утверждению самого же Гормана, есть нечто принципиально отличное от дискурсивного жанра. У истории как дисциплины было точное начало во времени, и Горман датирует его примерно серединой XIX века (p. 68). Хотя историю, разумеется, писали и до этого, такая история может служить целям организации дисциплины только в качестве, которое сам Горман и выдвигает: как «предтеча». Он описывает «предшественников» так: «творческие личности, которые действовали за пределами любого сообщества и потому не играли никакой “управляемой правилами” роли, кроме разве лишь той, что… они могут рассматриваться более поздними учеными как хрестоматийные примеры и таким образом быть “принятыми” более поздним сообществом» (p. 55). Как раз это [включение додисциплинарных историков в дисциплину. - Прим. пер. ] Горман должен был бы делать, если он настаивает, что мы «избежим случайного пренебрежения материалом, который вполне релевантен», если отправимся «в прошлое настолько далеко, насколько возможно» (p. 103). Но жанр - это не дисциплина, и историческое письмо, наделенное статусом «предтечи», хотя и релевантно в той мере, в какой оно уже встроено позднее в организацию дисциплины, само по себе не может быть частью еще не организованной дисциплины и даже впоследствии может присутствовать в ней лишь как «дань уважения». А значит, Горман вполне прав, когда пишет: «Нет никакой непоследовательности в том, чтобы считать началом историографии Геродота, а началом “настоящей” историографии Ранке», то есть, что «примерно с Ранке произошел скачок в сторону дисциплинарности» (p. 110). Горман вряд ли ошибается, говоря, что Геродот дает ключ к историческому письму , - но его «модель» требует, чтобы он исследовал именно кристаллизацию дисциплины в эпоху Ранке и то, как это в дальнейшем оформило дисциплинарную организацию историографии. Он пишет о «нашей конкретной цели, реконструкции типичных черт дисциплины такими, какими их видят сами представители дисциплины » (p. 86–87; выделено автором). «То восприятие собственной истории, которое характерно для историографии как дисциплины , во многом схоже с восприятием другими дисциплинами их истории…» (p. 112; выделено автором). Я утверждаю, что дисциплина - это не то же самое, что «предмет», и что «типичное понимание “историками” своего предмета» (p. 111) составляет лишь часть того, что мы должны охватить, реконструируя дисциплинарную самоорганизацию.

Горман скорее теряется в историографии, чем реконструирует ее. Вот результат семидесяти страниц исследования: «Историки от Геродота до наших дней отличительным образом выражают озабоченность и несогласие по взаимосвязанным вопросам: природа и способ доказательства исторической истины, а также роль историографической правдивости, приемлемость и основания морального суждения в историографии, историографический синтез фактов (включая аналитические и субстантивистские теории исторического объяснения) и роль и функция историков в обществе» (p. 120). Неужели Горману и впрямь понадобилось читать всю историю исторического письма ради подобного вывода? И разве это отчетливо конституирует именно историческую дисциплину? Кроме, пожалуй, вопроса о моральном суждении, этот вывод мог бы pari passu (с равным успехом. - Ред .) распространяться на любую эмпирическую дисциплину. Я позволю себе поинтересоваться, мог бы Горман провести «историческую реконструкцию», скажем, физики «от Аристотеля до наших дней» в аналогичном ключе и верить, что он достиг чего-то философски значимого. Этот раздел книги я считаю наименее удавшимся - конечно, сам по себе, он может дать нам некоторую полезную информацию о дисциплинарности, но не в том смысле, к которому стремился Горман.

III. Постмодернизм

Если говорить о философии истории (а не о «реконструкции» и «определении места» ее дисциплинарной самоорганизации), то книга Гормана могла бы начаться с раздела 3. Этот и последний раздел состоят из традиционных для философии истории аргументов, вроде тех, что регулярно появляются в этом журнале и немалое число которых Горман приписывает своим заслугам. Раздел 3 адресован самому скандальному эпизоду последнего времени как внутри дисциплины, так и в «метадискурсе» философии истории, а именно - вызову «постмодернизма» . Прикрываясь Ричардом Эвансом как маскировочным щитом, Горман намерен продемонстрировать, что традиционные ответы на вызов постмодернизма терпят неудачу, потому что не охватывают всей радикальной глубины его критики; а затем показать, что у него есть философское возражение, работающее даже против самых радикальных вариантов постмодернизма . Заявка весьма впечатляющая. Посмотрим на исполнение.

«Постмодернистская установка предлагает неограниченную свободу выбора в отношении представлений о реальности» (p. 9). Горман утверждает, что лучше всего это понимать как «антиреализм» в строгом смысле: «Язык не в состоянии отображать реальность, просто потому что нет никакой независимой реальности, которую он мог бы отобразить… [М]ы конструируем реальность с помощью нашего языка … [поэтому] мы не должны принимать наш язык за отображение чего-либо , что лежит за пределами наших человеческих построений» (p. 134). Ричард Эванс считает, что это утверждение может быть опровергнуто эмпирически, посредством интерсубъективного подтверждения, но Горман это отвергает. «Объективность не гарантируется одним лишь соглашением», - иронизирует он (p. 133). Здесь уже можно выдвинуть некоторые возражения. «Объективность» - это комплексное понятие, что прекрасно показал Аллан Мегилл . И одним из самых мощных смыслов этого понятия является «дисциплинарная объективность», та самая самоорганизация на мета-уровне, которую Горман определяет как ядро дисциплинарности. Похоже, этот раздел пытается внушить нам, что существует некая перевешивающая все экстрадисциплинарная мудрость, которая подрывает любые подобные консенсусы. Если доверять точности языка Гормана, что именно он имеет в виду под «объективность не гарантируется»? Для кого? Кем? Согласно каким стандартам? Разве нас не возвращают к целому набору вопросов, с которыми он должен был разобраться в первых главах? И почему в этой строке фигурирует пренебрежительное «одним лишь»? Неужели трудный процесс самоорганизации дисциплины, на описание которого Горман потратил два раздела (впрочем, без значительного успеха), действительно может быть списан со счетов такой презрительной ремаркой? Горман, в ряду других профессиональных философов, намерен торжествовать над Эвансом, «всего лишь» историком, взявшим на себя труд ответить на экстра-историческую критику со стороны (лингвистического) философского постмодернизма . Эванс может поставить себе на службу лишь традиционный «исторический реализм», который Горман не считает удовлетворительным (p. 133). С другой стороны, Горман не готов взяться за полноценное философское рассмотрение проблемы реализма. «Нам не нужно принимать философский реализм, чтобы избежать постмодернистского историографического хаоса, а потому не нужно погружаться в философскую проблему “реализм против антиреализма”… Фактически, в рамках нашего рассуждения мы встанем на позицию в целом антиреалистическую, и… все равно достигнем того, чего хочет типичный историк-реалист…» (p. 135).

С позиции аналитической философии, «постмодернизм широко понимается как предложение неограниченного выбора из фактуальных высказываний …» (p. 135). Иными словами, постмодернизм часто принимают за форму теории неопределенности . Образец теории неопределенности в аналитической философии предложил Виллард Ван Орман Куайн. Известное утверждение Куайна заключается в том, что любая аномалия может быть встроена в сеть представлений (the web of belief ) после достаточных исправлений . Горман считает, что постмодернизм - это «прагматический холистический эмпиризм» Куайна, доведенный до предельных выводов Ричардом Рорти, а в другой традиции - Мишелем Фуко . Со стороны Гормана весьма дальновидно утверждать, что взятый в крайних проявлениях тезис Куайна о «недоопределенности» был, «как ни удивительно это может показаться, близок к центру постмодернистского лагеря» (p. 146). Безусловно, Рорти читает Куайна именно в таком ключе и подгоняет аргументацию к такому заключению (p. 146). В других, более осторожных своих отрывках Куайн ясно дает понять, что есть веские основания не рассматривать «прагматический холизм» как путь к бессмысленной непоследовательности. Он всегда очень серьезно относится к логическому принципу непротиворечивости. Однако Горман считает, что если это единственное ограничение, признаваемое Куайном, то ему не удастся на этом основании установить границы принятия аномалии. Постмодернизм не делает фетиша из логической непротиворечивости, поэтому логические ограничения Куайна против постмодернистской трактовки бессильны предотвратить ее. Другими словами, как мог бы сказать сам Рорти, Куайн был «недостаточно постмодернистским» (p. 157).

Ключевым моментом, по мнению Гормана, является не просто логическая непротиворечивость, но психологическая потребность в последовательности (когерентности) мышления от первого лица (p. 158) . Именно это обращение к психологической («от первого лица») нужде в когерентности способно, как считает Горман, «обойти постмодернистский историографический хаос» (p. 135). «Возможности представления не исчисляются логикой. То, что для нас может оказаться невозможным принять какое-то представление, - это исторический, или социологический, или психологический, а не логический факт» (p. 153). Далее Горман приходит к выводу, что «сеть представлений» Куайна - это идеальный тип тотальной непротиворечивости: «существующий порядок может содержать противоречия» (p. 154), и «не каждый человек в действительности будет разделять все “наши” представления» (p. 141). Не только в обыденном языке, но тем более в условиях, «предусмотренных» теоретически организованным порядком дисциплинарности, огромное значение имеет совместная реальность, консенсус. Возможно, на уровне индивида это «психологический» феномен, но на уровне языка и дисциплины это феномен «социо-институциональный». Он может не быть «абсолютным», но является «прагматическим» в очень авторитетном смысле. Это то, что стоит за словами «“управляемая правилами” организация».

Никто не ставит под сомнение, что «концептуальная схема или схемы, в соответствии с которыми мы передаем наши представления, недоопределены нашим опытом» (p. 137). Никто не сомневается, по крайней мере, после Куайна, что «ни одно предложение не является простым отображением факта» (p. 137). Если не брать в расчет тенденцию к абсолютизации и преувеличения, можно было бы даже принять историцистский вывод Гормана: «В любое отдельно взятое историческое время абсолютные предпосылки этого времени практически не могут быть вскрыты и потому связно выражены теми, кто живет в это время. Но как исторические такие предпосылки относительны…» (p. 155). Вопрос только в том, разрушает ли это до основания эмпирические исследования и возможность (случайного и небезошибочного [contingent and fallible ]) знания. Прагматизм утверждает, что нет. Если дисциплинарная самоорганизация наук продолжит отмахиваться от требований абсолютного обоснования - исходящих от традиционных логиков или от авангардных постмодернистов - то неясно, зачем нам нужно вслед за Горманом обращаться к психологии «от первого лица». Вместо этого нам остается только надеяться на более продуктивный философский подход к дисциплинарности.

IV. Историческое суждение

В заключительном разделе книги Горман поднимает ряд ключевых вопросов философии истории, опираясь на некоторые выводы предыдущих разделов. Как и ранее, Горман выбирает себе оппонента для дискуссии, чтобы заострить проблему. Что касается проблемы притязаний на истину целых исторических повествований (accounts ) (в отличие от аналогичных притязаний составляющих эти повествования пропозициональных высказываний) и пересекающегося с этим вопроса о связи между историческим исследованием и историческим рассказом (narration ) («приобретение знания» и «передача знания»), то здесь мишенью Гормана становится Леон Голдстейн . По мнению Гормана, Голдстейн пытается доказать, что сущностно важные проблемы обоснования дисциплинарной истории - и, следовательно, любой потенциально релевантной ей философии - лежат на уровне целостности исторического повествования (whole-account level ). Более того, Голдстейн утверждает, что невозможно строго разграничить фазу формирования и фазу передачи повествования (ни во времени, ни даже аналитически), так как лишь на уровне целого повествования появляется нечто различимо историографическое . Горман намерен оспорить состоятельность второго утверждения ради дальнейшего переосмысления первого.

Главный вопрос в формулировке Гормана звучит так: «Можем ли мы, на уровне повествования, выбрать те представления о реальности, какие захотим?» (p. 183). Иными словами, можем ли мы вообще опровергнуть интерпретацию? Горман указывает на постмодернизм, который отрицает саму эту возможность, и продолжает: «Историкам, отвергающим множественную структуру реальности, на которой настаивает постмодернизм, придется найти способ преодолеть противоречивость фактов на уровне исторического повествования» (p. 190). Здесь, я думаю, мы должны остерегаться типичных для постмодернистского рассуждения преувеличений. Постмодернизм любит аргументы, имеющие форму: «если какой-либо, значит все». Но они просто поверхностны . Большинство практикующих историков согласятся, что может существовать несколько равно правдоподобных исторических повествований, а вот с чем они не желают соглашаться, это то, что все повествования одинаково правдоподобны и ни одно из них нельзя исключить из рассмотрения.

Рассуждение вертится вокруг того, как вообще можно разрешить вопрос о природе притязаний исторических повествований на истинность. «С философской стороны, мы можем рассмотреть отдельные предложения независимо… или мы можем рассматривать выбранные нами части как целое» (p. 172). Понятно, что дисциплинарная история работает на уровне целых повествований. Фактические ошибки на уровне предложений имеют значение, но не определяющее. Что действительно важно, и Горман ясно это осознает, так это «синтез». «Историческое повествование содержит некоторые объединительные черты… [через них] историки выражают то, что считают реальностью» (p. 181). Проблема в том, что синтез не является четко определенной когнитивной операцией. Несомненно, это больше, чем простая «конъюнкция». Для метода дисциплинарной истории имеет значение то, что «одни и те же факты могут быть синтезированы, то есть выбраны и соотнесены друг с другом, разными историками по-разному» (p. 166). Далее историки должны сравнить и оценить эффективность таких синтезов. Конечно, философы задаются вопросами (иногда немилосердными) о том, как они это делают.

«Настаивать, что индивидуальные фактуальные высказывания имеют эпистемологическое значение, а синтез - нет, значит просто повторять необоснованную догму», - заявляет Горман (p. 174). (Сколько «догм» тогда было написано философами истории!) Я искренне поддерживаю заявление Гормана, но я согласен и с его недавним предостережением, что философия, которая желает выразить дисциплинарную самоорганизацию истории, должна предложить аргументированную позицию по этому вопросу, а не ограничиться громким заявлением. Горман ломает голову над одним из философских препятствий на пути к такой аргументированной позиции: «Предположим, что у нас просто нет набора научных законов, под которые подпадают все события, типично рассматриваемые историографией. Возможно, таких законов не существует…» (p. 194). Фактически, именно этот аргумент о невозможности вписать историческое объяснение в стандартные (научные) модели объяснения выдвигает и Пол Рот . Как мы должны это понимать?

Прежде всего, мы должны признать следующую дисциплинарную особенность: «представления о том, что считать исторической реальностью, выражены в исторических повествованиях» (p. 183). Однако, с точки зрения формальной философской эпистемологии, «истинность “целых повествований” не является истинностно-функциональной » (p. 181). Как блестяще доказал Франк Анкерсмит в «Нарративной логике», существует бескрайняя область комплексных утверждений, претендующих на истину (тексты), для которых стандартная эпистемология (сентенциональный уровень анализа, на котором конъюнкция может быть использована только для распространения действия логических законов на совокупности предложений [sets of sentences ]) еще только должна предложить подходящую логику . Горман уточняет: «Не выяснено даже, что историографическая истина определяется на атомарном уровне» (p. 182), другими словами, дисциплинарная история мало интересуется уровнем индивидуальных, сентенциональных фактов. Хотя историки могут о них дискутировать, это происходит - всегда и исключительно - в рамках более общего обсуждения. Более того, Горман настаивает, что логико-философский подход к истинности сентенциональных высказываний и их соединений упускает нечто существенно важное о синтезе. «Аргументы не являются описаниями реальности. А исторические повествования являются …» (p. 182). Он заключает: «Общая истинность повествования - это функция не только от истинности составляющих его предложений, но также от их релевантности » (p. 190). Оценка цельных исторических повествований на релевантность как раз и составляет особый метод, характеризующий дисциплинарную историю. Такое целостное схватывание, такой синтез лежат в пределах того, что Горман называет «обыденным мышлением»: то есть это не техническая логическая операция, а «свойство нашей естественной рациональности» (p. 180). Наделение реальности смыслом - не безусловная, но неотъемлемая часть человеческой жизни. Горман называет такое смыслонаделение «антиреалистичным», потому что оно сконструировано, а не просто найдено нами. Но он уверен, что необходимо, чтобы эти акты смыслонаделения считались общими (p. 185). Другими словами, знание - обыденное или дисциплинарное - социально по своей сути . Это «обыденное понимание исторической реальности» и есть единственное основание для суждения, подводит Горман. «Различные способы суждения о релевантности» (p. 191) - всего лишь факты совместной человеческой жизни, как и исторические повествования о реальности и их претензии на убедительность. То, что их много, не дает никакого повода к серьезным эпистемологическим затруднениям. «Нам просто не нужно разрешать получаемые противоречия… История плюралистична по своей сути» (p. 187).

Так и есть, но историки все равно оценивают, хвалят и критикуют исторические повествования. В этом - сама суть дисциплинарного метода. Является ли выводом из подхода Гормана то, что это ошибочно? Что именно здесь относится к компетенции философии истории? Горман цитирует Хейдена Уайта: «Философия истории в своих отличительных чертах есть продукт желания изменить профессионально одобренные стратегии, в рамках которых история одаривается смыслом » (p. 197). Первый вопрос, который у меня возникает: следует ли нам рассматривать это как внешнее вмешательство («философов») или как внутреннюю борьбу («теоретизирующих» историков)? И второй вопрос: какие источники могут браться для подобной дискуссии, в обоих случаях? Для Хайдена Уайта центральным был аргумент о когнитивной важности исторического письма , а не исторического исследования. И это возвращает нас к гормановскому разделению между «приобретением знания» и «передачей знания», с чего мы и начали. Горман категорически отрицает, что Голдстейн может отстоять свой тезис - что в истории исследование (investigation ) и выражение (articulation ) нельзя различить даже во временной последовательности, не говоря уже об аналитическом или логическом статусе. Голдcтейн «не может быть прав», настаивает Горман (p. 172). «Голдстейн не может последовательно отрицать этот двухступенчатый процесс», - продолжает Горман и приводит цитату, где сам Голдстейн признает, что «вопросы эпистемологического толка возникают только там, где имеет место приобретение знания, а не сообщение о нем» (p. 175).

Здесь имеют место две различные проблемы: одно дело - это эмпирический вопрос о том, как создаются истории, а другое дело - вопрос о том, «добавлены» ли некоторые когнитивные характеристики в само письмо - или, чтобы не сводить вопрос к тому, что у историков «из одного следует другое» (to presuppose simple sequentiality ), правильно ли, что в выборе, компоновке и формулировании предложений в повествовании «всегда уже» содержатся неизбежные вкрапления формы и суждения. Эти проблемы были, разумеется, тем, что Уайт пытался предложить теоретическому вниманию дисциплины в своих великих трудах, начиная с «Метаистории» . Это то, что развивал Франк Анкерсмит в своих исследованиях «нарративной логики» и «исторической репрезентации» . Это сама суть дисциплинарно релевантной философии истории.

Любому практикующему историку трудно вообразить, что кто-то может считать, будто существует какой-то простой, односторонне осуществляемый процесс сочинения комплексного исторического повествования. Каждое «приобретение» знания происходит под воздействием формальных и содержательных ожиданий; пробные «передачи» знания поверяют точный смысл и контекст любой конкретной находки («факта») и в результате этого выводят все исследовательское предприятие на новый виток. С другой стороны, упрямство (stubbornness ) отдельных «находок» просто блокирует некоторые пути «передачи». Ограничение - это черта всех эмпирических исследований. Это ограничение не просто формальное (языковое); оно может быть вполне материальным. Некоторые вещи просто оказываются ни к чему (just won’t fit ). Каждый историк это знает. И каждый историк, который успешно создает повествование, вспомнит также отдельные моменты этого длительного предприятия, когда вдруг случался «синтез», когда порядок смысла, порядок «релевантности» просто выскакивал из завихрений черновиков и данных, и образ целого вдруг являл себя. Должно ли это подтвердить существование некой таинственной творческой способности, некого поэтического «момента Вот оно », которые сопротивляются философской артикуляции: короче говоря, есть ли здесь мистификация? Я так не думаю . Скорее, перед нами банальное с философской точки зрения учитывание исторического учета (account of historical accounting ) - того, что все уже знают или должны знать? Возможно, но Горман требовал, чтобы именно за «историческую реконструкцию» дисциплинарного метода философы брались в первую очередь , прежде чем оценивать обоснованность этого метода. Если историки не только делают эти вещи, но и судят о них, то нам нужно получить гораздо более четкое представление о том , как они это делают .

Горман совершенно прав: «Нет никакого мнения a priori о процессе, благодаря которому достигается этот синтез» (p. 177). Историки, я полагаю, редко используют термин a priori . Что их волнует, так это убедительность исторических повествований, предъявляемых их коллегами. Самоорганизацию дисциплинарного метода надо исследовать, что бы там ни говорил Горман, не просто по нескольким текстам о том, как должна делаться история (которыми, как он верно заметил, историки глубоко пренебрегают), и даже не по другим текстам о том, как история делалась (которые мы читаем , но избирательно в соответствии с исследовательским интересом, не в полном объеме и с разными насущными вопросами). Скорее, исследовать надо запутанный ежедневный труд: рецензирование, подготовку монографий, заявок на гранты, публикаций, набор и подготовку PhD студентов, карьерные продвижения. Это очень трудоемкий корпус материалов для эмпирического исследования . В сущности, только профессиональные историки работают с ним, потому что такой корпус и есть неотъемлемая (конститутивная) часть дисциплины.

Но если мы хотим когда-нибудь узнать, как историки понимают (делают и судят) повествования, и если мы хотим когда-нибудь установить, как форма и суждение «уже всегда» выстраивают это понимание, и если, наконец, мы хотим когда-нибудь прийти к соглашению в попытке, говоря словами Хейдена Уайта, «изменить профессионально одобренные стратегии, в рамках которых история одаривается смыслом», тогда, я утверждаю, что, хотя мы с радостью приветствуем помощь и наблюдения профессиональных историков, этот труд и его оценка являются прерогативой и обязанностью теоретизирующих дисциплинарных историков.

Примечания

1. Горман дает понять, что его не интересует, является ли история наукой, а только то, как именно она обосновывает свои претензии на знание (knowledge-claims ) (p. 27).

2. О «знаниях» во множественном числе см.: Knowledges: Historical and Critical Studies in Disciplinarity / Ed. E. Messer-Davidow, D. Shumway, D. Sullivan. Charlottesville and London: University of Virginia Press, 1993 и работы, вышедшие в серии Knowledge: Disciplinarity and Beyond . См. также: Caine B. Crossing Boundaries: Feminisms and the Critique of Knowledges. Sydney and Boston: Allen & Unwin, 1988; Worsley P. Knowledges: Culture, Counterculture, Subculture. N.Y.: W.W. Norton, 1997; Usable Knowledges as the Goal of University Education: Innovations in the Academic Enterprise Culture / Ed. K. Gokulsing and C. DaCosta. Lewiston, N.Y.: Mellen, 1997. См. мою работу: What’s ‘New’ in the Sociology of Knowledge // Handbook of the Philosophy of Science: Philosophy of Anthropology and Sociology / Ed. St. Turner and M. Risjord. Oxford: Elsevier Press, 2006. P. 791–857.

3. Гораздо более тонкое размышление на эту тему см.: Rehg W. Cogent Science in Context: The Science Wars, Argumentation Theory, and Habermas. Cambridge, MA: MIT Press, 2009; см. также мою рецензию на его работу, которая выйдет в Philosophy and Social Criticism .

4. В дополнение к работам, упомянутым выше, см.: Klein J.T. Crossing Boundaries: Knowledge, Disciplinarity, and Interdisciplinarity. Charlottesville and London: University of Virginia Press, 1996; Roberts R.H. The Recovery of Rhetoric: Persuasive Discourse and Disciplinarity in the Human Sciences. Charlottesville and London: University of Virginia Press, 1993; Prior P. Writing/Disciplinarity: A Sociohistoric Account of Literate Activity in the Academy. Mahwah, NJ: Erlbaum, 1998.

5. Это очевидный вариант дискуссии на тему «существование/долженствование», и Горман позволяет себе несколько страниц размышлений на эту тему, с обрывочными результатами.

6. Это вариант аргумента о «теоретической нагруженности наблюдения», и пока он уместен, он не смертелен. На самом деле, вся затея Гормана строится на похожей повторяющейся цикличности.

7. Этот «историцистский», или «герменевтический», круг еще возникнет, когда мы продвинемся дальше в аргументацию Гормана.

8. Tucker A. Our Knowledge of the Past: A Philosophy of Historiography. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2004.

9. «История историографии не является отличительной чертой самоописания историков…» (p. 9). Я насчитал, по меньшей мере, семь вариантов утверждения, что, поскольку историки не решают адекватно задачу дисциплинарной самооценки, Горман вынужден будет сделать это за них.

10. Сравните с глубоким рассмотрением этих тем здесь: Smith R. Being Human: Historical Knowledge and the Creation of Human Nature. N.Y.: Columbia University Press, 2007; а также мою рецензию на его работу, которая выйдет в Isis .

11. Эта формулировка является частью скрытой, но затяжной вражды Гормана с куновским языком философии науки.

12. Нужно учитывать широкий круг дискуссий о социальной истории и культурной истории конца предыдущего столетия. См., напр.: The New Cultural History / Ed. L. Hunt. Berkeley, Los Angeles, and L.: University of California Press, 1989; Beyond the Cultural Turn / Ed. L. Hunt and V. Bonnell. Berkeley, Los Angeles, and L.: University of California Press, 1999; Eley G. A Crooked Line: From Cultural History to the History of Society. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2005; Sewell Jr. W. Logics of History: Social Theory and Social Transformation. Chicago and L.: University of Chicago Press, 2005. Что касается исчезновения старых проблем, то иной дипломатический, военный, политический или интеллектуальный историк с сожалением предложил бы Горману писать его «историографию» более тщательно.

13. О постмодернизме и истории см.: The Postmodern History Reader / Ed. K. Jenkins. L.; N.Y.: Routledge, 1997, а также более недавнюю Manifestos for History / Ed. K. Jenkins, S. Morgan, and A. Munslow. L.; N.Y.: Routledge, 2007, а также возражения против этих манифестов: Historically Speaking. Vol. 9. No. 6. July/August 2008, включая мое собственное: “What Is to Be Done?” - Manifestos for History and the Mission of History Today. P. 30–32.

14. Evans R. In Defense of History. N.Y.: Norton, 1999.

15. Rethinking Objectivity / Ed. A. Megill. Durham, NC: Duke University Press, 1994, и его дальнейшие размышления: Historical Knowledge, Historical Error: A Contemporary Guide to Practice. Chicago: University of Chicago Press, 2007.

16. См. мою работу: Historians and Philosophy of Historiography // A Companion to the Philosophy of History / Ed. A. Tucker. Oxford: Blackwell, 2008. P. 63–84, где представлено более сочувственное обращение с Эвансом и другими историками, пытающимися разобраться в философии истории в целом и с постмодернизмом в частности.

17. Quine W.V.O. Ontological Relativity and Other Essays. N.Y.: Columbia University Press, 1969. См. мою работу: A Nice Derangement of Epistemes: Post-Positivism in the Study of Science from Quine to Latour. Chicago; L.: University of Chicago Press, 2004, в которой я пытаюсь предотвратить эту постмодернистскую интерпретацию прагматического холизма.

18. Гарри Гаттинг защищал эту трактовку Фуко и Рорти от моих возражений в рецензии: Zammito and the Kuhnian Revolution // History and Theory. No. 6. May, 2007. P. 252–263; Горман кое-что заимствует оттуда (p. 28).

19. Это выглядит как форма кантианского аргумента о «трансцендентальном единстве апперцепции», представленного с точки зрения психологии.

20. Англоязычных читателей я отсылаю к роману Джойса «Поминки по Финнегану». К ним есть соблазн добавить работы Лакана, Деррида и даже Фуко.

21. Rorty R. Contingency, Irony, and Solidarity. Cambridge, UK; N.Y.: Cambridge University Press, 1989.

22. Goldstein L.J. Historical Knowing. Austin: University of Texas Press, 1976.

23. Я благодарю Реймона Мартина за эту формулировку. См.: Martin. The Past within Us: An Empirical Approach to Philosophy of History. Princeton: Princeton University Press, 1989.

24. См. мои работы против преувеличений в постмодернистской аргументации: рецензия “Are We Being Theoretical Yet?” The New Historicism, The New Philosophy of History and “Practicing Historians” // Journal of Modern History. Vol. 65. No. 4. December 1993. P. 783–814; Ankersmit’s Postmodern Historiography: The Hyperbole of “Opacity” // History and Theory. No. 37. October 1998. P. 330–346; Reading “Experience”: The Debate in Intellectual History among Scott, Toews, and LaCapra // Reclaiming Identity: Realist Theory and the Predicament of Postmodernism / Ed. P.M.L. Moya and M.R. Hames-Garcia. Berkeley, Los Angeles, and L.: University of California Press, 2000. P. 279–311; Ankersmit and Historical Representation // History and Theory. No. 44. 2005. P. 155–181; Rorty, Historicism and the Practice of History: A Polemic // Rethinking History: The Journal of Theory and Practice. Vol. 10. No. 1. March 2006. P. 9–47.

25. Roth P.A. Varieties and Vagaries of Historical Explanation // Journal of the Philosophy of History. Vol. 2. No. 2. 2008. P. 214–226, см. также мои замечания по поводу аргумента Рота: A Problem of Our Own Making: Roth on Historical Explanation // Ibid. P. 244–249.

26. Ankersmit F. Narrative Logic: A Semantic Analysis of the Historian’s Language. The Hague: Martinus Nijhoff, 1983.

27. См.: Longino H. The Fate of Knowledge. Princeton: Princeton University Press, 2002; Solomon M. Social Empiricism. Cambridge, MA: MIT Press, 2001.

28. White H. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth Century Europe. Baltimore; L.: Johns Hopkins University Press, 1973; Tropics of Discourse: Essays in Cultural Criticism. Baltimore; L.: Johns Hopkins University Press, 1978; The Content of the Form: Narrative Discourse and Historical Representation. Baltimore; L.: Johns Hopkins University Press, 1987.

29. Ankersmit. Narrative Logic; см. также: History and Tropology: The Rise and Fall of Metaphor. Berkeley: University of California Press, 1994; Historical Representation. Stanford: Stanford University Press, 2001.

30. Как бывший студент Майкла Поланьи я яростно сопротивляюсь утверждению, что вопросы творческого синтеза в эмпирическом исследования не являются философскими или артикулируемыми. См. его Personal Knowledge: Towards a Post-critical Philosophy. Chicago: University of Chicago Press, 1958.

31. Сейчас эти вещи становятся предметом глубокого эмпирического общественно-научного рассмотрения. См.: Lamont M. How Professors Think: Inside the Curious World of Academic Judgment. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2009.

Перевод Полины Дячкиной

УМК представляет собой совокупность учебно-методических материалов, необходимых для информационно-методического обеспечения учебного процесса и эффективного освоения студентами учебного материала.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Философия. Учебно-методический комплекс (Коллектив авторов, 2013) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .

КОНСПЕКТ ЛЕКЦИЙ ПО ДИСЦИПЛИНЕ «ФИЛОСОФИЯ»

Тема 1. Философия: происхождение, ее предмет, структура и функции. Исторические типы философствования и направления в философии (лекция 2 ч.)

Понятие мировоззрения. Основные формы мировоззрений. Предмет философии.

Культурно-исторические и духовные предпосылки возникновения философии.

Философия и искусство, философия и наука, философия и идеология.

Специфика философских проблем. Функции философии.

Исторические типы философствования. Целостный подход или концепция синтеза. Диалектика и метафизика.

Основные направления и течения в философии.

«Философия » (филия – любовь, софия – мудрость – греч.) буквально означает любовь к мудрости, любомудрие. Впервые термин употребил Пифагор – 6 в. до н.э. Распространение термина связывают с именем Платона – 5 в. до н.э. Платон называет философию высочайшим из искусств (искусство умирания для повседневности и устремления в мир истинного бытия, мир идей, посредством разума, мышления). Кант называет философию «наукой об отношении всякого знания и всякого применения разума к конечной цели человеческого разума, которой как высшей подчинены все другие цели и в которой они должны образовать единство».

Место философии в системе знаний. Выделяют уровни знаний: обыденный, конкретно-научный, мировоззренческий.

Мировоззрение – обобщенная система взглядов человека (общества) на мир в целом, на свое место в нем, понимание и оценка человеком смысла своей жизни и деятельности, судеб человечества; совокупность обобщенных научных, философских, социально-политических, правовых, нравственных, религиозных, эстетических ценностных ориентации, верований, убеждений и идеалов людей.

Основные формы мировоззрения: мифологическая, религиозная, философская. Миф (в пер. с греч. – предание, сказание; логос – слово, учение) – наиболее ранняя форма сознания древнего общества, духовной культуры, в которой соединены зачатки знаний, элементы верований, политических взглядов, видов искусства и философии.

Религия (в пер. с лат. – благочестие, святость) – форма мировоззрения, в основе которого лежит вера в сверхъестественные силы, которые играют решающую роль в окружающем человека мире и судьбе человека. Миф и религия взаимосвязаны. Религия формирует духовный мир человека. Религиозное мировоззрение переплетается с философским, особенно в религиозной и идеалистической философии.

Отличие религиозного мировоззрения от философского в том, что религиозное мировоззрение основано на вере, а философия отражает мир в теоретической, рационально-понятийной форме. Положения философии логически выводятся, доказываются. Философия – рефлексивный тип мировоззрения; его важная особенность – размышления о своем месте в этом мире; важный принцип философии – свобода мысли.

Возникновение философии относят к 1 тыс. до н.э. Духовные процессы, начавшиеся за 1 тыс. лет до н.э., позволили Карлу Ясперсу (нем. философ XX в.) выделить их и назвать это время осевой эпохой (800 – 200 гг. до н.э.) – происходит много событий в разных частях света. В Китае жили мыслители Конфуций, Лао-цзы; в Индии появляются Упанишады, жил Будда; в Иране Заратустра; в Греции – время Гомера, Парменида, Гераклита, Платона и др. В философии были рассмотрены все возможные взгляды на постижение действительности. Новое сводится к тому, что человек начинает осознавать бытие в целом, самого себя, свои границы, человек осмысливает мир и себя как проблему, ставит радикальные вопросы. Были разработаны категории, которые мы используем по сей день, заложены основы религии.

Философия и искусство. В основе искусства – художественных форм выражения действительности – всегда лежит то или иное философское мировоззрение. Знание его помогает глубже понимать произведения искусства, а с помощью искусства – жизнь. Философия и наука. Те, кто не считают философию наукой, приводят следующие аргументы: в отличие от научных, философские суждения не требуют обязательного подтверждения экспериментами, наблюдениями; утверждения философии эмпирически неопровержимы (например, «Дух» Гегеля); в философии никогда не было положений, признаваемых всеми философами. В философии присутствует плюрализм взглядов. Общие черты философии с науками: системность, рационально понятийная форма, логическая доказательность, аксиоматические положения. Философия и идеология . Важный принцип философии – свободомыслие – не всегда совпадает с идеологией общества, являющейся идеологией правящей верхушки.

Функции философии: мировоззренческая, познавательная, методологическая, критическая, прогностическая, социально-аксиологическая, культурно-воспитательная, эмоционально-волевая и др.

Философская рефлексия. Философским суждениям свойственно доказательство, логичность и системность. Язык философии. Для философии характерен не язык образов, картинок, а язык понятий, категорий.

Специфика философских проблем. Философские вопросы не об объектах, а об отношении их к человеку и человека к ним. В философии рассматривается не мир сам по себе, а как обитель человеческой жизни. Философские вопросы о судьбе, предназначении человека. И. Кант: Что я могу знать? Что я должен делать? На что я могу надеяться? Не следует рассчитывать на окончательный ответ, но можно определиться с направлением жизни.

Существуют различные классификации проблем философии. В соответствии с ними существуют разделы философии и философские дисциплины : онтология, гносеология, аксиология, социальная философия, антропология, философия истории, логика, этика, эстетика.

Исторические типы философствования : космоцентризм, теоцентризм, антропоцентризм, социоцентризм.

Целостный подход или концепция синтеза. В самобытной русской философской мысли, которая формировалась в России в конкретных исторических условиях (восточное христианство – православие, традиция общинного жития, специфика культуры) набирала силу целостная традиция мировидения. Концепция всеединства Соловьева. Целостное знание: единство знания позитивной науки, религии и философии, по В. Соловьеву и другим русским религиозным философам, являет собой единство знания, добра и красоты. Эта традиция проявилась во второй пол. XIX – нач. ХХ вв. в форме русского космизма.

Целостная система взглядов, философия всеединства, по сути, имеет отношение к космическому уровню мышления. Эта концепция созвучна с идеями Платона. В 20-30-е г. ХХ века она в более развернутом системном виде нашла выражение в синтезе науки, религиозно-нравственных идей и искусства в Учении Живой Этики, в котором особенности взаимоотношений всего существующего рассмотрены структурно не только на уровне отношений земных, но и космических с выявлением иерархической структуры бытия, законов Космоса, смысла Бытия, его целей, космических задач и критериев.

Диалектика и метафизика . Диалектика – это концепция всеобщей связи движения и развития, всеобщих закономерностей, движения внешнего и внутреннего мира, природы, общества и мышления.

В истории философии термин «метафизика» нередко употреблялся как синоним философии. Понятие «метафизика» тесно связано с категорией бытия в религиозной философии и классической немецкой философии XIX в.

Под метафизикой (мета (греч.) – сверх, над) понималась особая сверхчувственная реальность за пределами опыта, эксперимента, наблюдения, как прямого, так и косвенного. Но эксперименту, наблюдению, опыту человека и человечества доступна пока крайне малая доля сущего. Все «остальное» находится в области запредельной для человеческой чувственности. Размышления об этом есть метафизика. Предмет метафизики – рассуждения об абсолютном мировом целом, недоступном чувству, а также о свободе воли, Боге, бессмертии, вечности и бесконечности.

Основные направления и течения в философии: материализм, идеализм, рационализм, иррационализм . В основе материализма лежит идея о материи как первооснове, субстанции мира, окружающей действительности. Материализм многообразен: механический материализм, вульгарный материализм, диалектический материализм, стихийный материализм.

В основе идеализма лежит представление о первичности духовного начала (дух, идея, Бог, Абсолют). Существует объективный и субъективный идеализм.

Важным направлением в философии является рационализм (рацио – рассудок, разум), согласно которому, в основе мира лежит Разум, поэтому мир разумно устроен и познаваем с помощью разума. Ему противостоит философское направление эмпиризм (опыт), признающее чувственный опыт. Другим противостоящим рационализму направлением является иррационализм. В нем предпочтение отдается не разуму, а созерцанию, интуиции, вере, воле, т.е. некоему иррациональному началу.

Концепция синтеза наиболее зрелое выражение находит в философии космического мышления.

Контрольные вопросы:

Каков предмет философии?

Отметьте специфику философских проблем.

Опишите отношения философии с другими формами познания.

Специфика философских проблем.

Основные типы философствования.

Основные направления в философии.

Перечислите функции философии в современном мире.

Литература : Л1.1, Л2.1-23, Л3-4.1, Л5.1 Л5.4

Тема 2. Особенности восточной традиции мировидения. Основные исторические этапы и направления западной философии и философии России (лекция 4 ч.)

Лекция 2.1. Особенности восточной традиции мировидения. Исторические этапы в развитии философской мысли в Европе, их характеристика

Особенности восточной традиции мировидения.

Этапы развития западной философской мысли, их характеристика: античная (6 в. до н.э. – 5 в. н.э.); средневековая (5 – 15 вв.); эпоха Возрождения (Ренессанс) (кон. 14 – нач. 17 вв.); Новое время. Век Просвещения (17- 18 вв.); философия XIX в. – немецкая классическая философия и постклассика; XX – XXI в. – современная философия.

Основные особенности древнеиндийской и древнекитайской философии. Древнеиндийские религиозно-философские учения. Философские школы древнего Китая.

Античная философия или философия древних греков и древних римлян является началом европейской философской мысли почти всех ее последующих философских школ, идей, представлений, категорий, проблем. Для нее свойственно главное внимание уделять миру, природе, космосу, что и определяет этот тип философствования как космоцентризм (фюсис – греч. – природа) – натурфилософия. Первых греческих натурфилософов волновал вопрос о сущности мира и природы, проблема первоначала мира – архэ. Мир представлялся им как находящийся в процессе становления. Досократики (6 в. – нач. 5 в. до н.э.): Анаксимандр – апейрон. Фалес называл в качестве первоначала воду, Анаксимен – воздух, Гераклит – огонь. Левкипп и Демокрит – атомы; классический (5 в. до н.э.): Сократ – сущность человека, софисты; высокая классика (5 – 4 вв. до н.э.): Платон, Аристотель и их школы – решали проблемы синтеза философского знания; эллинистическая (кон. 4 – 2 в. до н.э.) – закат античной философии и гибель; римская – 1 в. до н.э. – 5 в. н.э. уделяют внимание проблемам этики, человека; скептицизм, стоицизм, неоплатонизм (Плотин, Порфирий, Прокл). Вопросы структуры космоса, его судьбы и человека, отношение бога и человека.

Основные черты философии Средневековья. Стиль мышления средних веков – теоцентричен, философская мысль пронизана проблемами религии. «Философия – служанка богословия» говорили в просвещенных кругах средневековой Европы. Ученые – представители духовенства, а церкви и монастыри – центры культуры и науки. Вопросы философии: сотворен ли мир богом или существует сам по себе? Как сочетаются свобода воли человека и божественная необходимость? Такое сближение философии и религии – сакрализация (сакральный (лат.) – священный) – носило морализаторский характер, воспитывала человека. Основные направления: патристика (с 1 по 6 в. н.э.): В. Великий, А. Блаженный, Г. Нисский, Тертуллиан, Ориген – на развитии этого направления прослеживается влияние Платона; и схоластика (11–15 вв.): Эриугена, А. Великий, Ф. Аквинский – на этом этапе происходит систематическая разработка христианской философии, опирающейся на философское наследие Аристотеля.

Эпоха Возрождения (Ренессанс) (кон. 14 в. – нач. 17 в.) – антропоцентризм (антропос – человек), возникновение нового искусства, первые шаги современного естествознания, новые политические, социальные концепции, социалистические утопии. Эпоха заложила основы философии свободной от религиозно-мировоззренческих предпосылок – секуляризация . Н. Кузанский, Л. да Винчи, Микеланджело, Э. Роттердамский, Т. Мор, М. де Монтень и др. Это время становления опытных наук, дающих истинное знание о природе. Так, Коперник открыл, что Земля не является центром мироздания, а это малая планета солнечной системы. Были созданы телескоп, микроскоп, барометр, компас.

Философия Нового времени . Проблема метода в познании. Эмпиризм (Ф. Бэкон). Индуктивный метод. Учение об идолах. Классификация наук. Рационализм Р. Декарта. Дедуктивный метод. Принцип картезианского сомнения. Эпоха Просвещения – 18 в. Прогресс общества есть процесс познания; борьбы с религиозными воззрениями, а также с метафизическими учениями Декарта, Лейбница, которые пытались согласовать разумные утверждения с фундаментом религиозной веры; деизм – бог создал мир, а потом не вмешивается в течение процесса – Толанд, Т. Джеферсон, Б. Франклин и др. Активную борьбу с религиозными воззрениями вели французские материалисты: Ж. де Аламбер, Ж. Ламетри, К. Гельвеций, П. Гольбах, Д. Дидро. Они создатели атеистического и антиметафизического мировоззрения.

XIX век . Общая характеристика немецкой философии. Теория познания И. Канта. Вопрос о возможности существования философии как науки. Философия Г.В. Гегеля – вершина немецкой классической философии. Философия марксизма. Социальный характер философии К. Маркса и Ф. Энгельса. Западная философия второй половины 19 века. Иррационализм (С. Кьеркегор, А. Шопенгауэр, Ф. Ницше). Философия жизни (В. Дильтей). Интуитивизм (А. Бергсон). Ф. Ницше. Критика христианской морали.

Основные направления и школы философии XX века . Основные характеристики – сциентизм, антропоцентризм и возврат к основам религиозной философии. Сциентизм и антисциентизм. Психоанализ (З.Фрейд, Адлер, Юнг), логический позитивизм, аналитическая философия (Бертран Рассел, Людвиг Витгенштейн), экзистенциализм (Сартр, Хайдеггер), герменевтика (Гадамер), феноменология (Гуссерль) и др.

Контрольные вопросы:

Охарактеризовать основные этапы развития европейской философии:

– античная;

– средневековая;

– эпоха Возрождения (Ренессанс);

– Новое время, век Просвещения;

– философия XIX в;

Литература : Л1.1, Л2.1-23, Л3.1-2, Л5.4

Лекция 2.2. Возникновение и развитие философской мысли в России, её характерные особенности

Периоды становления русской философии:

IX – XII вв. – время предыстории философии;

XIV – XVII вв. – время ее становления, возникновение теоретического мышления, начало формирования категориального аппарата;

XVIII в. – процессы обособления философии от религии и утверждение ее как теоретической науки;

XIX в. – XXI в. – фундаментальная разработка проблем методологии науки, социального преобразования, диалектики, классификации наук; философия всеединства. Русский космизм.

Философия Древней Руси базируется на традициях античности и народной (национальной) культуре. Развитие философской мысли идет в русле религиозных институтов в частности, именно православие является ее основой и фундаментом. Философские идеи реализовывались собственно в богословии, в литературе того времени – летописях, словах, молитвах, поучениях, пословицах и поговорках, в произведениях живописи, скульптуре, фресках, архитектуре. Строго отработанного логического понятийного аппарата древняя русская философия еще не имела. Особый интерес проявлялся к нравственно акцентированной тематике, в тесной связи с искусством и литературой. Проявлялась большая любовь к сократовско-платоновской нежели к аристотелевской линии.

Среди философов: первоучитель, славянский святой Константин–Кирилл, заложивший с братом Мефодием и учениками основы православного богословия и философии.; также св. Кирилл Туровский (1130 – 1182), именовавшийся Златоустом; великий князь Владимир Мономах (1113 – 1125;

епископ Серапион Владимирский (ум. 1275), архиепископ Вассиан, митрополит Макарий, св. Григорий Палама (XIV в.), преподобный Нил Сорский, Максим Грек (1470 – 1556), Протопоп Аввакум (1620 – 1682) и др.

С XVII в. начинается замена древнерусского типа мышления новоевропейским. Этому способствовали реформы Петра I. Значительную роль здесь играл Юрий Крижанич. Ему принадлежит разработка классификации систем наук. XVIII век становится веком просвещения в России. Среди ярких его представителей – Ломоносов, Радищев, Державин и ряд других русских мыслителей. В XVIII же веке организуются первые высшие учебные заведения в России. Эпоха просвещения во многом характеризовалась ученичеством и подражанием Западу. В XIX веке возникли собственные течения – славянофильство, почвенничество, византинизм. Видными представителями славянофилов были И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, К.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин и др. Они пытались выработать на основе исконно отечественных традиций особую русскую философию. Им созвучны религиозно-философские взгляды Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого. К ранним западникам обычно относят П.Я. Чаадаева, Н.В. Станкевича, В.Г. Белинского, А.И. Герцена. Для представителей западничества было характерно стремление в Европу, ориентация на ее институты и традиции, желание переделать Россию по Западному образцу.

Спор о России (о путях ее развития), начатый западниками и славянофилами в 30-40-е годы XIX в., принес свои плоды. В России появилась обширная философская литература и среди ее (самобытных) авторов – П.Д. Юркевич, Л.Н. Толстой, Н.Н. Страхов, Н.Я. Данилевский, Н.Г. Чернышевский, П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский и др. Особое место в этом далеко не полном списке выдающихся имен занимает, несомненно, В.С. Соловьев (1853 – 1900) – автор оригинальной философской системы, в которой особенно рельефно представлены основные черты русской философии. Соловьев заложил основы русской религиозной философии. Он попытался создать целостную мировоззренческую систему, которая связала бы воедино запросы религиозной и социальной жизни человека, т.е. создать синтез религии, науки и философии. Из-за революции 1917 года судьба русской философии в XX в. оказалась во многом драматичной и даже трагичной. Так, в 1922 г. большая группа русских интеллигентов, среди которых были Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, И.А. Ильин, И.И. Лапшин, С.Л. Франк, Л.П. Карсавин, Н.О. Лосский, была выслана за границу. Многие философы подобно отцу Павлу Флоренскому, Г.Г. Шпету погибли в тюремных застенках. Умер на чужбине Л.И. Шестов. Пережили политическую травлю и гонения Г.В. Плеханов, В.В. Розанов, А.Ф. Лосев, Э.В. Ильенков. И лишь сегодня их труды прочно входят в сокровищницу мировой культуры. Покинувшие пределы России философы занимались в основном разработкой философско-религиозной проблематики. Что же касается философов Советской России, то они работали преимущественно в марксистско-ленинской традиции или диалектического материализма.

В философии русского комизма важное место отводится проблеме единства человека с космосом, проблеме человеческой жизнедеятельности в космическом масштабе. В ряду представителей русского космизма стоят такие философы, ученые, мыслители, как Н.Федоров, Н.А. Умов, К.Э. Циолковский, В.И. Вернадский, П.А. Флоренский, А.Л. Чижевский. Им созвучны такие мыслители русского религиозного возрождения, как В.С. Соловьев, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев и др. Гуманизм – одна из наиболее ярких черт русского космизма. Особое место и значение в этом ряду принадлежит Учению Живой Этики – философии Космической Реальности.

Контрольные вопросы:

Охарактеризовать основные этапы развития русской философии:

– становление и развитие философской мысли на Руси (XI-XYII вв.);

– век Просвещения; философия XIX в;

– XX – XXI в. – современная философия.

Литература : Л1.1, Л2.1-3, Л2.6-23, Л5.4

Тема 3. Учение о бытии. Понятие субстанции. Движение, пространство и время (лекция 2 ч.)

Развитие философских представлений о бытии. Бытие как проблема философии.

Проблема субстанции в философии. Философский монизм, дуализм, плюрализм.

Основные концепции времени и пространства.

Детерминизм и индетерминизм. Понятие системы. Категория закона.

Развитие философских представлений о духе. Проблема сознания в истории философии.

Бытие – реальность, лежащая за пределами возможности человеческого опыта, Человечество всегда пред выбором: либо признать, что бытие, т.е. истинно сущее не возникало, а потому вечно и неуничтожимо, и учитывать это обстоятельство в своей жизни, либо объявить свое существование самодостаточным, автономным, не нуждающемся в бытии как в основе и гаранте существования мира и человека. В зависимости от того, какой вариант брался за основу, философия в историческом развитии представала либо как философия бытия , либо как философия свободы .

Философия бытия, обосновывая зависимость человеческого существования от единого, вечного неизменного Абсолюта (Бога, Разума), давала основания надеяться, что это нечто, находящееся за миром чувственных вещей, превышающих человеческое существование, может гарантировать порядок в мире, делать его предсказуемым, давать надежды на опору и защиту от непредвиденных обстоятельств.

Философия свободы убеждала в том, что человек свободен от бытия как сущего, единого для всего и не нуждается в нём. Такой подход порождал нигилистическое мировоззрение, скептицизм. Действительно, если нет бытийной опоры, а следовательно, надежды, то «ничто не имеет значения».

Так, в ходе последовательного осмысления проблемы бытия, рассматриваемой Парменидом, Платоном, Аристотелем, Ф. Аквинским, Р. Декартом, Г.В. Лейбницем и другими философами, можно выделить основные формы бытия: бытие природы как целого; бытие вещей, процессов; бытие человека (как в природном мире, так и в искусственном, им созданном); бытие духовного (идеального): индивидуализированное и объективированное; бытие социального: индивидуальное (человека в обществе) и бытие общества.

Многие философские системы стремятся рассматривать мир как некую целостность. Для выражения единства бытия имеется особая категория – субстанция , которая выражает собой внутреннее единство для всего многообразия вещей, явлений, процессов – первооснову несотворимую, немыслимую, причину самой себя – causa sui, как это выразил Спиноза. В одних учениях выделяют одну субстанцию – их называют монистическими (монизм) , в других, хотя это уже непоследовательность в суждениях – выделяют две субстанции, тогда речь идет о дуализме. Плюрализм в философском смысле – признание множества субстанций (монады Лейбница – духовные первоэлементы).

Основные концепции времени и пространства. Продолжая онтологическую проблематику, нельзя не коснуться вопроса о сущности пространства и времени . Обсуждение его ведется с древности. И принципиально важным здесь является вопрос о соотношении пространства, времени и материи. По этому вопросу в истории философии существуют две точки зрения. Первую принято называть субстанциальной концепцией : пространство и время трактовались как самостоятельные сущности, существующие наряду с материей и независимо от неё (Демокрит, Эпикур, Ньютон). Соответственно отношение между пространством, временем и материей представлялось как отношение между двумя самостоятельными субстанциями. Это вело к выводу о независимости свойств пространства и времени от характера протекающих материальных процессов. Пространство здесь – чистая протяженность, пустое вместилище вещей и событий, а время – чистая длительность, оно одинаково по всей Вселенной, и это течение ни от чего не зависит.

Вторую концепцию называют реляционной (relatio – отношение). Её сторонники (Аристотель, Лейбниц, Гегель) понимали пространство и время не как самостоятельные сущности, а как систему отношений, образуемых взаимодействующими материальными объектами. В наше время реляционная концепция имеет естественно научное обоснование в виде созданной в начале 20 века теории относительности. Сам А. Эйнштейн, отвечая на вопрос о сути своей теории, сказал: «Раньше считали, что если каким-нибудь чудом все материальные вещи исчезли бы вдруг, то пространство и время осталось бы. Согласно же теории относительности, вместе с вещами исчезли бы и пространство и время». Из реляционной концепции пространства и времени вытекает идея качественного многообразия пространственно временных структур.

В 17-18 вв. с помощью категории «материя » стало обосновываться единственно истинно сущее бытие природного мира чувственно воспринимаемых вещей, существующих вне и независимо от человека, т.е. объективно. Причем, если в философии до Нового времени для обоснования существования чувственного мира использовалась идея трансцендентного бытия, то теперь этот чувственный мир был объявлен автономным и самодостаточным, последним онтологическим основанием, не нуждающимся в своем обосновании. Это нашло выражение в утверждении о вечности и неуничтожимости материи. Материалистическая философия отказывается обсуждать вопрос, откуда материя, постулируя ее вечность и несотворимость. Материя рассматривается как бытие, сопряженное с пространством, Представители этого философского направления видят единство мира не в Боге, а в материальности мира, т.е. в его объективном существовании.

Материальный мир развивается через взаимодействие вещей и процессов.

Современные представления о материи носят системный, научнооформленный характер, в котором выделяются три структурных уровня: мегамир – мир космоса (планеты, звезды, галактики, метагалактики); макромир – мир устойчивых форм и соразмерных человеку величин, куда может быть отнесен и молекулярный уровень, и организмы и сообщества организмов; микромир – мир атомов и элементарных частиц, т.е. таких уровней реальности, какие могут быть в принципе ненаблюдаемыми (например, кварки, глюоны, суперструны) и обладают совершенно иными свойствами, нежели привычный нам мир. На разных структурных уровнях материи мы сталкиваемся с особенными проявлениями пространственновременных отношений различными видами движения.

Микромир описывается законами квантовой механики . В макромире действуют законы классической механики . Мегамир связан с законами теории относительности и релятивистской космологии . На разных структурных уровнях материи мы сталкиваемся с особенными проявлениями пространственно-временных отношений, различными видами движения.

В качестве наиболее распространенных типов материальных систем выделяют: 1) неорганическую, 2) органическую, 3) социальную. Проблема жизни, ее конечности и бесконечности, уникальности и множественности во Вселенной. Понятие универсума.

Детерминизм (от лат. определяю) – система философских взглядов на мир как на имеющий объективные закономерные связи и всеобщую обусловленность всех явлений окружающего мира, как причинно обусловленный мир. Этой системе взглядов противостоит индетерминизм .

Современный детерминизм включает в себя два противоположных объективно существующих типа взаимообусловленных явлений. Первый тип – причинная детерминация, все её формы складываются на основе причинности, т.е. исследовании, учёте причинно-следственных связей тех или иных явлений, когда одно явление порождает другое – является причиной. Второй тип – отношения между взаимосвязанными явлениями, которые не имеют непосредственно причинного характера, ибо здесь отсутствует момент порождения одного события (процесса, явления и т.п.) другим. Основными формами непричинного обусловливания являются: функциональные связи и зависимости между явлениями, связь состояний (например, агрегатные состояния воды, вероятные отношения, структурные системные и иные взаимосвязи).

Как уже было сказано, детерминизму противостоит индетерминизм (от лат. – не определять) – философская концепция, которая отвергает всеобщий характер универсальной взаимосвязи явлений или односторонне ограниченно ее понимает. Наиболее остро индетерминизм противостоит детерминизму по вопросу о месте и роли причинности, которая либо вообще игнорируется, либо отрицается её всеобщность и объективность.

Система – это целостная совокупность элементов, в которой все элементы настолько тесно связаны друг с другом, что выступают по отношению к окружающим условиям и другим системам того же уровня как единое целое. Элемент – это минимальная единица в составе данного целого, выполняющая в нем определенную функцию. Системы могут быть простыми и сложными. Сложная система – это такая, элементы которой сами рассматриваются как системы.

Закон – необходимое, существенное, устойчивое, повторяющееся отношение между системами, явлениями, процессами природы. Закон выражает характер связи между предметами, составными элементами данного предмета, между свойствами вещей и т.д. На основании знания закона возможно достоверное предвидение течения процесса. Законы различаются также по степени общности и сфере действия. Все явления в мире подчиняются определенным законам, т.е. всё детерминировано, обусловлено объективными законами. Существуют различные формы и законы детерминации. Если предшествующие состояния системы однозначно предопределяют её последующие состояния, то изменение такой системы подчиняется динамическим законам, однозначной детерминации . Если же в сложной системе предшествующие состояния определяют последующие неоднозначно, то изменение такой системы подчиняется вероятностностатистическим законам . Научные, философские и религиозные картины и образы мира.

Категория духа. Специфика бытия духа. В Древней Греции понятие духа (нус, пневма и др.) первоначально мыслилось как тончайший субстрат с некоторыми признаками материи. У Платона и Аристотеля ум (нус) становится важнейшим понятием – он является перводвигателем космоса и формообразующим началом. Христианская традиция представляет дух, прежде всего как личностный абсолют и личную волю (Бога), сотворившую из ничего мир и человека. В философии Нового времени получает развитие рационалистическое понимание духа, прежде всего, как разума, мышления (Декарт, Спиноза, французские материалисты 18 в.). Проблеме духа уделила серьёзное внимание немецкая классическая философия. Так, разрабатывая интеллектуалистическую сторону духа, Шеллинг представлял всю природу, лишь как момент духа; Гегель построил философию мирового духа, выражающуюся в своем развитии через систему логических категорий. В рамках иррационалистических представлений о духе (Ницше, Шопенгауэр, Э. Гартман и др.) развиваются интуитивистские (Бергсон, Лосский) и экзистенциалистские интерпретации. Так, в экзистенциализме дух противостоит разуму: это, прежде всего, исходящая из подлинной экзистенции воля. Неопозитивизм вообще ликвидирует проблему духа как метафизическую, т.е. стоящую вне сферы научных исследований. В современной отечественной философии сложилась традиция рассматривать в качестве основной категории сферы духа – сознание.

Проблема сознания в философии. Мышление. В соответствии с современными научными представлениями сознание может быть представлено как часть психики человека, ответственной за отражение внешнего мира, осмысление полученной информации, ее хранение, переработки и формирования новой. Процесс формирования представлений о мире, том или ином образе – это одновременно процесс выделения человеком себя из окружающего мира , противопоставление себя этому миру. Выделение своего «я» из природы, противопоставление «я» природе и есть сознание. Сказав о себе «Я», человек выделяет себя уже не только из природы, но из сообщества других людей . Гегель писал, что сознание есть отношение «я» к миру, но такое отношение, которое доведено до противопоставления, о котором «я» знает. Это как бы первый этап сознательной деятельности и мы его назвали сознанием . Выйти на уровень самосознания , значит мгновенно совместить своё знание о внешнем предмете и своё же знание об этом знании.

Говоря о проблеме сознания, нельзя не упомянуть и о проблеме бессознательного . Традиционно к сфере бессознательного относят совокупность психических явлений, «не представленных в сознании человека, лежащих вне сферы его разума, безотчетных и не поддающихся, по крайней мере в данный момент, контролю со стороны сознания». К этой сфере могут быть отнесены: 1. Инстинкты – рефлекторная, выработанная в процессе исторического развития реакция живых организмов на внешнее воздействие; 2. Интуиция – знание, возникающее без осознания путей и условий его получения, в силу чего субъект имеет его как результат непосредственного усмотрения. Интуиция сближает научное познание с художественным творчеством и наоборот; 3. Сновидения; 4. Гипнотические состояния и др. Как показали исследования З Фрейда и его последователей (неофрейдистов), бессознательное оказывает сильное влияние на сознание, как, впрочем, естественно предположить и обратное.

Мышление – это целенаправленное, опосредованное и обобщенное отражение человеком существенных свойств и отношений вещей, процессов окружающего мира, а вместе с тем процесс создания новых идей. Творческое мышление направлено на получение новых результатов в практике, науке, технике. Правила, законы мышления составляют содержание логики как науки. Степень совершенства человеческого мышления определяется мерой соответствия его содержания содержанию объективной реальности.

Язык наряду со своей функцией общения заключает в себе и функцию мышления, т.е. является орудием мышления. Язык – орудие, которым можно вдохновить на подвиг, но можно ранить и убить. Мышление и язык тесно связаны с сознанием. Язык есть непосредственная деятельность мысли, сознания. Посредством языка происходит переход от восприятий и представлений к понятиям, протекает процесс оперирования понятиями. Качество сознания личности (нравственное, эстетически развитое, информационно наполненное или наоборот) находит свое отражение в мышлении и языке.

Проблема идеального. При раскрытии сущностных свойств сознания большинство авторов указывает на его нематериальный характер. Действительно, ни в образе предмета, ни в мысли о нем нет ни одной частицы самого предмета.

В отечественной научно-философской литературе по проблемам сознания представлены в основном три концепции идеального.

Таким образом, идеальное – это объективно или субъективно существующий эталон, отражающий сущность определенного класса предметов. Таковы основные представления об идеальном существующие в отечественной философии мысли.

Контрольные вопросы:

Какие способы понимания бытия возникли в философии?

Дайте определение субстанции. Что понимается под философским монизмом, дуализмом и плюрализмом?

Сформулируйте основные концепции пространства и времени.

В чем суть концепции детерминизма? Расскажите о законах и формах детерминации.

Как понимался дух в истории философской мысли.

Проблема сущности сознания.

Расскажите о связи мышления и языка. Литература : Л1.1, Л2.1-6, Л3.1-2, Л5.4

Тема 4. Учение о познании Проблема истины в философии и науке. Основные концепции истины (лекция 2 ч.)

Проблема познания в истории философии. Субъект и объект познания.

Практика, ее основные формы и функции в процессе познания.

Познавательный оптимизм, агностицизм и скептицизм.

Чувственное познание. Формы чувственного познания. Рациональное познание. Формы мышления. Космическое синтетическое мышление.

Проблема истины в философии и науке. Основные концепции истины.

Познание человеком окружающего мира и самого себя является необходимым условием успешной жизни. Проблема познания возникает в любой науке, но специальным анализом познавательного процесса занимается философия.

Гносеология (греч. гнозис – знание, познание) – один из разделов современной философии, исследующий природу человеческого познания, формы и методы перехода от поверхностных знаний к глубинным.

Гносеология раскрывает закономерности познания человеком, субъектом объективного мира; исследует вопрос о самой возможности и пределах познания окружающей действительности; стремиться объяснить цель и метод человеческого познания, условия его успешности (истинности, корректности и т.п.). Основные положения гносеологии реализуются с помощью таких категорий (или фундаментальных понятий), как познание, знание, реальность или действительности, мышление, сознание, объект, субъект, истина и др.

Познание – процесс постижения человеком (обществом) новых, ранее не известных ему фактов и явлений, признаков и свойств, связей и закономерностей действительности.

Знание – результаты процесса познания, зафиксированные в памяти человека и в соответствующих материальных носителях (книги, магнитные ленты, дискеты и т.п.)

Действительность (реальность) – это прежде всего окружающий человека мир, в том числе социальный мир, общество как часть действительности. Сюда же относится и сам человек с его чувствами, мыслями, переживаниями, мечтами, которые тоже действительность, хотя иного плана.

Познание находится в тесной связи с практикой. Об этом всегда говорили материалисты. Практика – это материальная, научная, социально преобразующая целенаправленная деятельность людей (производственная и другие виды деятельности, например, педагогическая, художественная, административная и т.п.) Практика способствует формированию главного инструмента познания человека – мышления. Практика выступает и критерием истинности знания.

Существует обыденное и теоретическое познание. Обыденное познание базируется на социальном опыте бытия человека. Теоретико-научное знание отличается от обыденного глубиной отражения свойств объекта, проникновением в сущность вещей, выявлением законов развития, логического понятийного аппарата. Научное знание носит концептуальный характер его достижение связано с особой процедурой доказательства, с использованием методов проверки знания. Познание вненаучное (обыденное, художественное, религиозное, этическое). Интуиция в познании. Знание и вера.

Субъект познания – это носитель познавательной деятельности. Им может быть индивид, социальная группа или общество в целом, которым свойственны определённый уровень сознания и воли.

Под объектом познания понимается тот фрагмент реальности или часть природного или социального бытия, на что направлена познавательная активность человека. Основу их взаимодействия составляет предметнопрактическая деятельность.

Многообразие форм познания и типы рациональности. Познание научное и вненаучное (обыденное, художественное, религиозное, этическое). Интуиция в познании. Знание и вера.

Важным вопросом в гносеологии является вопрос о возможностях познания. В зависимости от того, как решался этот вопрос разными мыслителями, можно выделить следующие позиции: когнитивный оптимизм; скептицизм; агностицизм.

Многие философы оптимистично оценивали возможности человеческого познания. К ним относятся, например, гегелевская (идеалистическая по своему характеру) и марксистская (материалистическая) концепции. Скептики же высказывали сомнение в возможности познать причины и сущности вещей (Пиррон, Секст-Эмпирик, Д.Юм и др.). Агностицизм, свойственный, в частности И.Канту, утверждает невозможность постичь сущность вещей.

Познавательный процесс включает в себя чувственную и рациональную (логическую) стороны. Чувственное познание дается нам через органы чувств. Оно характеризуется своими специфическими формами, к ним относятся: 1) ощущения; 2) восприятия 3) представления. Формы мышления : 1) понятие; 2) суждение; 3) умозаключение. Оба они необходимы и должны дополнять и корректировать друг друга для достижения достоверности и истинности.

В контексте целостного подхода русской философии сформировалась традиция синтетического космического мышления, исследовательская методология которой основывается на принципе единства знания, добра и красоты. В соответствии с этой методологией получаемое на её основе знание должно выражать собой не только гносеологический аспект Бытия, но и аксиологический и онтологический в единстве.

Проблема истины в философии и науке. Основные концепции истины. На протяжении всей истории философской мысли разные исследователи говорят об истине факта и истине разума, об истинах философии и истинах религии, об истине абсолютной и истине относительной и т.д. Можно ли за этим многообразием установить некую единую сущность истины? Так, Платон считал необходимым отделять истинное знание от мнения. Он полагал, что в основе каждого предмета лежит сверхчувственная идея, познание которой и означает постижение истины об этом предмете. Аристотель сформулировал свое определение истины, которое впоследствии получило название классического. Оно гласит: Истина – это знание, соответствующее действительности. Сегодня классическую концепцию истины именуют теорией соответствия или корреспондентской теорией истины.

В когерентной теории основным критерием истинности какого-либо знания является его согласованность (англ. coherence – когеренция) с более общей, охватывающей системой знания. Обычно сторонники этой концепции, среди которых можно назвать Гегеля, придерживаются мнения, о том, что мир есть единое целое, в котором все явления так или иначе связаны между собой и входят в это целое. Поэтому знание об отдельной вещи или явлении должно соответствовать и согласовываться с системой знания о мире в целом. То есть как таковая истина одна, и частные истины должны быть элементами этой единой и всеохватывающей абсолютной истины.

Третья концепция истины носит название прагматическая (с греч. прагма – дело, действие). С позиции прагматизма истинным признается такое знание, которое имеет благие последствия для человеческой жизни и которое может успешно применяться на практике. В этом понимании практика есть критерий истины.

Конец ознакомительного фрагмента.

Философия — это наука о всеобщем, она — свободная и универсальная область человеческого знания, постоянный поиск нового. Философию можно определить как учение об общих принципах познания, бытия и отношений человека и мира.

Основные усилия осознавшей себя философской мысли направляются к тому, чтобы найти высшее начало и смысл бытия.

Цель философии — увлечь человека высшими идеалами, вывести его из сферы обыденности, придать его жизни истинный смысл, открыть путь к самым совершенным ценностям.

Понимание предмета философского познания исторически менялось. Не существует единого определения философии и сегодня. Вместе с тем, на наш взгляд, наиболее точно выражает специфику философии трактовка ее предмета как всеобщего в системе отношений «мир-человек ». Данная система включает различные типы отношений человека к миру: познавательный, практический, ценностно-ориентирующий.

Представляется, что эти типы отношений весьма точно выявлены немецким философом Имманулом Кантом (1724 — 1804) в сформулированных им трех вопросах, аккумулирующих проблемное ядро философии.

• Что я могу знать? — Или каковы познавательные возможности рода человеческого (познавательный тип отношения человека к миру).
• Что я должен делать? — Иначе говоря, что я должен делать, чтобы быть человеком и жить достойно (практический тип отношения человека к миру).
• На что я смею надеяться? — Это вопрос о ценностях и идеалах (Ценностный тип отношения человека к миру).

Ответив на эти три вопроса, мы получаем ответ на интегративный вопрос: «Что есть человек?»

— все сущее во всей полноте своего смысла и содержания. Философия нацелена не на то, чтобы определить внешние взаимодействия и точные границы между частями и частицами мира, а на то, чтобы понять их внутреннюю связь и единство.

Структура философии

Сложное структурирование самого предмета философии определяет разветвленное внутреннее строение философского знания, которое состоит из следующих областей:

• Онтология — учение о бытии (о первоначалах и первопричинах всего сущего).
• Гносеология - учение о познании (философская теория познания), отвечающая на вопросы о том, что есть истинное и достоверное знание, каковы критерии и способы получения истинного знания, какова специфика различных форм познавательной деятельности.
• Аксиология — учение о ценностях.
• Философская антропология - учение о сущности человека, смысле человеческой жизни, необходимости и случайности, свободе и т.д.
• Логика — учение о законах и формах человеческого мышления.
• Этика — учение о законах и принципах морали.
• Эстетика - учение, исследующее эстетические ценности (красота, безобразие, трагическое, комическое, низменное и т.д.) и искусство как особую художественную деятельность.

В XIX-XX веке формируются: философия религии, философия культуры, философия науки и техники и другие отрасли философского знания.

Философия включает в себя:

• учение об общих принципах бытия мироздания (онтология или метафизика);
• о сущности и развитии человеческого общества (социальная философия и философия истории);
• учение о человеке и его бытии в мире (философская антропология);
• теорию познания;
• проблемы теории познания и творчества;
• этику;
• эстетику;
• теорию культуры;
• свою собственную историю, т. е. историю философии. История философии являет собой существенную составляющую предмета философии: она есть часть содержания самой философии.

Предмет Философии

Термин “философия ” возник из соединения двух греческих слов “phileo” — любовь и “sophia” — мудрость и означает любовь к мудрости.

Философия как способ и форма духовной деятельности зародилась в и , но классической формы достигла в . Для обозначения особой сферы знания термин “философия” впервые употреблен . Вначале философия включала в себя всю совокупность знаний о мире.

Рост потребности в получении знаний и расширение масштабов их применения на практике стимулировали увеличение их объема и многообразия и привели к дифференциации знаний, выражающейся в появлении разных наук. Разложение единого знания на отдельные науки, начавшееся еще в , не означало исчезновения философии. Наоборот, появилась потребность в особом разделе знания, способном выступить в качестве средства интеграции знания, и способа выработки наиболее общих принципов и норм познавательной и преобразовательной деятельности людей. Постепенно философия сконцентрировала свое внимание на теоретизировании вокруг наиболее общих мировоззренческих проблем природы, общества и мышления, стремясь дать ответы на вопросы о целях и смысле существования общества и личности . На эти вопросы, возникающие в исторически конкретных условиях жизни, невозможно дать ответы, пригодные для всех времен и всех народов. Люди, ставящие мировоззренческие вопросы, стремились получить такие ответы на них, которые соответствовали их потребностям и уровню интеллектуального развития. Причем в разных исторических условиях меняется не только набор мировоззренческих вопросов, но и преобразуется сама их иерархия, а также характер желаемых ответов на них. Это закладывает основу для специфики в понимании предмета философии и в его содержание.

Следует учесть, что долгое время предмет философии многими учеными отождествлялся с предметом науки вообще, а знания, содержащиеся в рамках отдельных наук, рассматривались как компоненты философии. Такая ситуация сохранялась вплоть до ХVIII в. Однако на передний план философствования разные мыслители выделяли те грани предмета философии, которые были для них объектом первоочередного интереса. Нередко отдельные мыслители ограничивали предмет философского исследования лишь некоторыми, казавшимися им наиболее существенными частями. Иными словами, надо иметь в виду, что предмет философии, как и представления о нем формируется с развитием научного знания, т. е. сведения о нем складываются в ходе преобразования самой философии. Например, из истории философии известно, что в качестве предмета философии для первых древнегреческих философов выступал природный мир, позднее для в этом качестве выступил весь мир. Для эпикурейцев и поздних стоиков предмет философии главным образом очерчен кругом проблем, относящихся к человеку в мире. Христианские философы средневековья предмет философии сводили к взаимосвязи между человеком и Богом. В Новое время на передний план в структуре предмета философии выдвигаются проблемы познания, методологии. В эпоху просвещения для многих европейских философов предметом размышлений снова становится человек со всем множеством его отношений. В ХIХ — ХХ вв. многообразию школ и представлений в мировой философии соответствует и богатство представлений о характере ее предмета. В наши дни в качестве предмета философских размышлений выступает природный и социальный мир, а также человек в нем как многомерная и многоуровневая система во всем изобилии связей. Философия изучает наиболее общие стороны, свойства, тенденции развития мира, выявляет всеобщие принципы самоорганизации, существования и развития природы общества, человека и его мышления, раскрывает цели и смысл существования человека в мире. При этом современная философия свои выводы основывает на обобщении данных частных наук.

В предмет философии включается и рассмотрение вопросов о том, как возникает, развивается и преобразуется сама философия, как она взаимодействует с разными формами общественного сознания и практики.

Иными словами, в качестве предмета философии рассматривается вся совокупность наиболее общих вопросов, касающихся взаимосвязи человека и мира, ответ на которые дает возможность человеку оптимизировать реализацию своих потребностей и интересов.

Цель Философии

Философия как система знаний о наиболее общих принципах, фиксирующих отношение человека к миру, возникает из потребности людей в выработке рациональных оснований, придающих мировоззрению целостность, а познавательным и практическим усилиям — направленность . Это означает, что философия, накапливая, соединяет в себе, c одной стороны, наиболее общие представления о мире в целом, а с другой стороны, сведения о наиболее масштабных принципах отношения к миру, применяемых в ходе познавательной и практической деятельности. Отталкиваясь от ранее сложившихся форм внефилософского, дофилософского и предфилософского миропонимания, подвергая их критическому переосмыслению, философия на основе рационального отношения к миру и теоретического синтезирования сведений о нем формирует обобщенный его образ применительно к потребностям обеспечения жизни людей. Для этого философии необходимо разрабатывать особый понятийный аппарат, составляющий основу ее языка, помогающего выразить философское отношение человека к миру. Однако формирование философского языка, приемов и методов философского познания выступает лишь компонентом цели философии. Сущность же цели философии заключается в том, чтобы научить человека мыслить и на этой основе определенным образом относиться к миру. Реализация философией этой цели превращает ее в основу для понимания человеком смысла и цели жизни, уяснения причастности к тому, что происходит в мире.

Такое понимание цели философии и ее назначения сложилось не сразу. С развитием философии оно изменялось в зависимости от представлений о том, что она собой представляет. Согласно Платону, философия — это любовь к мудрости и средство достижения совокупного знания, а также условие правильной организации личной и общественной жизни. Для Аристотеля философия — исследование причин и принципов существования вещей, т. е. ее целью выступает выявление и фиксация таких причин и принципов. Стоики рассматривали философию как средство организации должного отношения человека к миру, обществу и самому себе. Цель философии отсюда заключается в обеспечении следования долгу. Эпикурейцы видели в философии руководство к достижению счастья. Соответственно целью философии для них было обеспечение достижения счастья. Для Фомы Аквинского философия — это знание истины, относящейся к первому началу бытия. И, следовательно, цель ее — в раскрытии таких истин. В понимании Р. Декарта философия — не только условие благоразумия в делах, но и источник знания обо всем, что познает человек. Согласно Т. Гоббсу, философия есть познание, объясняющее действия из известных нам причин или производящих оснований. В понимании цели философии они были близки и видели ее в выполнении этой дисциплиной роли средства организации познания мира и руководства практикой. Для И. Канта философия является наукой о последних целях человеческого разума. Соответственно цель этой науки видится И. Кантом в их выявлении.
Г. В. Ф. Гегель считал философию мыслящим рассмотрением предметов, проникновением в разумное, постижением наличного и действительного . Иными словами, такое проникновение и постижение и есть цель философии. По мнению М. Хайдеггера, философия — это размышление, направленное на целое и предельнейшее. Следовательно, целью философии выступает прояснение сути целого и предельнейшего.

В отечественной философии наших дней отражены разные представления о ее целях , что находит выражение в разнообразии определений понятия “философия”. Одни представители этой науки определяют ее как высший вид миросозерцания. Другими она отождествляется с мировоззренческой рефлексией или деятельностью направленной на составление представлений о ценностях жизни. Для третьих данная дисциплина обозначает науку о наиболее общих законах движения и развития в природе, обществе и мышлении. Четвертые определяют ее как учение, особую систему взглядов, знаний о мире в целом и принципах отношения к нему человека. В имеющихся в учебной литературе определениях философии обращается внимание на такие существенные возможности философии, как возможность быть основой миропонимания, мировоззрения, выступать средством выявления наиболее общих законов и принципов движения и развития в природе, обществе и мышлении, с одной стороны, и быть основанием выработки и воплощения принципов организации оптимальной жизнедеятельности людей, с другой стороны. Множественность представленных в трудах философов смыслов понятия философии свидетельствует о многогранности ее содержания и сложности цели ее предназначения. Концентрированное содержание этой цели заключается в выработке основополагающих принципов практики жизнеобеспечения социальной общности.

Обобщение изложенного выше опыта определений философии предоставляет право определить ее следующим образом: философия — это форма духовной деятельности, вырабатывающая на основе развивающейся системы знаний о мире в целом, о наиболее общих законах природы, общества и мышления основополагающие принципы, ориентирующие человека в его практике.

Структура философии

Рассмотрение как реализации направлений ее назначения предоставляет основание для выделения в ней особых разделов или элементов ее структуры.

• теорию познания;
• метафизику (онтологию, философскую антропологию, космологию, теологию, философию существования);
• логику (математику, логистику);
• этику;
• философию права;
• эстетику и философию искусства;
• натурфилософию;
• философию истории и культуры;
• социальную и экономическую философию;
• религиозную философию;
• психологию.

• онтология — учение о бытии;
• гносеология — учение о познании;
• диалектика — учение о развитии
• аксиология (теория ценностей);
• герменевтику (теорию понимания и толкования знаний).

Особым разделом в философии, проблематика которого входит как в общетеоретическую (систематическую философию), так и в социальную философию, является философия науки. Социальная философия включает в себя социальную онтологию, т. е. учение о бытии и существовании общества, философскую антропологию, т. е. учение о человеке, и праксеологию, т. е. теорию человеческой деятельности. Социальная онтология наряду с изучением наиболее общих проблем существования и развития общества исследует философские проблемы экономики, политики, права, науки и религии.

Наука как объект нолидисцинлинарного изучения

Существует группа философских дисциплин, название которой часто употребляют как единый термин: «философия, логика и методология науки». Это комплексное философское направление, занимающееся многосторонним анализом научной деятельности: проблемами ее структуры и динамики, изучением социально-культурных предпосылок и условий научного познания.

Само понятие науки многозначно. Принято различать следующие перспективы:

• 1) наука как система знаний;
• 2) наука как деятельность;
• 3) наука как социальный институт;
• 4) наука как культурно-исторический феномен.

Можно также выделить два наиболее общих контекста, к которым, с известной долей условности, можно свести философский анализ научной деятельности: 1) когнитивный и 2) социально-культурный контексты научного познания.

К когнитивной плоскости (лат. cognitio - познание) относится круг тем, охватывающих внутренние концептуальные вопросы науки. Сюда традиционно включают теоретико-познавательные, или эпистемологические (от греч. episteme - знание, познание), методологические и логические аспекты. Однако для научного познания характерны также сложные взаимосвязи с социальными, историческими и культурными и другими факторами. Эти взаимосвязи относят к социально-культурному контексту анализа науки.

Наука изучается не только на обобщенном философском уровне. Она является предметом и специальных дисциплин: социологии, экономики, психологии, истории и др., где развиты соответствующие области (социология науки, экономика науки и т.п.). Сегодня существует обширное комплексное направление, объединяющее различные дисциплины с целью многостороннего изучения науки, - науковедение. В рамках науковедения философия науки и специальные науковедческие направления тесно взаимодействуют.

Точно так же не существует резкой границы между когнитивным и социально-культурным контекстами анализа научного познания. Важной тенденцией последних десятилетий является их неуклонное сближение.

Философия науки: становление и этапы

Философия науки как самостоятельное направление исследований начала оформляться примерно со второй половины XIX в. У ее истоков стояли такие крупные ученые, как Г. Гельмгольц, Э. П. Дюгем (Дюэм), Э. Мах, К. Пирсон, А. Пуанкаре и другие.

Становлению этой отдельной области философского анализа способствовал ряд предпосылок: в это время наука приобретает серьезную социальную значимость, расширяет масштабы своей деятельности, развертывает собственные учреждения, совершает серию фундаментальных открытий. Одновременно происходит гигантское усложнение научного знания, оно становится менее наглядным, все более абстрактным. С начала XX в. в связи с созданием специальной теории относительности и появлением физики микромира возникает кризис классической физики и связанного с ним мировоззрения. Отсюда особую остроту приобретает проблема обоснования научного знания и осмысления научного метода.

В последующем развитии философии науки выделяют следующие этапы.

1. Важной программой философии науки в первой половине XX в. явился так называемый логический позитивизм , или неопозитивизм. Особенно влиятельными были идеи неопозитивизма в 1930-1940-е гг. Среди его деятелей наиболее известны К. Гемпель, Р. Карнап, О. Нейрат, Г. Рей- хенбах, М. Шлик, Г. Фейгл. Организационно движение неопозитивистов связывают прежде всего с Венским кружком и Берлинской группой философов науки.

Основное убеждение неопозитивистов состояло в том, что наука имеет некую жесткую логико-методологическую структуру. Неопозитивисты базировались на весьма сильных допущениях. С их точки зрения, существует единый научный метод, общий для всех наук, и, соответственно, некая «эталонная», единственно возможная наука. Научная деятельность однозначно определена следующей логико-методологической схемой:

ФАКТЫ -> МЕТОД ТЕОРИЯ.

Это означает, что:

• 1) существует нейтральный базис фактов; факты являются результатами наблюдений и экспериментов;
• 2) существует единый методологический стандарт работы с эмпирическим материалом; благодаря применению научного метода происходит правильная обработка фактов;
• 3) конечным результатом деятельности выступает научная теория как достоверное, обоснованное теоретическое знание; теория является адекватным описанием и систематизацией эмпирического материала.

Такую совокупность представлений можно считать некоей идеальной моделью научности. Ошибки и заблуждения в науке, с этой точки зрения, это всегда лишь следствие отхода от идеальной модели научности. Своей задачей неопозитивисты считали выявление, подробное изучение и точное изложение идеала научности и всех относящихся к нему компонентов. Неопозитивисты собирались прояснить, уточнить и представить в виде строгих формулировок, что же такое научный метод и логически безукоризненная теория, а также выделить логические структуры объяснения, обоснования, подтверждения. Главным средством для выполнения неопозитивистской программы служил логический анализ языка науки.

2. Однако в ходе логико-методологических исследований первоначальные допущения неопозитивистов ослаблялись и размывались. Например, было осознано, что невозможно достичь идеала полного обоснования научной гипотезы, а научные понятия не имеют столь четкого содержания, которое могло бы быть исчерпывающе уточнено.

Иными словами, проведение в жизнь программы сильной модели научности столкнулось с многочисленными трудностями.

Постепенно исходная концепция научности стала подвергаться критике, в том числе и самими неопозитивистами. Примерно с 1950-х гг. начинается пересмотр неопозитивистских принципов . Но полное крушение этой программы происходит в 1960-е гг. В это время было достигнуто гораздо более сложное видение науки, включавшее отрицание нейтральности эмпирического базиса, наличия единственно правильного научного метода, незыблемости научной теории.

Новый период философии науки, начавшийся с 1960-х гг., носит название постпозитивистского.

Важную роль в критике ключевых неопозитивистских положений и в установлении нового взгляда на науку сыграли У. Куайн, Т. Кун, У. Селларс, П. Фейерабеид и другие. Давним оппонентом неопозитивизма был также Карл Поппер, чьи идеи приобрели в постпозитивистский период существенное влияние.

В 1970-е гг. окончательно складывается общее мнение, что позитивизм в философии науки подошел к концу. В 1977 г. Ф. Суппе описал историю неопозитивистского движения и заключил, что эра неопозитивизма закончилась.

3. В общей постпозитивистской перспективе можно выделить период, который уместно назвать современным. Он берет начало примерно с 1980- 1990-х гг.

Если в предыдущие десятилетия (1960-1970-е гг.) исследователи были сосредоточены в основном на критике неопозитивизма, то новейший этап - это пора осознания результатов прошедших дискуссий, а также понимания сложности новых проблем, стоящих перед философией науки. Усилиями исследователей обрисован чрезвычайно сложный и многогранный образ науки. Появились новые перспективные подходы к изучению научной деятельности.

На современном этапе, наряду с концепциями классиков философии науки, обсуждаются также идеи таких исследователей, как II. Ачинс- тейн, Р. Гир, Ф. Китчер, Н. Кэртрайт, У. Ньютон-Смит, Б. ван Фраассен, Я. Хакинг и многие другие.

В дальнейшем изложении мы будем более подробно обращаться как к программе неопозитивистов, так и к главным идеям их оппонентов.

На современном этапе также интенсивно развиваются философские направления, изучающие специальные науки и области: философия биологии, квантовой механики, медицины, экономики и др.

Методология науки

Термин «методология» имеет два значения.

Во-первых, методологией называют совокупность правил и регуляти- вов, которые лежат в основе некоторого вида деятельности.

Во-вторых, методология - это специальная дисциплина, особое направление исследований. Предметом методологического анализа является деятельность человека в той или иной сфере.

Понятие «метод» (греч. methodos - путь к чему-либо, проследование) означает какой-либо сознательно применяемый способ решения задач, достижения требуемого результата.

Методология науки как самостоятельная область исследований стремится выяснить содержание, возможности, границы и взаимодействие научных методов. Она разрабатывает систему методологических понятий, отражающих в общем виде предпосылки, средства и принципы научного познания.

Задача этой дисциплины - не только прояснять и изучать уже имеющиеся исследовательские средства, но и постараться их усовершенствовать, внести свой вклад в развитие научных методов; она предполагает активный критический подход к научному познанию.

Первоначально методология науки развивалась, скорее, как нормативная дисциплина, как бы диктующая ученому «правильные» способы познания, задающая ему достаточно жесткие рамки и оценивающая его действия. Однако со второй половины XX в. в методологических исследованиях происходит сдвиг от нормативной стратегии к дескриптивной , т.е. описательной.

Методологи сейчас больше изучают и описывают то, как реально работает наука, не пытаясь навязать ученым какие-либо представления о «правильных» и «неправильных» действиях. Но, разумеется, в современной методологии науки сохраняется и аналитико-критический стиль по отношению к реальной научной практике. Сегодня растет понимание того, что эта дисциплина должна не столько быть нацелена на разработку конкретных рекомендаций для ученых, сколько активно включаться в широкое обсуждение наряду с представителями частных наук и на принципах равноправия с ними их методологических проблем.

С некоторой долей условности в методологии науки как философской дисциплине можно различать «общую методологию», изучающую самые общие черты научной деятельности (например, она занимается общими вопросами экспериментирования, моделирования, измерения, аксиоматизации и др.), и «методологию частных наук», анализирующую более узкие вопросы, которые относятся к конкретным научным областям и направлениям.

Развитие методологического знания тесно связано с общим продвижением науки. Научные достижения имеют, кроме собственно теоретически- предметной, содержательной стороны, еще и сторону методологическую. Вместе с новыми научными теориями мы часто приобретаем не только новое знание, но и новые методы. Скажем, такие фундаментальные достижения физики, как квантовая механика или релятивистская теория, имели также большое методологическое значение.

То, что развитие философско-методологического знания крайне важно для науки, доказывает тот факт, что многие крупные ученые специально обращаются в своих трудах к фундаментальным общеметодологическим вопросам науки. Для примера достаточно вспомнить таких ученых, как II. Бор, Г. Вейль, В. Гейзенберг, А. Пуанкаре и А. Эйнштейн.

Логика науки

В XX в. мощное развитие получила математическая логика - самостоятельное направление, имеющее приложения во многих сферах научно-практической деятельности. Появление математической логики стало революцией в логике и науке вообще. В том числе она стимулировала и развитие методов логического анализа науки.

Сейчас область, именуемую «логикой научного познания», трудно назвать единой дисциплиной с четко определенным предметом. Она представляет собой совокупность разнообразных концепций, подходов и моделей, касающихся различных форм и процессов научного познания.

В логике науки исследуются формальные аспекты научной деятельности: это сам язык науки как система понятий, логические характеристики научных теорий (такие как непротиворечивость, полнота, независимость аксиом), а также содержательные рассуждения, структуры аргументации и другие проблемы. Уточняются такие важные научные понятия, как необходимость, возможность, вероятность, правдоподобность и др.

Очень широк и арсенал современных логико-математических средств. Продолжается использование традиционных искусственных логических языков («исчислений»). Развиваются и новые области: логика норм, эпи- стемические модели познания, многозначные логики и др.

Логические методы обработки и исследования научного знания сегодня приобрели особое значение в связи со становлением так называемой инженерии знаний и развитием компьютерных технологий, опирающихся на успехи в области искусственного интеллекта. Развитие логических методов способствует одной из важнейших тенденций современной науки - ее информатизации и компьютеризации (см. параграф 6.1).

• В это же время сторонники данной программы стали называть себя «логическими эмпи-ристами».